Ранним утром двадцать первого декабря 1992 года я в полном удовольствии расположился на солнечной веранде своего дома в Вашингтоне, Пятая улица, федеральный округ Колумбия. В крохотной узенькой комнатушке валялись в беспорядке зимние вещи, рабочая обувь, поломанные игрушки, а уборка как-то не вписывалась в мои планы. В конце концов, дом — мой, хочу — убираю, хочу — нет. Я наигрывал мелодии Гершвина на стареньком расстроенном (а когда-то великолепном) пианино. В пять утра на веранде холодрыга, как в морозилке, но ради «Американца в Париже» стоило помучиться.

Вдруг на кухне зазвонил телефон. Наверное, я выиграл в беспроигрышную лотерею округа Колумбия, или Вирджинии, или Мэриленда, а меня вчера позабыли оповестить. Я исправный участник всех трех.

— Нана, возьмешь трубку? — проорал я, чтобы было слышно с веранды.

— Мог бы и сам взять. Все равно тебя, — проворчала моя проницательная бабушка. — Мне вообще нет смысла подходить к телефону.

Вот так, в общих чертах, она выразилась. Может быть, чуточку сочнее. Как обычно.

Официально я числюсь начальником сыскного отдела — работенка, которую не назовешь иначе как «шум и ярость», как говаривали Шекспир и мистер Фолкнер. В иерархии вашингтонского полицейского управления я должен бы быть шестым или седьмым по значимости лицом, но это, увы, не так. Зато я обязан побывать на каждом месте преступления, число коих в округе Колумбия все растет.

Три полицейских автомобиля кое-как припарковались напротив дома 41-15 по Беннинг-роуд, подтянулась и выездная лаборатория — микроавтобус с затененными стеклами. Были здесь и «скорая помощь», и автомобиль с бодрящей надписью «Морг». Кругом сновали полицейские и санитары, по большей части лихие мужики. Любопытствующие пожилые дамы из соседних домов стыли на своих верандах, накинув зимние пальто прямо на пижамы и ночные рубашки, позабыв про торчащие во все стороны бигуди.

Дом, где произошло убийство, представлял собой обветшалое деревянное сооружение, грубо размалеванное голубой краской. Рядом стоял брошенный «шеветт» с разбитым боковым стеклом.

— Пошли спать, имел я их всех, — пробурчал Сэмпсон. — Воображаю, на что это похоже. Иногда я ненавижу свою работу.

— Зато я обожаю, просто тащусь от убийств, — съязвил я. — Глянь, какая славная подобралась компания: вон патологоанатомы в клевых прорезиненных костюмах, а там ребята из лаборатории. А это кто идет?

На Мэгги Роуз начали обращать внимание, когда ей исполнилось три или четыре годика. В девять лет она уже привыкла к тому, что представляет для окружающих особый интерес, словно Мэгги Руки-Ножницы, или Девочка-Франкенштейн.

Тем утром она стала объектом пристального внимания, нисколько не подозревая об этом, а между тем именно тогда ей следовало быть особенно осторожной. В то утро события развернулись неожиданным образом…

Мэгги Роуз училась в Вашингтонской частной школе в Джорджтауне, и сегодня ей особенно хотелось чувствовать себя настоящим членом детского сообщества из ста тридцати учеников. Именно сегодня, когда они все с воодушевлением пели хором на общем собрании.

Больше всего на свете Мэгги мечтала поближе сойтись с ребятами, но ей это плохо удавалось. Все дело в том, что она была дочерью Кэтрин Роуз, той самой, чей портрет красовался в витрине каждого магазина видеотехники. А фильмы с ее участием каждый день крутили по телику. Мамулю выдвигали на «Оскара» намного чаще, чем других актрис, чьи имена мелькали в популярных журналах.

Поэтому Мэгги прилагала множество усилий, чтобы не выделяться в толпе сверстников. В то утро она надела трикотажную рубашку «Фидо Дидо» с длинными рукавами, особым образом порванную спереди и сзади, грязные полинявшие джинсы и старые розовые спортивные тапочки, а также толстые носки «Фидо», извлеченные откуда-то из недр шкафа. Девочка намеренно не стала мыть свои белокурые волосы.

То утро стало незабываемым для мисс Вивиан Ким. Она задумала воссоздать на уроке Уотергейтский скандал. Питомцы обожали умную, красивую, артистичную учительницу истории США и с удовольствием дважды в неделю посещали ее уроки, где она разыгрывала скетчи на исторические темы, а иногда поручала это сделать ученикам. Получалось здорово, и никто никогда не скучал на этом предмете.

Итак, в тот день урок был посвящен Уотергейту. Мэгги Роуз Данн и Майкл Голдберг учились в третьем классе. Никто не подозревал, что за классной комнатой ведется наблюдение.

Вивиан Ким поочередно представляла генерала Хейга, Х.Р. Холденена, Генри Киссинджера, Дж. Гордона Лидди, президента Никсона, Джона и Марту Митчеллов, Джона и Морин Дин. Она великолепно изобразила всех — и Лидди, и Никсона, и генерала Хейга, но особенно удались чета Митчеллов и Морин Дин.

— Президент Никсон ежегодно обращался к согражданам с речью о положении в стране, — рассказывала мисс Ким. — Многие чувствовали, что он лжет, а когда государственный лидер допускает ложь, он совершает тяжкое преступление, поскольку люди доверились ему, полагаясь на его честность, на его слово.

Двое ребятишек засвистели и заулюлюкали — они участвовали в представлении. Мисс Ким допускала и даже поощряла такого рода вольности.

Очередной срочный звонок в дом Сандерсов раздался в четверть одиннадцатого. У меня не было никакого желания с кем-либо беседовать — только что я провел минут десять наедине с журналистами, которые в преддверии новых сенсаций стали моими закадычными друзьями. Вообще в последнее время я сделался любимчиком прессы: обо мне написали даже в воскресном приложении к «Вашингтон пост». Вновь и вновь я говорил о зверских убийствах черного населения в округе Колумбия. В прошлом году из пятисот убитых в столице только восемнадцать жертв были белыми. Два-три репортера отметили сей факт. Уже прогресс.

Звонил Рахим Пауэлл, молодой проворный детектив из специального отдела. Разговаривая, я рассеянно поглаживал мячик, видимо, принадлежавший Мустафе, испытывая волнующие чувства от этих прикосновений. Ну кому понадобилось убить чудесного малыша? Не могу понять.

Пока

не могу.

— Сэр, это Джиф беспокоится, — говорил в трубку Рахим.

— Кросс у телефона. — Голова все еще шла кругом. От трубки пахнуло дешевыми духами, наверное, ими пользовались Пу или Сьюзетт. Хорошо бы поскорее со всем покончить.

— Говорит шеф полиции Питтмен. Как продвигается дело?