История Галицийской битвы начинается с загадки худшего детективного толка.

25 мая 1913 года в Вене застрелился полковник Альфред Редль, бывший руководитель военной контрразведки Австро — Венгрии. Причиной самоубийства было разоблачение: оказалось, что Редль в течение 10 лет работал на русскую разведку. Он был завербован в 1903 году под угрозой предания огласке его нетрадиционной сексуальной ориентации (тогда еще не изобрели политкорректность, и гомосексуализм, мягко говоря, не поощрялся — во всяком случае, в консервативной державе Франца—Иосифа). В литературе утверждается, что Редль передал русским сведения об австрийских агентах в Петербурге, а также план развертывания австрийских армий. Есть и разночтения: по данным энциклопедий это был план австрийского развертывания против Сербии, однако ряд источников по истории Первой Мировой войны утверждает, что это был план австрийского развертывания против России.

Внимание, первый вопрос: откуда полковник контрразведки вообще мог знать план стратегического развертывания — все равно, против Сербии или против России? В Австро — Венгрии, конечно, царил редкостный бардак, но не до такой же степени!

Вопрос второй: почему русское командование поверило Редлю? Только потому, что он сдал нескольких агентов не самого высокого класса? Или просто очень хотело поверить: все–таки за такую блестящую разведывательную операцию, как выявление плана развертывания противника, можно получить немалые награды.

Третий вопрос: почему схема австро–венгерского развертывания (опять–таки все равно, против Сербии или против России) после разоблачения Редля не была коренным образом изменена? Между самоубийством Редля и началом войны прошло достаточно времени — больше года.

Или, может быть, полковник А. Редль был не двойным, а тройным агентом, и вся эта история — свидетельство редкой по красоте и значимости разведывательной операции? В этой версии Редль и Конрад фон Гетцендорф должны действовать совместно. Для обеспечения операции русской разведке «скармливаются» действительно очень ценные сведения, начиная со списка агентов в Санкт — Петербурге. Очень может быть, что передается и реальный план развертывания на Балканах — в конце концов, операция в Сербии была рассчитана скорее на силу, нежели на внезапность и оперативный маневр; в случае войны с Россией Балканский фронт оставался сугубо вспомогательным, и от хода операций там ничего, в сущности, не зависело. И, наконец, русской разведке вручается перевязанный ленточкой план развертывания австро–венгерских армий в Галиции, практически полностью совпадающий с реальным, но отличающийся от него в одном важном пункте: развертывание Редля вынесено к русской границе, а настоящее развертывание отнесено к западу — за Львов, на линию Сандомир — Самбор. В такой разведывательной операции даже не нужно было создавать ложный план развертывания — использовался подлинный план, но в его «пропатченной» предельной версии.

Полагая, что австро–венгерская армия сосредотачивается восточнее реки Сан на линии Сандомир — река Сан — река Танеев — Рава—Русская — Каменка — Броды — Тарнополь (а именно здесь находилась австрийская конная завеса, прикрывающая развертывание), русское командование предполагало сковать неприятельские войска силами 5‑й и 3‑й армий и выиграть оба стратегических фланга наступлением 4‑й армии на севере и 8‑й армии на юге. Наступление в практически «безвоздушном пространстве» выводило 4‑ю армию на фронт Тарнов — Ярослав, перерезая важнейшую дорогу на Краков. 8‑я армия продвигалась в район Галич — Стрый. 3‑я армия продвигалась ко Львову, 5‑я — к Томашеву. Основная часть австро–венгерских войск оказывалась скучена в четырехугольнике Ярослав — Томашев — Львов — Самбор и принуждалась к отступлению через Карпаты. Таким образом, планировался полный разгром неприятельских армий.

Во исполнение этого замысла 4‑я армия генерала Зальца развернулась от Люблина до Холма с вынесенным вперед правым флангом (14‑й армейский корпус был выдвинут на линию Радома). Всего к 18 августа было сосредоточено 6,5 пехотных и 3,5 кавалерийских дивизий (104 батальона, 84 эскадрона, 426 орудий).

Южнее — от Холма до Владимир — Волынского — собиралась 5‑я армия Плеве, имея 17‑й корпус оттянутым к Ковелю. В составе 5‑й армии было 8 пехотных и 3 кавалерийских дивизии (144 батальона, 100 эскадронов, 516 орудий).

Третья армия Рузского (12 пехотных, 3 кавалерийских дивизии; 192 батальона, 84 эскадрона, 685 орудий) выстраивалась на линии Луцк — Дубно — Кременец, имея кавалерийскую завесу на левом фланге вытянутой к Тарнополю.

Замыкала фронт 8‑я армия Брусилова в составе 8 пехотных и 3 кавалерийских дивизий (136 батальонов, 56 эскадронов, 472 орудия), развернувшаяся от Проскурова к Каменец — Подольскому и пограничной станции Ларге.

Вопреки распространенному мнению, в сентябре 1939 года Германия не была по–настоящему готова даже к борьбе с Польшей, не то что к войне на два фронта. Гитлеровские стратеги ориентировались в своих планах на 1944 год, в крайнем случае — на 1942‑й. К началу вооруженного конфликта в Европе основу немецкого бронетанкового парка составляли танкетки Рг.1 и Pz. II, на фоне которых даже чехословацкая модель 38(1) производила благоприятное впечатление. Танков Pz. HI и Pz. IV было очень мало

[24]

. Не хватало авиации. Хотя армия сравнительно давно перешла на воинскую повинность, преодолеть «болезни роста» стотысячного рейхсвера в миллионное войско не удалось, и боеспособность пехоты оценивалась как недостаточно удовлетворительная. Через несколько дней Ф. Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных сил (ОКХ), запишет в своем дневнике: «Той пехоты, которая была у нас в 1914 году, мы даже приблизительно не имеем». С другой стороны, Гальдер всегда отличался известным пессимизмом. Вдобавок те же самые слова про свою пехоту могли бы сказать командующие противников Германии — если бы осознавали это…

Германия могла выставить на поле боя 98 дивизий, из которых 36 были практически не обучены и недоукомплектованы. Эти последние (без танков и почти без авиации) составляли Западный фронт, который должен был оборонять рубежи Германии (в частности, промышленный район Рура) от предполагаемого наступления союзников, силы которых оценивались в 80–90 полнокровных дивизий. Все, что могло активно сражаться, вермахт направил в Польшу, обеспечивая на востоке превосходство в силах, значительное, но не решающее. Обычно историки оценивают его в 62 дивизии против 39,1,6 миллиона человек против 1,0 миллиона, 6000 артиллерийских орудий против 4300. Однако по моторизованным войскам и авиации преимущество вермахта было более значимым: 2800 танков против 870, 2000 самолетов против 407. Фактически на востоке оказались все германские танки и самолеты.

Понятно, что Германия должна была броситься в безоглядное наступление на востоке и добиться там решающих успехов раньше, нежели союзники преодолеют сомнительной ценности укрепления «линии Зигфрида» вдоль западной границы и выйдут к Рейну. То есть задача польской армии сводилась к тому, чтобы сохранить боеспособность в течение ближайших двух недель.

К этой очевидной картине соотношения сил добавлялось несколько не вполне очевидных факторов. В 1914 году обе стороны могли рассчитывать на безусловный нейтралитет Бельгии и Голландии. В 1939 году Бельгия, формально остающаяся нейтральной, была связана с Францией и Великобританией сетью соглашений и по расчетам ОКХ вполне могла пропустить союзные войска через свою территорию. Это создавало на Западном фронте дополнительную интригу: при таком раскладе моторизованные части союзников могли охватить правый фланг германской армии и опередить ее с выходом к нижнему течению Рейна. С другой стороны, неопределенной оставалась позиция Советского Союза, интерес которого к Польше был вполне очевиден.

Польское командование исповедовало самый опасный для слабейшей стороны военный принцип: «все прикрыть и ничего не отдать». Предполагалось защищать всю территорию страны, включая «Данцигский коридор», а против Восточной Пруссии при благоприятных обстоятельствах — наступать. Нам, знающим конечный результат, этот план представляется безумием; он и был таковым, но в безумии все же имелась своя система. Польша находилась под сильным влиянием французской военной школы, которая исходила из принципиальной недопустимости разрывов в линии фронта. Поляки прикрыли свои фланги морем и Карпатами и полагали, что смогут удержаться на такой позиции довольно долго: считалось, что немцам потребуется по крайней мере две недели, чтобы сосредоточить артиллерию и осуществить локальный тактический прорыв. Столько же времени будет необходимо союзникам для того, чтобы — большими силами! — перейти в наступление на Западном фронте. В результате общий оперативный баланс маршал Рыдз—Смиглы счел для себя положительным.

Польская победа вермахта резко изменила ситуацию в Европе. Прежде всего солдаты вермахта ощутили доверие к своему руководству, а генералы — к новому способу ведения войны. Западные союзники оказались в ситуации, которой всеми силами стремились избежать: им предстояла прямая вооруженная схватка с Германией. Советский Союз получил временную свободу действий в Северной и Восточной Европе.

В последующие месяцы воюющие стороны развернули борьбу за так называемый «скандинавский плацдарм». Мотивация, которой они руководствовались, была совершенно различной.

Гитлер до самого последнего момента не предполагал, что Великобритания и Франция, так легко сдавшие Чехословакию, начнут войну из–за Польши. В течение десяти–двенадцати дней над Рейхом висела тень стратегической катастрофы — тем более грозная, что вывести из боя части и соединения, перемалывающие польскую армию на Варте и Бзуре, не представлялось возможным. Отделавшись легким испугом, Гитлер 6 октября предложил созвать мирную конференцию, но эта инициатива была публично отклонена Западом. В возникших условиях Гитлер решил сокрушить оборону союзников во Франции и сделать это как можно быстрее — пока военные руководители союзников не извлекут надлежащих выводов из польской компании и не воплотят эти выводы в новые организационные и тактические схемы.

Как бы то ни было, Гитлер торопил командование вермахта, требуя немедленно начать наступление на Западе. Но вермахт также нуждался в паузе для реорганизации, к тому же погода осенью 1939 года не способствовала действиям авиации. Начало операции непрерывно переносилось, и к началу января 1940 года это стало уже походить на водевильную сцену, когда бандит десять раз подряд заносит дубину над головой ничего не замечающего добропорядочного горожанина, но всякий раз что–то мешает ему нанести удар.

Союзники не обращали особого внимания на действия немцев, считая свой фронт непреодолимым. Они и в действительности занимали очень сильную позицию, опирающуюся на долговременные укрепления «линии Мажино». Целая группа армий оставалась в резерве, имея задачей ликвидацию любых «неизбежных на войне случайностей».

9 апреля 1940 года вермахт начал одну из своих самых блестящих операций, в которой был задействован практически весь флот Рейха и крупные силы «Люфтваффе». Германия захватила Данию, потеряв двух человек убитыми и десять ранеными. Одновременно немецкие войска начали высадку во всех ключевых точках Норвегии.

Союзники, начавшие минирование норвежских вод и сами готовящие оккупацию Норвегию примерно в тех же числах, отреагировали немедленно. В Нарвике произошло избиение немецких эсминцев, в Осло–фьорде норвежцы потопили тяжелый крейсер «Блюхер» с частями десанта Союзные войска высадились в районе Тронхейма и в окрестностях Нарвика, завязались тяжелые бои, которые в центральной Норвегии продолжались до начала мая, а в северной — даже до июня, когда действия на этом участке стратегического фронта уже потеряли всякий смысл.

Немцы добились своего в Скандинавии — но очень дорогой для них ценой. Флот Германии был фактически приведен в небоеспособное состояние. Только в Нарвике было потеряно 10 эсминцев и подводная лодка, а всего немцы потеряли 4 подводные лодки. Еще один эсминец был потоплен авиацией в Тронхейме, легкий крейсер «Кенигсберг» — в Бергене, легкий крейсер «Карлсруэ» — подводной лодкой у Христиазунда. Тяжелые повреждения получили линейные крейсера «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Впрочем, потери союзников неожиданно оказались еще больше: они потеряли авианосец «Глориес», два крейсера («Эффингем» и «Кур–ли»), девять эсминцев, шесть подводных лодок, много кораблей оказалось тяжело повреждено.

К 10 мая все возможности «вступительной игры» оказались исчерпаны. Дело было за Западным фронтом.

Утром того дня, когда Германия начала боевые действия против Голландии, Бельгии, Люксембурга и Франции, соотношение сил выглядело следующим образом:

На северном участке фронта Германия имела 29 дивизий (в том числе 3 танковые и 2 моторизованные) против 58 дивизий союзников — 16 французских, 9 английских, 23 бельгийских и 10 голландских. По очевидным причинам англо–французские войска запаздывали, и в первые дни гитлеровцам могли противостоять только бельгийские и голландские дивизии, которых, впрочем, было вполне достаточно.

В центре 45 немецких дивизий (7 танковых и 3 моторизованных) стояли против 16 французских.

На линии Мажино 49 французских и 1 британская дивизия собирались отражать атаку 17 дивизий группы армий фон Лееба.

Немцы не потеряли даром семь месяцев, прошедших между Польской и Французской кампаниями: в наступлении на западе участвовали уже не отдельные танковые корпуса, а полнокровные танковые группы.

1 Интересно, что такая ситуация, крайне маловероятная в 1939–1940 годах, в 1914–1915 годах складывалась естественно. Правильно и последовательно выполняя «план Шлиффена», Германия выводила Францию из войны: союзники в 1914 году не могли противопоставить движению германского правого крыла ничего реального. За это немцы должны были заплатить тяжелым поражением Австро — Венгрии и возникновением кризиса на Востоке. В лучших мечтах Шлиффена линия фронта устанавливается там по линии Западного Буга, но и рубеж Висла — Сан вполне устраивал старого фельдмаршала. Со своей стороны англичане, не встречая серьезного противодействия, блокируют германский флот в Гельголандской бухте и развертывают стратегическую блокаду Германии.

До сих пор события на всем огромном театре военных действий — от мыса Нордкап до Средиземного моря, от Ла—Манша до Буга — подчинялись логике двух великих давно уже мертвых стратегов. В соответствии с предначертаниями фон Шлиффена вермахт сокрушил Францию, удержал за собой Восточную Пруссию, обеспечив целостность Восточного фронта, и сохранил Италию в качестве союзника. В согласии с замыслами сэра Джона Фишера Великобритания пожертвовала Польшей и Францией для того, чтобы, использовав свое безусловное преобладание на море, блокировать Германию на европейском континенте 1. Но теперь старые наработки кончились, штабам и командующим надо было учиться импровизировать.

Позиция Франции никакого значения не имела. Германия достигла всех реальных и заявленных целей войны, нуждалась в мире и готова была за этот мир заплатить. Гитлеровское руководство искренне полагало, что Великобритания тоже заинтересована в скорейшем окончании войны и пойдет на мирные переговоры — если только предварительные условия не покажутся ей слишком жесткими. Германия не собиралась требовать от Англии ничего, кроме признания создавшегося status quo.

«Кригсмарине» — германские военно–морские силы, управляемые штабом ОКМ во главе с гросс–адмиралом Редером, были самостоятельным родом войск и подчинялись непосредственно фюреру. Столь же самостоятельны и независимы были военно–воздушные силы, или «Люфтваффе», управляемые штабом ОКЛ и возглавляемые Герингом. Штаб ОКХ управлял сухопутными войсками, но считал себя наследником и правопреемником Большого Генерального штаба Германской империи и полагал остальные командования подчиненными себе. Для того, чтобы придать действиям родов войск некоторую согласованность, было создано еще одно высшее командование — ОКБ (во главе с Кейтелем и Йодлем), которое, однако, не имело ни власти, ни авторитета, ни ресурсов и быстро превратилось в «карманный» штаб Гитлера, пытающийся дублировать функции ОКХ. В результате любое согласование военных усилий Германии требовало многодневных совещаний в присутствии фюрера.

Великобритания, представленная правительством У. Черчилля, находилась в очень сложном положении. Говоря языком предыдущей войны, «лучшая шпага» (то есть французская армия) была выбита из ее рук. Британские войска потерпели жестокое поражение на континенте, а «славная эвакуация» — операция «Динамо», когда на побережье была брошена вся тяжелая техника, все спасающееся бегством гражданское население и почти все французские части, — настрое- ние солдат, конечно же, не подняла. Десятилетия «экономии» урезали некогда великий флот Великобритании до такого состояния, что он хотя и превосходил «Кригсмарине»1, но был не в состоянии прикрыть все уязвимые точки империи, над которой по привычке еще не заходило солнце.

После поражения в Западной Европе Великобритания могла действовать только в политическом пространстве, да еще совершать редкие, бессмысленные и в то время по большей части неудачные террористические воздушные налеты на германскую территорию. Рейх, получивший преимущество в войне, был обязан атаковать под угрозой потери этого преимущества.

В принципе существовало три способа борьбы с Англией.

Первый — прямое вторжение на Острова. Такую операцию за всю историю удалось осуществить лишь однажды, когда норманны Вильгельма Завоевателя разгромили англосаксов при Гастингсе и захватили королевство. Провалов было гораздо больше: буквально за месяц до Гастингса неудачную высадку в Англии осуществил норвежский конунг Харальд Суровый, разгромленный при Стэмфорбридже

[28]

аналогичные операции планировали, всерьез готовили, но так и не осуществили Филипп II Испанский, Людовик XV, французский Конвент, а затем Наполеон I.

Второй — «периферийная стратегия», то есть нанесение ударов по опорным пунктам Британской Империи, прежде всего по Средиземному морю. Этот план также связывают с именем Наполеона, хотя целью Египетского и Сирийского походов была не столько Великобритания, сколько трехсотмиллионный Восток. «Периферийную стратегию» имел в виду и А. Шлиф–фен.

Наконец, третьей возможностью была изоляция Британии от союзников, хотя бы и потенциальных, и континентальная экономическая блокада. Этот замысел принадлежал Наполеону, который двенадцать лет с похвальной настойчивостью и с катастрофическими результатами проводил его в жизнь.

Большинство военно–исторических комментаторов и конструкторов «альтернативных Реальностей» придерживаются как единственно возможной той идеологии вторжения, которая возобладала в германском руководстве летом 1940 года. Иными словами, рассматриваются различные оптимизированные версии все того же «Морского льва». Например, Кеннет Макси, автор и редактор целой серии англо–американских «альтернативок», предлагает за немцев ускорить подготовку операции и начать вторжение уже 13 июля.

В действительности такое изменение Реальности едва ли возможно: даже если начать подготовку сразу после Дюнкерка, то есть еще до полного разгрома Франции и ее капитуляции, даже если каким–то образом создать за неделю план, а за месяц обучить войска и снабдить их необходимым снаряжением, нельзя ускорить приведение в порядок и сосредоточение высадочных средств (бельгийских, голландских и французских — потому что своих у Германии практически нет). И тем более невозможно в течение считанных недель организовать проектирование и постройку специальных десантных паромов и тяжелых планеров. При самых благоприятных условиях Германия не могла подготовиться к вторжению раньше конца сентября.

Но главной проблемой было даже не время. «Морской лев» во всех своих версиях остается сугубо армейской операцией;

авиация рассматривается как род вооруженных сил, прокладывающий дорогу пехоте и изолирующий участок боевых действий от кораблей противника; что касается флота, то его роль все инстанции стремятся свести к минимуму. Между тем война с англичанами на их территории армейской операцией быть не может, и ход событий в Текущей Реальности это полностью подтвердил.

Итак, на начало июля перед германским руководством стоят следующие задачи:

Кеннет Макси вносит в планирование английской компании два основных изменения. Во первых, он ускоряет начало подготовки, сдвигая ее примерно на месяц (решение о вторжение принято 24 мая, а не 13 июля, директива № 16 подписана 7 июня, а не 16 июля, «День Орла» назначен на 8 июля вместо 13 августа). Во–вторых, в альтернативной Реальности Макси А. Гитлер дает указание командованиям родов войск «найти компромисс».

Конечно же, приготовления к высадке велись немцами с недопустимой медлительностью. Однако составление сетевого графика указывает, что существует ряд ключевых моментов, которые практически невозможно перенести. Так, только к концу августа в полном объеме восстанавливается железнодорожное и речное сообщение между Германией и побережьем Ла—Манша. К этому же сроку (и никак не ранее) будут готовы воздушно–десантные войска и самолеты для них. Баржи и подвесные моторы требовали для их доставки восемь недель, то есть даже в версии Макси могли быть готовы лишь в сентябре. Восемь недель при полном напряжении сил требовалось для перебазирования авиации. Хуже всего дело обстояло со сбором транспортных судов и экипажей для них.

Что же касается «компромисса», то организация проектного взаимодействия между родами войск была главной задачей подготовки вторжения, и вряд ли ее можно было решить формальным указанием — хотя бы даже и самого фюрера.

«Альтернатива» К. Макси интересна лишь с одной точки зрения: в ней немцы, хорошо или плохо, но всерьез готовят высадку, а не ждут первого же удобного повода, чтобы вообще отказаться от нее (как это произошло в Текущей Реальности). Конечно, не в июле и не в августе, но в конце сентября операция «Морской Лев» вполне могла состояться. Немцы высадились бы в Англии и удержали бы плацдарм, хотя ожесточенность боев в районе Дувра и в заливе Лайм напомнила бы участникам о Вердене, а современным историкам — о Сталинграде. Через шесть–восемь недель с начала операции, уже в декабре, немцы вырвались бы на оперативный простор и, наверное, захватили бы собственно Англию. Но понесенные потери в людях, технике и времени не дали бы им возможность сорвать отход британской армии в Шотландию.

В результате кампания на островах затянулась бы до бесконечности, причем коммуникационная линия немецкого экспедиционного корпуса на Островах оставалась бы под непрерывным воздействием легких сил английского флота. Чем эта версия Реальности так уж хороша для немцев, понять трудно. Та же война на два фронта, даже более затратная… Американцы будут базироваться на Ирландию и северную

Операция, которая могла бы и в самом деле вывести Великобританию из войны (по крайней мере, отдать немцам все Британские острова целиком, что действительно затруднило бы «включение» США в войну в Европе) носит гораздо более сложный характер. Соответствующий план был разработан мною, А. Васильевым, Ф. Дельгядо и Р. Исмаиловым при подготовке русского издания второго тома исторических альтернатив под редакцией Кеннета Макси. В главе, посвященной «развилке 1940 года», английский историк предлагал частный вариант уже рассмотренной в первом томе версии. Вновь реконструировать эту Реальность было скучно, и, как отрицание «Морского Льва», нами была создана оперативная схема, получившая название «Северный гамбит».

В этой версии гитлеровское командование с самого начала отказывается понимать высадку в Англии как чисто войсковые действия по «форсированию большой реки» — и именно в этом заключается изменение Реальности.

В известном смысле «Морской Лев» продолжал существовать, но теперь как «тень» основной операции, ее информационное прикрытие. Используются все мелкие детали и усовершенствования, позволяющие ускорить ее подготовку: своевременно выдается заказ на тяжелые планеры, паромы и танкодесантные баржи, проводится инвентаризация портов Европы и собственно германского побережья на предмет поиска свободного тоннажа, эскадрильи «Люфтваффе» перебазируются к побережью. При всем этом немецкое Верховное командование уже к концу июля приходит к пониманию того, что обеспечить готовность войск к операции раньше конца сентября не удастся никакими человеческими и нечеловеческими усилиями. И тогда фюрер, ранее санкционировавший исключительно удачную десантную операцию и Норвегии, приказывает осуществить высадку в Англии «поздней осенью 1940 года — в дни туманов и штормов на Ла—Манше», приурочив активную фазу к президентским выборам в США и празднику Октябрьской Революции в СССР.

Подготовка должна быть завершена к 1 ноября. Высадка будет проведена на широком фронте — от Корнуолла до Фолкстоуна, управление сухопутными силами осуществляет штаб группы армий «А» Рунштедта, общее руководство возлагается на командование ОКЛ — то есть на Геринга и Иешоннека.

— И наконец, последнее. При проведении весеннего наступления во Франции отвлекающие операции в Дании и, особенно в Норвегии себя оправдали. В связи с этим я предлагаю предварить английский десант активными действиями на севере Европы — в Исландии. — Гитлер резко поджал губы, улыбка испарилась, короткий нервный вздох дал понять слушателем, что монолог диктатора окончен, а с ним и все дебаты о невозможности операции.

В Текущей Реальности вермахт приступил к разработке альтернативных планов давления на Англию еще до того, как определился окончательный провал «Морского Льва», то есть летом 1940 года.

Очень соблазнительным казалось захватить Гибралтар. Помимо огромного морального значения, такая победа привела бы к стратегической изоляции Средиземноморского и Североевропейского театров военных действий. Во всяком случае, англичане лишились бы возможности держать в Гибралтаре флот, способный быстро выдвинуться на любой из этих двух ТВД и решить там исход сражения. Да и посылка подкреплений на Мальту и на Ближний Восток была бы решительно затруднена.

Для штурма Гибралтара нужны были тяжелые орудия, отборная пехота, а главное — разрешение Франко пропустить войска через свою территорию. Каудильо Испании, несомненно, был бы только рад расплатиться за помощь, оказанную ему Гитлером и Муссолини во время гражданской войны, но он понимал, что подобный шаг означает войну с Великобританией, которая для Испании — при ее огромном побережье и совершенно недееспособном флоте — оказалась бы фатальной. Так что, выражаясь шахматным языком, Гибралтар был косвенно защищен — и именно господством Великобритании на море.

Франко дипломатично потребовал за свое содействие Марокко и Оран, зная, что Гитлер сочтет это абсолютно неприемлемым. Кроме того, Гитлер рассматривал Испанию как один из каналов получения Германией стратегически важных грузов и не хотел втягивать ее в войну и зону английской блокады; вежливый ответ Франко вполне устроил диктатора. На этом Гибралтарская стратегия Рейха, в сущности, и закончилась, хотя теоретическая ее разработка продолжалась в германском Генштабе вплоть до конца 1942 года.

И Франко, и Гитлер оказались в плену забавного оптического обмана. Британский Гранд Флит «образца 1914 года» имел возможность, сосредоточив в Северном море превосходящий противника дредноутный флот, направлять на второстепенные театры военных действий целые эскадры старых, якобы никому не нужных броненосцев и крейсеров. Но «Хоум Флит» 1939 года, дитя «политики экономии», был не в состоянии одновременно прикрывать Острова от вторжения, океан от немецких рейдеров, Средиземное море от итальянского флота, да еще вдобавок к этому блокировать испанское побережье. Для этого физически не хватало кораблей. В полном соответствии с принципами стратегии, согласно которым расширение пространства конфликта выгодно владеющему инициативой, вовлечение Испании в войну летом — осенью 1940 года было бы полезно только Рейху

28 июля 1940 года гросс–адмирал Редер, которому полагалось быть полностью загруженным делами по «Морскому Льву», представил Гитлеру памятную записку «Соображения по России»:

«Военные силы русской армии необходимо считать неизмеримо более слабыми, чем наши, имеющие опыт войны. Захват района до линии Ладожское озеро — Смоленск — Крым в военном отношении возможен, и из этого района будут продиктованы условия мира. Левый фланг, который прорвется через прибалтийские государства, за короткий срок установит контакт с финнами на Ладожском озере.

С занятием побережья и Ленинграда сила сопротивления русского флота рухнет сама собой».

Редер полагал даже, что эту операцию можно провести осенью 1940 года (очевидно, вместо высадки в Англии).

К этому «оперативному плану» не стоило бы относиться серьезно, если бы автор его играл чуть меньшую роль в операции «Морской лев»

[38]

. Приходится принимать, что Редер был готов бросить германские сухопутные части в любую авантюру, лишь бы отвлечь внимание фюрера от «своих» кораблей. К несчастью для Рейха, идеи гросс–адмирала встретили признание и понимание в ОКХ.

Одним из мифов Второй Мировой войны является оценка плана «Барбаросса». Интересно, что в этом советские, немецкие и англо–американские историки проявляют трогательное единодушие. Двенадцатитомная «История Второй Мировой войны» мягко журит немецкие замыслы за авантюристичность — но эта критика отнесена не столько к технической стороне плана, сколько к самому решению Гитлера напасть на СССР.

Пост фактум самоубийственность этого решения очевидна. Но и в рамках той информации, которую имел Гитлер летом 1940 — весной 1941 года, операция «Барбаросса» должна квалифицироваться как стратегическая ошибка. Германия не только связывала свои войска на востоке, в лишенной дорог местности, откуда части и соединения при всем желании нельзя было быстро вытащить, но и лишалась экономического «окна в мир». Из нейтрального Советского Союза (или через него) немцы могла получать любые необходимые им для войны материалы. В условиях войны что–то можно было взять бесплатно (план «Ост») — зато об остальном надо было забыть. Британская блокада становилась абсолютной.

Приходится слышать, что Гитлер боялся сырьевой зависимости от СССР, но торговые отношения образуют взаимные зависимости, о чем фюрер германской нации, надо полагать, догадывался. Разговоры о «звериной ненависти», которую Гитлер питал к СССР, вообще не относятся к делу: политика Германии всегда была сугубо прагматичной, и «расовая теория» совершенно не помешала заключению союза с японцами или румынами, стоящими в списке «недочеловеков» значительно ниже русских.

Судя по всему, решение на «Барбароссу» имело три основания. Первое — иррациональный страх Гитлера перед Англией, заставлявший его, как уже упоминалось выше, стремиться лишить ее всех, даже потенциальных союзников. Сам фюрер неоднократно говорил, что Россия является последней надеждой Черчилля

Второе обоснование «Барбароссы» — в полной уверенности Гитлера в скоротечности кампании и возможности быстрого налаживания эксплуатации захваченных территорий.

Пока руководство вермахта «медленно и методично» прорабатывало различные планы войны против СССР, на английском фронте вновь началась «странная война». Разница лишь в том, что если в зиму 1939–1940 годов немцы выигрывали оперативное время, а союзники его теряли, то теперь все обстояло строго наоборот. Англичане оправились от катастрофы во Франции и в Норвегии. Они захватили господство в Средиземном море и разгромили войска Муссолини в Египте и в Эфиопии. Италия из стратегического ресурса Рейха превратилась в основную его слабость. По мере того, как впечатление от Немецких побед проходило, Великобритания, обеспечившая (по крайней мере, временно) целостность своей империи, становилась центром притяжения для всех антифашистских и антигерманских сил в мире.

Операция «Катапульта» привела к тому, что вишистская Франция потеряла флот, а с ним и колониальную империю — которую при активной помощи англичан постепенно прибирали к рукам сторонники генерала де Голля. Потеряв колонии, флот, армию, а с ними и какое–либо международное влияние,

Петэн перестал быть субъектом международных отношений, с позицией которого — например, с заявленным нейтралитетом — приходилось считаться.

Иными словами, Великобритания блистательно выиграла летне–осеннюю кампанию 1940 года, а потерявший на пустом месте темп наступления Рейх убедительно продемонстрировал миру шахматную истину: «имеющий преимущество обязан атаковать под угрозой потери этого преимущества».

После разгрома армии Грациани в Ливии и тяжелых поражений в Греции Муссолини перестал пытаться «сохранить лицо» и обратился к Гитлеру с просьбой о срочной помощи. Со своей стороны, немецкое командование пришло к выводу, что на Средиземноморском ТВД надо что–то делать — причем речь шла уже не о решающей победе, а о восстановлении престижа.

Стратегическое пространство игры продолжало расширяться. Если в сентябре 1939 года конфликт носил достаточно локальный характер, то в апреле–мае 1940 года огонь войны охватил Европу, а после вступления в войну Италии — Средиземное море. С этого момента рисунок борьбы усложняется. Во–первых, на какое–то, пусть недолгое, время стратегирующим субъектом становится Б. Муссолини. Он немедленно распространяет военные действия на Балканский полуостров и на Северную Африку. Это дает Великобритании, ранее обреченной на пассивно оборонительные действия, подходящие объекты для атаки.

Проблема значения вступления Италии в войну настолько интересна, что есть смысл рассмотреть ее подробнее.

Для Рейха это решение Муссолини означало моральную поддержку — правда, сильно запоздавшую. Большое положительное значение имел итальянский флот, четвертый в мире. После вывода Франции из войны и нейтрализации французских военно–морских сил «Ось» получила все шансы захватить господство в Средиземном море, создать прямые угрозы Гибралтару, Мальте, Египту и косвенную — британской метрополии. Расширились возможности для оказания давления на Турцию.

С другой стороны, армия фашистской Италии оказалась совершенно не готова к современной войне. Стране не хватало военного снаряжения. Итальянские танки и самолеты уступали по своим характеристикам даже машинам польской разработки. Средства ПВО практически отсутствовали. Управление войсками не отвечало даже требованиям Первой Мировой войны.

В стране не было нефти, а поскольку Италия немедленно попала под английскую блокаду, единственными источниками углеводородов для нее остались Плоешти и Баку — причем доставка нефти из этих месторождений была сопряжена со значительными трудностями.

Анализ действий на Восточном фронте первым делом упирается в вопрос о соотношении сил сторон. Следует заметить, что усилиями политической пропаганды (отчасти немецкой, но поддержанной рядом отечественных историков и множеством публицистов) была создана весьма устойчивая Реальность, альтернативная Текущей. В ней слабый, малочисленный и скудно снабжаемый вермахт ведет неравную, но героическую борьбу против могущественной Красной Армии, оснащенной любыми мыслимыми и немыслимыми видами вооружений в практически неограниченных количествах.

Это было бы смешно, когда бы не было так грустно — часто приходится встречать людей (внешне даже вроде бы неглупых), которые невероятно удивляются, узнав что на 22 июля силы вермахта, сосредоточенные против СССР, численно превосходили противостоящую им группировку Красной Армии. Более того, этому факту не верят, относя его по разряду советской пропаганды.

В действительности даже по данным, собранным М. Мельтюховым

[43]

, отнюдь не склонным преуменьшать мощь Красной Армии (и начинавшим как сторонник теории В. Суворова), для операции «Барбаросса» Германия выделила силы общей численностью в 155 расчетных дивизий, 4 050 ООО человек, 43 812 орудий и минометов, 4408 танков и С АУ, 3909 самолетов. Кроме того, союзники Германии (Румыния, Финляндия, Венгрия и Словакия) направили против СССР около 40 расчетных дивизий — порядка 800 тысяч человек, 5750 орудий и минометов, 350 танков и 880 самолетов. То есть в общей сложности войска «Оси» насчитывали примерно 195 дивизий, 4 850 ООО человек, 4800 самолетов, около 50 тысяч орудий и минометов и порядка 4750 танков. В действительности Мельтюхов занизил количество танков у союзников Германии примерно на две с половиной сотни машин, использовав устаревшие цифры из советской «Истории Второй Мировой войны». Вдобавок, он не учел численность зенитной артиллерии «Люфтваффе», данных по которой не приводят даже немецкие источники — хотя именно ей принадлежали те самые 88‑мм орудия, ставшие лучшим средством борьбы с советскими Т-34 и КВ. Кроме того, в своих последующих расчетах он вычел из германской группировки 26 дивизий — 500 000 человек, 6700 орудий и 350 танков, поскольку к началу немецкого наступления эти силы еще не были развернуты на границе.

Им, по данным Мельтюхова, противостояли 190 советских дивизий, имевших в общей сложности 3 262 851 человека, 59 787 орудий, 10 743 самолета (из них 9100 исправных) и 15 687 танков (из них 12 898 исправных). Заметим, что сюда включены все силы, находящиеся в западных округах — РККА, РККФ и НКВД, включая тыловые и учебные структуры

На самом деле мы видим, что только группировка германских войск как минимум на четверть превосходила по численности советскую — а с учетом союзников Германии это превосходство становится полуторным. Можно рассуждать о том, что румынские войска по своим боевым качествам значительно уступали немецким — однако Красная Армия тоже имела в своем составе национальные части и даже соединения, подготовленные (и мотивированные) значительно хуже, чем основная масса войск. Но это ведь не служит поводом для того, чтобы вычитать представителей «нацменьшинств» из общего состава РККА.

Но здесь необходимо прервать описание операций Текущей Реальности и коснуться недавно сотворенного мифа об агрессивных замыслах Советского Союза и об оборонительном характере войны со стороны Германии. И. Бунич, В. Суворов и ряд других авторов (из которых в положительном смысле выделяется упомянутый выше М. Мельтюхов) опубликовали на эту тему не одну тысячу страниц.

Этот миф очень трудно опровергнуть, поскольку он нигде и никак не доказывается. Представьте себе: вам говорят, что «КАМАЗ» — это на самом деле такой боевой вертолет, построенный в секретных лабораториях КГБ и предназначенный для борьбы с афганскими моджахедами и чеченскими сепаратистами. Вы отвечаете, что никогда не видели, чтобы КАМАЗ поднимался в воздух. Вам возражают: никто и не должен такое видеть — эта способность КАМАЗа является совершенно секретной. Вы говорите, что шоферы КАМАЗа подняли вас на смех, когда вы поинтересовались летными и боевыми данными этой машины. Вам отвечают, что шоферы являются тайными агентами российских спецслужб и тщательно скрывают свое участие в операциях против Афганистана и Чечни. И так далее…

Вы, конечно, можете математически доказать, что КАМАЗ не способен подняться в воздух на собственных двигателях, но это доказательство что–то значит лишь для того, кто сам разбирается в аэродинамике — но ему–то и не надо доказывать, что грузовики не Летают…

С моделью Бунича — Суворова ситуация аналогична. Никаких документов, свидетельствующих о подготовке Советским Союзом наступательной войны с Германией, нет? Значит, эти документы засекречены. Единственная бумага, в которой упоминается хотя бы возможность превентивной войны на Западе — записка Василевского — датирована маем 1941 года, в то время как немцы начали разрабатывать «Барбароссу» почти на год раньше? Неважно, гитлеровские стратеги просто играли на картах, а вот советская военщина действительно намеревались на них напасть. Но не успела, поскольку готовилась к «Дню М», 6 июля, а немцы, в последний момент осознав опасность, собрались с силами и атаковали раньше, 22 июня.

Но почему 6 июля? По любой логике войну следовало начинать как можно раньше — в мае, в конце апреля: европейские дороги уже вполне проходимы для автомашин, длина светового дня достаточна, и впереди полгода идеальных погодных условий для наступательной войны. Налицо имелся также великолепный повод к войне — гитлеровская агрессия в Югославии, впрямую нарушавшая систему германо–советских соглашений.

Понятно, что активное использование армий прикрытия по «плану Василевского» было возможно только после принятия Сталиным политического решения о начале войны. Сталин такого решения не принял, и хода «записка Василевского» не получила — хотя она была известна Жукову.

С косвенными доказательствами дело обстоит немногим лучше. Среди аргументов В. Суворова много места занимают, например, длинные рассуждения о «врожденной агрессивности» советской военной техники. Большая часть этих рассуждений выдает простое незнание вопроса: так, В. Суворов упорно именует колесно–гусеничные танки «автострадными» и утверждает, что они специально проектировались для захвата Западной Европы. В действительности эксперименты с колесно–гусеничным приводом некоторое время велись во всех странах мира, не исключая даже Чехословакию. Этот привод был вынужденным техническим решением, вызванным низким ресурсом первых гусеничных лент. Предполагалось, что танки будут добираться до поля боя на колесном ходу, а перед боем «надевать» гусеницы. Эта архаичная схема исчезала, как только промышленность осваивала производство стальных траков с ресурсом, сравнимым с ресурсом двигателя. Исчезла она и в РККА

[46]

. Аналогичным образом дело обстоит с «самолетами–шакалами», сиречь легкими и простыми в производстве бомбардировщиками, которые стремились строить именно страны не с самой мощной авиапромышленностью. И так далее… Впрочем, делить вооружение на «оборонительное» и «наступательное» — абсурдно само по себе.

В. Суворов пытается доказать, что доктриной советской армии конца 1930‑х — начала 1940‑х годов было наступление, но здесь он ломится в открытую дверь. Этого никто никогда не скрывал, это зафиксировано в уставах, многократно прописано в мемуарной литературе. Другой вопрос, что от наступательной военной доктрины до решения вести агрессивную войну — «дистанция огромного размера». Да и не готова была РККА 1941 года к такой войне…

В. Суворов рисует перед читателями картину совершенно несообразной военной машины — всепобеждающей при наступлении и почти бессильной в обороне. Ничто не ново под луной: «Генерал–квартирмейстер поддержал соображения генерала Кюля весьма настойчиво и указал в особенности на то, что для проведения наступления сил достаточно, но при отступлении они могут отказать». По поводу этой истории, произошедшей с германской армией в начале сентября 1914 года, аналитик М. Галактионов ехидно замечает: «Это какой–то анекдот. Армия истощена до такой степени, что отступать не может, а может держаться, лишь наступая. Если такие выражения были допущены в той тяжелейшей обстановке, это еще можно понять, но приводить их всерьез теперь значит смешить людей».

Рассмотрим теперь политическую целесообразность и возможную стратегическую логику советского наступления на Германию летом 1941 года, чтобы прикинуть возможные оперативные последствия «Грозы».

Для «историков–демократов» 1990‑х годов глобальная агрессивность сталинского Советского Союза была очевидна сама собой и не требовала доказательств. Между тем вся политика Сталина легко укладывается в концепцию «собирания русских земель». Он устанавливает контроль над Прибалтикой, ранее принадлежащей Российской Империи. Делит с Германией Польшу — опять–таки претендуя в основном на бывшие владения России 1. Воюет с Финляндией — также входившей в состав царской России.

Спорить с тем, что такое «собирание» представляло собой акты агрессии, не приходится. Но заметим: во всех случаях речь шла о землях, исторически связанных с Россией. Нападению предшествовала активная дипломатическая подготовка (в Прибалтике она даже заменила военные действия). Ничего похожего на «внезапное, без объявления войны» нападение, преследующее решительные цели типа «мировой революции» и «установления в Западной Европе сталинского режима».

1 При этом — вполне в духе Версаля — учитывался национальный состав территорий: Советский Союз получил населенную украинцами бывшую австрийскую Галицию, зато отказался от первоначально предлагавшейся ему части Привислинского края с почти чисто польским населением взамен полной незаинтересованности Германии в Литве.

Нет никаких оснований считать И. Сталина сторонником идеи «мировой революции» (в отличие, например, от Троцкого и отчасти Ленина). Всю свою жизнь И. Сталин боролся с революцией, с деятелями революции, с революционными методами управления экономикой, а вдобавок никогда не отличался стремлением к авантюрам.

Если стратегические аспекты в развертывании «Барбароссы» были отработаны недостаточно (или совсем плохо), то оперативные факторы были учтены гораздо лучше, а тактические моменты были весьма хороши. «Барбаросса» была плохим планом тотальной войны (а другая в сложившейся обстановке была неизбежна) — но превосходным замыслом первого ошеломляющего удара Сдержать этот удар Красная Армия не могла. Весь вопрос состоял в том, смогут ли советские войска и их командиры оправиться от шока

Немцы планировали внезапность и в полной мере достигли ее. Приграничное сражение было выиграно ими в первые же часы.

В рамках развертывания «Барбароссы» гитлеровское командование организовало две совершенно отдельные операции на уничтожение — севернее и южнее реки Припять. Обе эти операции принесли немцам решительный успех. Тем не менее боевые действия на правом и левом флангах стратегического фронта развивались по разным сценариям. Несколько упрощая, можно сказать, что в полосе Юго — Западного фронта произошло грандиозное встречное танковое сражение, не имеющее аналогов в военной истории. Севернее Припяти Красная Армия была разгромлена совсем легко, здесь битвы не было. Была бойня.

Развертывание к северу от Припяти содержало некоторый элемент хитрости. Хотя главный удар немцы собирались нанести по войскам Западного фронта

[48]

, сосредоточенным западнее Белостока (3‑я, 10‑я, 4‑я армии, 11‑й, 6‑й, 13‑й, 14‑й механизированные корпуса), свои лучшие танковые соединения они развернули против Северо — Западного фронта. Здесь против 8‑й и 11‑й армий

[49]

генерал–полковника Ф. Кузнецова действовали две немецкие полевые армии и две танковые группы. В первые же часы войны 56‑й танковый корпус Э. Манштейна нашел брешь между смежными флангами 8‑й и 11‑й армий и прорвался к Каунасу. Танковая группа Г. Гота вырвалась к Неману и с ходу форсировала его.

Уже было сказано, что вермахт достиг полной внезапности — по крайней мере, на оперативно–тактическом уровне. В результате первые часы войны на направлении главных ударов немецкие войска действовали в абсолютной пустоте. Те советские части и соединения, которые встречались им на пути, не имели боевых приказов и вынуждены были действовать в соответствии с предвоенными планами развертывания из «красных пакетов» — зачастую уже не соответствующими реальности. Сведений о противнике не имелось, обеспечения флангов и поддержки с воздуха — тоже.

С другой стороны, из описания начальных кампаний Первой Мировой войны мы уже могли убедиться, что войска сторон могли несколько первых дней двигаться по вражеской территории, вообще не встречая противника. Более того, ни в Польше в 1939‑м, ни на Западе в 1940‑м не было ожесточенных боев за линию самой границы — если не считать таковыми быстрый захват немцами ряда стратегических мостов в Бельгии и Голландии. На начальном этапе войны борьба везде велась за выигрыш позиции, а не за территорию.

Еще в 3:07 командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал Ф. Октябрьский сообщает в Генштаб о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов. В 3:10. Г. Жуков дает разрешение встретить самолеты огнем ПВО. Флот отражает атаку, но военным округам об этом не сообщают, ждут донесений от них. В 3:30 штаб Западного военного округа докладывает о налете немецкой авиации на города Белоруссии, в 3:33 такое же сообщение приходит из Киева, в 3:40 — из Вильнюса. Только после этого Г. Жуков разбудил И. Сталина, который велел немедленно собирать Политбюро. В 4:30 вызванные лица явились в Кремль. К этому времени немецкие войска уже перешли государственную границу на всем протяжении, операция «Барбаросса» преодолела первую «критическую точку» и вступила — уже! — в фазу нарастания. И. Сталин приказывает B. Молотову немедленно связаться с германским посольством. Около 5 часов утра Политбюро узнает, что Германия объявила войну Советскому Союзу.

Только в 5:25 командующий Западным Военным Округом отдает приказ «поднять войска и действовать по боевому», в 6:10. аналогичный приказ передается 8‑й и 11‑й армиям Прибалтийского военного округа, ставшего Северо — Западным фронтом.

Боевые действия в полосе Юго — Западного фронта носили совершенно иной характер. С самого начала наступление фон Рунштедта не заладилось. Здесь пехотные корпуса не смогли с ходу прорвать оборону советских пограничных войск, а после подхода передовых частей 6‑й и 26‑й армий завязались ожесточенные бои за Раву — Русскую и Пере–мышль. Правда, на направлении главного удара до поры до времени у немцев все шло по плану: уже к 10 часам утра огневые точки 4‑го укрепленного района были блокированы, танки фон Клейста прошли укрепрайон насквозь и вышли на оперативный простор, развивая наступление на Владимир — Волынский, Луцк, Радзехов

[52]

.

Однако в середине дня части 14‑й танковой дивизии, обошедшей Владимир — Волынский с юга, наткнулись сначала на передовые части 22‑го мехкорпуса, а затем на полнокровную артиллерийскую противотанковую бригаду К. Москаленко, успевшую развернуться в оборонительные порядки. Эффект прямого наступления танков, двигающихся в походных порядках, на позицию противотанковой бригады был потрясающим: немцы оставляют на поле боя 70 горящих машин

[53]

, теряют темп наступления и оказываются принужденными до конца дня вести бои за Владимир — Волынский. Прорыв на Луцк оказался ликвидированным в самом начале.

На южном фланге наступающей группировки противотанковой бригады не оказалось, но и там наступление остановилось, столкнувшись с контратакой 15‑го механизированного корпуса. В центре — в направление на Берестечко — особого сопротивления советских войск не было, но там 11‑й танковой дивизии предстояло преодолеть заболоченный район реки Стырь с крайне малым количеством дорог, что ограничивало скорость продвижения на этом направлении.

В целом Юго — Западный фронт выдержал первый удар противника и сохранил целостность обороны. На аэродромах было потеряно 180 самолетов. Это огромная цифра — но не сравнимая с потерями Западного фронта. Так или иначе, авиация ЮЗФ сохранила боеспособность и могла как–то поддерживать войска, во всяком случае, их прикрывать.

Конечно, на стыке обороны 6‑й и 5‑й армий и на левом фланге 5‑й армии танки Клейста глубоко вклинились в советскую оборону, но у командования ЮЗФ были все шансы закрыть прорыв: в первый день войны элитные механизированные корпуса фронта не участвовали в боях и сохранили свою силу.

Не следует преуменьшать масштабы поражения, понесенного Юго — Западным фронтом в приграничном сражении. 23 июня приказ о наступлении был получен шестью механизированными корпусами, насчитывающими 167 533 человек и 3846 танков, из них 271 КВ и 537 Т-34. Через две недели, 7 июля, на линию укрепрайонов удалось отвести всего

805 танков. Общие потери личного состава всех шести корпусов (убитыми и ранеными) достигали 25–30 % первоначального состава или 40–50 тысяч человек. К этому моменту Юго — Западный фронт потерял в общей сложности 231 207 человек, в том числе 165 452 — безвозвратно.

Но 1‑й танковой группе Э. фон Клейста так и не удалось выйти на оперативный простор. В ближайшие недели она продолжала наступление в направлении Киева узкой «кишкой», тратя множество усилий на обеспечение флангов. Операция группы армий «Юг» потеряла темп, геометрия ее наступления была необратимо нарушена. Это имело огромное значение для всего советско–германского стратегического фронта.

Анализируя сражение на Западной Украине, поневоле задаешь вопрос: почему оно все–таки было проиграно? Надо иметь в виду, что руководство операцией со стороны немецких командных инстанций было далеко не идеальным:

…Рунштедт и Клейст были настолько увлечены собственными замыслами, что попросту «пропустили» сражение. Они рассматривали его не как кульминацию стратегического развертывания, а как досадную помеху быстрому продвижению своих танковых дивизий к Житомиру и Киеву — ошибка, непростительная для адептов «немецкой школы» военного искусства.

Безразличное отношение командования на местах к величайшему во всей предшествующей истории танковому сражению разделяли высшие инстанции. Ф. Гальдер с олимпийским спокойствием фиксирует в своем дневнике «твердое и энергичное руководство» противника, «тяжелые бои», «крайне нежелательную» угрозу Дубно с юго–востока. Однако штаб ОКХ подчеркнуто соблюдает прерогативы командования группой армий «Юг» и не вмешивается в ход событий. Оперативные резервы сухопутных сил остаются нетронутыми, командование сухопутных сил даже не ставит вопроса о привлечении дополнительных сил авиации.

Со своей стороны, Рунштедттакже не считает необходимым вносить какие–либо коррективы в рисунок операций. Между тем, хотя 1‑я танковая группа и наступает не на самом очевидном из возможных направлений, ее действия остаются совершенно прямыми: танки рвутся на Луцк, Дубно, Житомир и далее к Киеву. Столь прозрачный замысел недолго остается секретом для командования ЮЗФ: при всех совершенных Кир–поносом ошибках и путанице с направлением Брест — Ковель механизированные корпуса РККА исправно концентрируются против немецкого танкового клина. Огромное влияние на ход немецкого наступления оказывает 1‑я противотанковая бригада Москаленко: двойная попытка лобового наступления на ее позиции стоит Клейсту времени и нескольких десятков танков.

Считая своей главной задачей быстрейшее продвижение на восток, Клейст стремится как можно скорее протащить дивизии через «бутылочное горлышко» у Дубно и перенести базу снабжения вперед. Это провоцирует кризис: какое–то время существует реальная угроза удара 8‑го и 19‑го корпусов по тылам танковой группировки. Пытаясь ее ликвидировать и в то же время не допустить потери времени, Клейст делает то же, что Кирпонос: вводит войска в бой поэшелонно

Дефекты развертывания «Барбароссы» начали проявляться еще до того, как закончилось Приграничное сражение.

Правильно построенная операция обычно развивается сама собой, почти не требуя интеллектуальных усилий от ответственных командиров. Успех главного удара обеспечивает дальнейшее нарастание событий, причем отдельные неудачи на вспомогательных направлениях лишь способствуют гармоничному течению операции. Дело сводится, в основном, к борьбе с естественным «трением Клаузевица»: «Тайной военного искусства является вести дальше наступление там, где оно идет вперед, не тормозить катящегося шара, но без помехи дать ему двигаться по наклонной плоскости».

[60]

Казалось бы, после таких побед, которые вермахт одержал в Белоруссии и на Украине, «шар» будет катиться вперед достаточно свободно.

Однако изначальный план толком не ориентировал исполнителей даже в направлении «движения шара». Практически в рамках «Барбароссы» перед войсками была поставлена одна конкретная «двуединая задача»: разбить Красную

Армию в западных районах страны и выйти к линии Западная Двина — Днепр. К первым числам июня вермахт выполнил эту задачу в полосе двух групп армий из трех. И?..

Корпус Манштейна получил приказ остановиться. На это у фон Лееба, командующего группой армий «Север», были все основания: оба фланга и тыл 56‑го моторизованного корпуса оказались открыты. На севере 41‑й моторизованный корпус отставал почти на 160 километров, а пехота 16‑й армии все еще переправлялась через Неман. На юге 3‑я танковая группа Гота блокировала Минск. В промежуток между Даугавпилсом и Молодечно выдвигалась 9‑я армия, но ее движение было достаточно медленным.

В центре продолжались бои за Минск и Минский укреп- ' район. Добивание окруженных русских войск оказалось неожиданно трудным делом, поглотившим практически все пехотные дивизии 4‑й армии и оперативно связавшим 3‑ю и 2‑ю танковые группы.

Смежные фланги групп «Центр» и «Юг», как и ожидалось, оказались разделены Припятскими болотами. Южнее Припяти 1‑я танковая группа в тесном взаимодействии с 6‑й полевой армии захватила Ровно. Далее линия фронта круто сворачивала на восток — к Львову и Дрогобычу. Еще дальше к югу венгерский корпус и 11‑я германская армия с подчиненными ей румынскими войсками (3‑я и 4‑я армии) все еще ведут бои на линии границы.

Германский Генштаб констатировал, что полная тактическая внезапность была достигнута. Вопреки опасениям планирующих инстанций, советские войска не пытались отойти вглубь страны: они яростно сражались за каждый рубеж, при любой возможности переходя в контратаки. В этом для вермахта были как положительные, так и отрицательные стороны. Поскольку инициатива на фронте прочно удерживалась Германией, и «игра» шла пока полностью под ее диктовку, всякая прочно обороняющаяся или контратакующая дивизия могла считаться «выигранной фигурой» — наряду с уже окруженными, расчлененными и уничтоженными.

К началу июля 1941 года гитлеровцы «выиграли» советские армии прикрытия, к середине месяца они окончательно снимут их с доски. Но за этот успех пришлось заплатить несоразмерную (с точки зрения немцев) цену: только группа армий «Центр» и только убитыми потеряла к 30 июня 8886 человек: удельные потери уже вдвое превышали «норму» французской компании. Причем следует заметить, что это были не просто «условные солдаты» — это была элита элитных войск: танкисты, саперы, бойцы и командиры передовых подразделений.

К середине июля для продолжения наступления немецкое командование могло использовать не более 60 свободных дивизий. Это считалось достаточным: по мнению начальника Генерального штаба Гальдера, у РККА осталось на фронте только 46 еще не разбитых дивизий.

В реальности дело обстояло для вермахта несколько хуже. Красная Армия развернула группу армий резерва Главного командования — 74 дивизии в трех эшелонах

[61]

. Учитывая недоукомплектованность советских войск, можно считать, что советская сторона выставила силы, эквивалентные 55–60 «расчетным дивизиям».

[62]

Итак, фактически на фронте оказались равные силы.

При этом стратегический баланс оставался пока в пользу немцев: их резерв, в виде сил, высвобождавшихся после решения задач, связанных с уничтожением окруженных группировок, прибывал на фронт быстрее, чем советское командование могло мобилизовать новые дивизии. Это означает, ко всему прочему, что немцы должны были позволить себе оперативную паузу. Советские войска от такой паузы не получали, в сущности, ничего, кроме возможности чуть лучше организовать стационарную оборону (то есть, если наступление окажется удачным, советская сторона теряла большее число дивизий окруженными). Вермахт же приобретал множество плюсов: успевали отдохнуть танковые и мотострелковые соединения, оставалось больше времени для планирования операции, можно было получить более точную разведывательную информацию. (В середине июля германская разведка обнаруживает развертывание армий резерва противника. Уже после нвчвлв сражений второй фвзы квмпвнии). При первоначальном планировании оперативная пауза была признана необходимой, и на нее отводилось целых 20 дней. (Точнее говоря, срок перехода ко второй стадии был назначен не позднее сорокового дня от начала кампании.) Но немецкие генералы зачем–то торопились выиграть войну! Группа армий «Центр» докладывала, что для продолжения наступления ей нужна пауза всего в семь дней (кстати, она не получила и этой недели).

[63]

Немцы, конечно, ведут борьбу за выигрыш темпа — но довольно странными методами. В действительности им требовалась перегруппировка по всему фронту. На севере 16‑я и 18‑я армия уже начали мешать друг другу, на юге продолжение наступления в сложившейся — и уясненной командованием Юго — Западного фронта — группировке не сулило реального успеха, в центре откровенно не хватало войск. Операции ускорились бы, если бы наряду с перегруппировкой были введены в линию резервы ОКХ, а на их место переброшены свежие дивизии из Европы. За время, которое понадобится на проведение указанных мероприятий, высвободились бы пехотные дивизии, ведущие бои в Прибалтике, в

Белоруссии, в Молдавии и на Западной Украине, а Верховное командование могло бы определиться с целями и планами на второй «такт» кампании.

Определив направление главного удара противника, советское командование предпринимает отчаянные усилия для того, чтобы создать прочный фронт если не по Березине, то по Днепру. В районе Смоленска и западнее развертывались пять новых армий — 22‑я, 19‑я, 16‑я, 20‑я, 21‑я, а также остатки 13‑й и 4‑й армий (всего в первом эшелоне 24 дивизии, еще несколько соединений подошли позднее). В тылу, за Десной, формировалась резервная группа в составе 24‑й и 28‑й армий — 19 дивизий. В первом приближении этих сил было достаточно, чтобы закрыть дыру на Березине и с боями отойти к Смоленску, где занять устойчивую оборону.

Цели вермахта менее понятны. 2‑я и 3‑я танковые группы в составе 28 дивизий (из которых 9 танковых и 6 моторизованных) собирались наступать на восьмисоткилометровом фронте в общем направлении на восток — что, очевидно, предопределяло очаговый характер сражения. В известной фразе Браухича «основным является не овладение пространством, а уничтожение сил русских»

[65]

уже лежит отрицание оперативного маневра. Не будет преувеличением сказать, что немецкие войска не столько начали сражение, сколько были втянуты в него инерцией движения на восток. Операция началась 10 июля и развивалась на трех изолированных оперативных направлениях — Великолукском, Смоленском и Рогачевском.

Советское руководство проиграло первый этап борьбы и не строило больших иллюзий относительно исхода второго. Пока немецкие танковые группы оставались на ходу, противопоставить им было нечего. Но руководство Генштаба уже в начале июля прекрасно отдавало себе отчет в том, что немцы неожиданно для себя уяснили лишь к концу этого месяца: всю Россию, даже всю Европейскую Россию танки на гусеницах не пройдут. Моторесурс кончится раньше.

Это создавало шансы для советской стороны — тем более что взаимодействие между танковыми группами и полевыми армиями оставляло желать лучшего. Кроме того, одни танковые группы были мало пригодны для долговременного удержания территории, а именно эту задачу им пришлось бы решать в случае оперативного кризиса под Смоленском.

Здесь необходимо сказать, что современная военная литература скептически относится к стратегическому таланту советских полководцев, особенно когда речь идет о 1941 и 1942 годах. Однако если это вполне применимо к руководству Западного фронта, то, как мы уже видели, командование Юго — Западного фронта очевидных ошибок не совершало. Вопрос с командованием Северо — Западного фронта мы пока оставим в стороне.

Первый этап Смоленского сражения продолжался с 10 по 20 июля и сопровождался новыми громкими немецкими успехами. На севере 57‑й танковый корпус отбросил 22‑ю армию и взял Великие Луки. Однако, как и все прямые удары, это наступление имело лишь ограниченный успех: советские войска закрепились восточнее города фронтом на юг. Практически 22‑я армия образовала то, что в учении об операции называется «удаленной фланговой позицией», блокировав любые попытки 3‑й танковой группы продвинуться в северном или восточном направлении. К концу августа немцам удастся справиться с 22‑й армией, но это уже не будет иметь решающего значения.

В центре дела у немцев шли значительно лучше. Они легко преодолели сопротивление советских армий и вышли на оперативный простор: к 16 июля 3‑я танковая группа ударом с севера захватила Ярцево, 2‑я завязала бои за Смоленск, обходя его с юга. Вспомогательный удар под Могилевом привел к окружению части 13‑й армии, остатки которой откатились к югу.

В этих условиях Гудериан уже 16 июня продвинулся до Ельни, заняв выгодное исходное положение для удара на Москву. Гот ориентировал свою танковую группу на Ржев, чтобы, во–первых, разобраться в сложном положении на своем северном фланге (а при случае — окружить и ликвидировать 22‑ю и подошедшую к ней 29‑ю армии), а во–вторых — с юга выйти к Валдайской возвышенности, создавая угрозу не только Москве и сосредоточенным вокруг нее силам, но и Северо — Западному фронту.

Такое решение вполне отвечало обстановке, но фон Клюге, которому в этот момент были оперативно подчинены обе танковые группы, повернул Гота на юг, предложив заняться уничтожением окруженной Смоленской группировки. Клю–ге можно понять, но произошло именно то, на что надеялось советское командование: немецкие подвижные соединения потеряли свободу маневра. Темп операции мгновенно упал, и возникла возможность парировать отдельные тактические угрозы, которых было не так уж много.

Немедленно началось наступление советских войск — в центре, в общем направлении на Смоленск, и на флангах. С 20 июля группа армий «Центр» переходит к обороне по всему внешнему фронту окружения.

К началу Смоленского сражения обстановка на фронте группы армий «Юг» выглядит следующим образом:

6‑я армия занимает позицию фронтом на восток — север–северо–восток от Сарн до Новограда—Волынского и далее до Житомира. Южнее, в «бутылочном горлышке» между Житомиром и Бердичевым наступает на восток 1‑я танковая группа. 17‑я армия прикрывает ее правый фланг, развертываясь на линии Проскуров — Черновцы — фронтом на юго–восток. 11‑я армия вместе с подчиненными ей румынскими войсками медленно продвигается к Днестру, причем до 12 июля ей не удается форсировать его. 4‑я румынская армия развернута вдоль Прута, она еще не перешла государственную границу. Советская оборона сохраняет свою целостность, но ее резервы исчерпаны. Оказать ей помощь Ставка не может, так как все ресурсы поглощает начавшееся в районе Смоленска решающее сражение.

М. Кирпоносу нечего противопоставить врагу, кроме жесткой обороны и постоянной активности 5‑й армии, упорно атакующей «бутылочное горлышко». Со своей стороны и фон Рунштедт не может предложить никакой оперативной идеи, кроме наступления подвижной группы Клейста, которая должна же когда–то выйти на оперативный простор. Как и под Смоленском, под Киевом немецкие войска ведет в сражение не оперативный план, пусть даже самый неудачный, а простая инерция движения на восток.

В последующие дни трудности обеих сторон усугубились. 1‑я танковая группа на узком фронте прорывается к Киеву и с разгона увязает в подготовленной позиционной обороне Киевского укрепленного района. Клейст оказывается в очень сложном положении: вся его армия сосредоточена в длинном и узком «мешке», свобода маневра отсутствует полностью, оба фланга находятся под давлением неприятеля. Но прямая угроза Киеву связывает руки руководству Юго — Западного фронта. Нет времени, чтобы правильно выстроить контрнаступление против войск Клейста, нет свободных резервов.

К этому времени Рунштедт окончательно понимает, что его план быстро взять Киев и примкнуть между Гомелем и Черниговым к южному флангу группы армий «Центр» полностью провалился. В условиях лесисто–болотистой закрытой местности, изрезанной несчетными притоками Припяти, протекающими в этом районе с юга на север, 6‑я армия вермахта не может реализовать свои преимущества в силе и подвижности против 5‑й армии Юго — Западного фронта. Брать Киев танками Клейста нельзя, это может сделать только пехота. Но скорость ее продвижения под Киевом не превышает одного километра в сутки.

Успех Уманской операции отнес еще дальше к югу главную оперативную линию группы армий фон Рунштедта. Советские войска отходили за Днепр, однако оставили за собой крупный плацдарм в районе Одессы. 4‑я румынская армия блокировала этот плацдарм и начала наступление на город, но успеха не имела и вошла в Одессу только после эвакуации ее гарнизона — 16 октября 1941 года.

Киев уже к началу боев за Умань был обойден на несколько сотен километров с севера и на несколько десятков километров с юга. 29 июля, сразу после прорыва 1‑й танковой группы на Первомайск, Г. Жуков ставит вопрос о стыке Западного и Юго — Западного оперативных направлений. Начальнику Генштаба было ясно, что вести одновременно два сражения — за Смоленск и за Киев — в условиях полной потери инициативы на фронте Красная Армия не может. В действительности, как мы увидим, этого не могла позволить себе и победоносная на тот момент гитлеровская армия.

«…Наиболее слабым и опасным участком наших фронтов является Центральный фронт. Армии, прикрывающие направления на Унечу, Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго — Западного Фронта. […]ЮЗФ необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго — Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий. — А как же Киев? — спросил И. В. Сталин…»

…Киевская катастрофа многократно реконструирована и подробно описана историками с обеих сторон линии фронта. Но и сейчас трудно дать однозначную оценку решениям, принятым «на высшем уровне» в июле–августе 1941 года. Зная конечный результат, мы вправе утверждать, что упрямство Сталина, требовавшего во что бы то ни стало удержать столицу Украины, привело к самому тяжелому поражению во всей российской истории. Стратегическая и оперативная ошибочность решения «держать Киев» очевидна. Но вот на уровне «большой стратегии» появляются варианты…

— Киев придется оставить. На западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа. Этот плацдарм противник может использовать для удара на Москву.

Решающие события произошли 20–24 августа. В эти дни германский фюрер принял решение, позволяющее, по его мнению, избежать явно наметившегося позиционного тупика на Восточном фронте, и довел его до исполнителей.

Сутью оперативной идеи было повернуть на юг все правое крыло группы армий «Центр», то есть 2‑ю полевую армию и 2‑ю танковую группу. Вторая армия наносила вспомогательный удар от Днепра к Десне восточнее Чернигова, имея задачу совместно с войсками Рейхенау, действующими с окуниновского плацдарма, разгромить 5‑ю армию.

Задача Гудериана была много сложнее. Его танковая группа (все корпуса которой были втянуты в бой) должна была выйти из боя, развернуться на юг и, выставив фланговое охранение из тех сил, которых не жалко, начать быстрое продвижение в общем направлении на Ромны — в глубокий тыл войскам Юго — Западного фронта.

Гудериан, нацеленный в тот момент на Москву и с трудом представляющий, как, находясь в контакте с противником, выполнить столь сложный и, вообще говоря, запрещенный любыми руководствами по вождению войск маневр, резко протестует и вылетает в Ставку, чтобы лично объяснить фюреру невозможность операции. Разговор Гитлера и Гудериана проходил за закрытыми дверьми. Что и как там было сказано, мы можем судить только по заметкам Гудериана, который в этом вопросе немногословен — но из кабинета фюрера командующий 2‑й танковой группы вышел в твердом убеждении в возможности и необходимости операции. Этого резкого изменения позиции Гальдер, также выступавший против наступления на юг, не простил генералу никогда.

19 августа, на сутки раньше, чем Гитлер принял решение, и за пять дней до его беседы с Гудерианом, Г. Жуков с поста командующего Резервным фронтом предупреждает Ставку: «Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов, Конотоп, Прилики, ударом с тыла разгромить армии Юго — Западного фронта».

К концу августа фланги 6‑й и 2‑й немецких армий сомкнулись. Теперь весь стратегически важный район Десна — Припять оказался в их руках. Командарм‑5 М. Потапов загнул правый фланг, бросив 15‑й стрелковый корпус на защиту Чернигова. 5‑я советская армия, избежавшая поражения как в Приграничном сражении, так и в первой фазе Киевской операции, оказалась в тяжелом положении.

Дальше — от Чернигова до Новгород — Северского — фронт был открыт. 28 августа там начала формироваться 40‑я армия: две стрелковые дивизии, одна из которых была в боях с 22 июня, а другая формировалась на месте из свежих необстрелянных подкреплений, остатки 10‑й танковой дивизии (без танков), практически уничтоженный в боях под Киевом 2‑й воздушно–десантный корпус.

От Новгород — Северского линия фронта круто сворачивала на север. Там действовал Брянский фронт. В полосе от Шостки до Рославля располагались 13‑я и 50‑я армии, включающие 16 стрелковых, 2 кавалерийские и одну воздушную дивизию. В следующие дни фронт будет усилен четырьмя стрелковыми, двумя кавалерийскими дивизиями, двумя танковыми бригадами и двумя отдельными танковыми батальонами, четырьмя авиационными полками.

2‑я танковая группа в составе пяти танковых, трех моторизованных, одной кавалерийской дивизии и моторизованного полка «Великая Германия» скользила на юг. В своем движении она выходила в тыл Юго — Западному фронту, но подставляла войскам Еременко открытый фланг.

Теперь все зависело от того, кто будет действовать быстрее. По обычной военной логике Брянский фронт, имея примерно 27 дивизий против семи, должен был выйти на тылы Гудериана раньше, чем 2‑я танковая группа дойдет до Ромн. При сложившемся соотношении сил и оперативных факторов у Ставки были некоторые основания надеяться, что «Гу–дериан и его группа будут разбиты вдребезги».

«Здравствуйте, товарищ Кирпонос, товарищ Бурмис–тренко и товарищ Тупиков. Вашу телеграмму о занятии противником Ромны и поэтому о необходимости скорей^ шего отхода Ставка Верховного Главнокомандования получила… Нет сомнения, что занятие Ромны создает известное гнетущее настроение, но я уверен, что Военный совет фронта далек от этого и сумеет справиться с эпизодом у Ромны».

Пожелав командованию ЮЗФ «творческих успехов», маршал Б. Шапошников потребовал разгромить конотопскую группировку противника, причем войск с Киевского УР не снимать. Правда, он пообещал «содействие» Брянского фронта.

10 сентября утром с просьбой разрешить немедленный отход фронта в Ставку обращается маршал Буденный, которого немедленно отстраняют от должности. Вечером 11 сентября в разговоре с командованием Юго — Западного фронта Верховный предписывает снять все, что возможно, из Киевского УР для противодействия Гудериану, разрешает начать оборудование тылового рубежа по реке Псел. Одновременно Сталин информирует Кирпоноса о разногласиях между Буденным и Шапошниковым и выносит вердикт Ставки: «Киева не оставлять, и мостов не взрывать без разрешения Ставки».

Гудериан в ответ на новое наступление Брянского фронта снимает со своего открытого фланга еще полторы дивизии и бросает их на юг. Тем временем 1‑я танковая группа Клейста, обманувшая советскую разведку всех уровней, скрытно сосредотачивается на захваченном у Кременчуга плацдарме за Днепром и 12 сентября начинает наступление на юг, прорывая фронт в первые же часы операции.

Вечером 13 сентября начальник штаба Юго — Западного фронта Тупиков докладывает в Ставку:

Мы оставили группу армий «Север» в первых числах июля, когда 56‑й моторизованный корпус Манштейна захватил Даугавпилс, 41‑й моторизованный корпус Рейнгарта взял Екабпилс (Крустпилс) и форсировал Западную Двину, 18‑я полевая армия преследовала 8‑ю советскую армию, отходящую к Риге, а 16‑я продвигалась к Западной Двине вслед за 4‑й танковой группой. Эта армия не имела в сложившейся обстановке определенной задачи и скорее мешала развертыванию операций за Западной Двиной, чем способствовала наступлению.

2 июля группа армий «Север» возобновила наступление и сразу же всеми участвующими в операции войсками вырвалась за Двину. Произошло это благодаря неразберихе, царящей в штабе Северо — Западного фронта, где как раз происходила смена командования: 4 июля вместо Ф. Кузнецова фронт возглавил П. Собенников, ранее командовавший 8‑й армией

[72]

. По официальной советской версии руководство «неправильно поняло» директиву Ставки от 29 июня и начало отступление на Псков. Приказ на отход был отдан Ф. Кузнецовым 30 июня. 1 июля он был отменен новым начальником штаба фронта Н. Ватутиным, а самому фронту поставлена активная задача — ликвидировать плацдармы противника у Круспилса и Даугавпилса. Правда, если учитывать реальное соотношение сил, то становится ясно, что выполнить эту задачу соединения фронта не имели ни малейшего шанса. Поэтому возникает вопрос — а не был ли изначальный приказ Кузнецова в данной обстановке наиболее осмысленным? С третьей стороны, этот приказ исходил из возможности развертывания четырех свежих дивизий прибывающего в полосу фронта 41‑го стрелкового корпуса на рубеже старых укрепрайонов в районе Острова уже 2–3 июля — в реальности же корпус не сумел сделать это и к 5–7 июля.

Пока командование решает, должны ли армии наступать, отступать или вести жесткую оборону, войска находятся в движении и не готовы к выполнению ни одной из этих задач. Приказ приходит в корпусные и дивизионные штабы только в ночь на 2 июля, он требует от 8‑й и 27‑й армий начать активные действия утром в 10:00. Но 4‑я танковая группа перешла в наступление на пять часов раньше, сбила перестраивающиеся для атаки части Северо — Западного фронта и к исходу дня прорвалась к Резекне.

Штаб фронта вновь потерял управление своими армиями, которые опять отступали по расходящимся направлениям, открывая дорогу на Псков. Немецкий прорыв развивается очень быстро: 4 июля Рейнгарт захватывает мосты через реку Великая, 6‑го взят Остров, 10‑го — Псков.

В возникшей — достаточно простой — оперативной обстановке фон Лееб сделал все ошибки, какие только были в его силах. Прежде всего он поворачивает 18‑ю армию на Таллин. Это означает, что дважды разбитая 8‑я советская армия, в силу инерции откатывающаяся в Эстонию, неожиданно получит возможность сыграть историческую роль: целых полтора месяца она будет отвлекать треть пехотных дивизий группы армий «Север» от сколько–нибудь осмысленных боевых задач.

Как уже говорилось, Финляндия начала войну 29 июня. Ее Юго — Восточная армия наступала в лесах и озерах Карельского перешейка. Вторая армия, Карельская, действовала между Ладожским и Онежским озером. Далее к северу действовал 3‑й финский армейский корпус, подчиненный германской армии «Норвегия», включающей в себя еще два немецких корпуса — 36‑й и горнострелковый.

По плану «Барбаросса» армия «Норвегия» должна была овладеть Мурманском с его незамерзающим портом. Перед финскими войсками была поставлена достаточно неопределенная задача «содействовать захвату Ленинграда» продвижением по обе стороны Ладожского озера.

Политическое положение Финляндии было очень сложным. Участие в войне было обусловлено как событиями 1939–1940 годов, так и военной и экономической зависимостью

Финляндии от Германии. Кроме того, советская авиация 25 июня бомбила финскую территорию.

Трудно ответить на вопрос об осмысленности этих бомбардировок. С одной стороны, Финляндия в тот момент войну Советскому Союзу не объявила — а Советский Союз, судя по всему, делать это не собирался. С другой стороны, Финляндия грубо нарушила принцип нейтралитета, предоставив свою территорию для размещения германских войск и авиации, а некоторые финские части уже были непосредственно подчинены немецкому военачальнику — командующему армией «Норвегия» Н. Фанкельхорсту. Участие Финляндии в войне рассматривалось в плане «Барбаросса» как само собой разумеющееся — и финское военное руководство еще в мае–июне отрабатывало с немцами планы совместных операций. Более того, в ночь на 22 июня немецкие корабли, базирующиеся на финские порты, начали постановку мин в нейтральных водах Финского залива. Наконец, с территории Финляндии (либо через нее) производились рейды немецкой авиации для постановки мин у Кронштадта. Вопрос о законности налетов на Финляндию в этих условиях не стоит (как бы ни хотелось финнам сегодня доказать обратное) — однако именно эти налеты дали Финляндии повод вступить в войну. Без них это вступление, несомненно, тоже произошло бы — но несколько позднее, что было бы выгоднее для Советского Союза.

В ночь на 28 августа началась эвакуация из Таллина 10‑го армейского корпуса, береговых частей, тылов 8‑й армии и Балтийского флота, советских учреждений. Оборона города уже разваливалась. Части и соединения грузились на транспорта под прикрытием огня корабельной артиллерии. Отход и посадка на суда произошли достаточно организованно (при плановой загрузке 25 300 человек удалось погрузить 27 800 человека)

[77]

. Однако еще около 5000 солдат остались на таллинских пирсах; при этом транспорты «Тобол», «Вторая Пятилетка» и ледокол «Кришьянис Вальдемара» ушли пустыми.

Таллинская военно–морская база была блокирована минными полями противника; к действию против кораблей подготовились пикировщики 8‑го воздушного корпуса Рих–тгофена. Советская авиация, действующая с аэродромов Ленинграда и Кронштадта, прикрыть транспорта на переходе не могла.

Управление движением отрядов на переходе организовано не было. Командующий Балтийским флотом адмирал

В. Трибуц стянул базовые тральщики для обеспечения прорыва боевых кораблей (ядра флота), оставив войсковым транспортам совершенно недостаточные тральные силы. Результатом стал один из крупнейших в военно–морской истории разгром конвоя.

Из Таллина в рамках операции флота вышло 153 боевых корабля и катера, а также 75 вспомогательных судов КБФ. Кроме этого, вместе с силами флота находилось неустановленное количество малотоннажных гражданских судов и различных плавсредств. Последние никакому учету не поддаются, поэтому далее будем говорить исключительно о силах и средствах, подчиненных Военному совету КБФ. До Кронштадта дошли крейсер (100 %), два лидера (100 %), пять эсминцев из десяти (50 %), шесть сторожевых кораблей из девяти (66 %), девять подводных лодок из одиннадцати (82 %), две канонерские лодки из трех (66 %), десять базовых тральщиков (100 %), шестнадцать тихоходных тральщиков из восемнадцати (89 %), три электромагнитных тральщика (100 %), двадцать шесть катерных тральщиков (100 %), тринадцать торпедных катеров из четыр — надцати (93 %), двадцать три катера МО из двадцати пяти (92 %), три сетевых заградителя (100 %)и 32 судна из 75 (43 %). При этом из принятых на борт кораблей и судов 27800 человек погибло около 110 ОО человек, в том числе немногим более 3000 — гражданские лица.

Овладение Таллином позволило фон Леебу вновь активизировать наступление на Ленинград. 7 сентября частями 39‑го моторизованного корпуса была захвачена Мга — таким образом, немцы перерезали последнюю магистраль, снабжающую город.

Мга, важнейший узел дорог, являющийся оперативным центром всей позиции к югу от Ладожского озера, оказался прикрыт только ротой саперов и сводным отрядом майора Лещева без какой–либо артиллерии. На следующий день 1‑я дивизия НКВД попыталась отбить город, но немцы успели сосредоточить в этом районе части двух корпусов. В тот же день 7 сентября немцы захватили Синявинские высоты, а 8 сентября вышли к побережью Ладожского озера у Шлиссельбурга и рассекли Ленинградский фронт пополам, отрезав 42‑ю и 55‑ю армии от 54‑й и 52‑й. Началась блокада Ленинграда. Однако Шлиссельбургскую крепость, лежащую на острове в сотне метров от берега, советским войскам удалось удержать, что предопределило неудачу попыток немцев форсировать Неву в верхнем течении.

Ставка, понимая, что на Северо — Западном направлении назревает катастрофа, своими масштабами и последствиями превосходящая Киевскую, приказала деблокировать город. Войска 54‑й армии возглавил маршал Кулик. Сентябрьские бои 54‑й армии описывались многократно, но всегда невнятно. В итоге все закончилось тем, что Кулику удалось продвинуться на несколько километров и выйти на берег Черной речки. Тем временем все пространство между нею и Невой было превращено немцами в единый укрепленный район, который удалось прорвать только в 1943 году.

До середины сентября фон Лееб штурмовал Ленинград со стороны Пушкина, Колпино и Урицка. Немцы смогли выйти к побережью залива между Стрельной и Володарским, захватив конечную станцию городского трамвая. Продвин–гаясь дальше в западном направлении, они заняли Петергоф. Однако у Пулковских высот наступление остановилось. Здесь наступил позиционный тупик: лучшие части группы армий «Север» перемалывались в прямых атаках на наиболее защищенный сектор обороны города. Тем временем части 8‑й советской армии, укрепившиеся на Ораниенбаумском плацдарме, постоянно создавали фланговую угрозу для немецких войск. 11 сентября командование Ленинградским фронтом принял маршал Жуков. В ближайшие дни немецкое наступление окончательно захлебнулось.

Более того, даже прорыв внешнего оборонительного обвода города, маловероятный сам по себе, не сулил фон Леебу ничего, кроме боев на уничтожение в большом городе, прекрасно к таким боям подготовленном.

На начало сентября 1941 года в Ленинграде оставалось около 2 500 ООО человек гражданского населения, в том числе 400 ООО детей. Еще около 500 000 человек входили в состав Ленинградского фронта. Таким образом, через Ладогу нужно было снабжать около 3 000 000 человек. Возможно, и больше — за лето в район Ленинграда было эвакуировано огромное количество беженцев из Прибалтики и Белоруссии, которых подсчитать было невозможно. Часть из них успели вывезти на восток до замыкания кольца, часть осталась в городе. Вдобавок городу и фронту требовалось горючее и сырье для многочисленных ленинградских заводов, работающих на оборону.

Ладожское озеро, крупнейшее в Европе, с глубинами до 200 метров, сравнимо с небольшим морем. Весной и осенью судоходство затруднено из–за жестоких штормов

[80]

. В период ледостава и вскрытия льдов переправа через Ладогу невозможна.

С учетом всех факторов, за период с 12 сентября по 1 января в город удалось доставить 45 685 тонн продовольствия или примерно 415 тонн в день. В пересчете на одного человека это соответствует «нормам» снабжения Варшавского гетто. Так что, говоря о «самом большом концентрационном лагере в Европе», немцы были не столь далеки от истины.

Руководство города пошло на страшный шаг. Оно приняло решение «распределять продукты питания так, чтобы затраты человеческой энергии за трудовой день были в какой–то мере восстановлены, по крайней мере для той категории рабочих, труд которых решал судьбу обороны». Остальные обрекались на медленную голодную смерть.

Солдаты в окопах получали 2593 калории ежедневно. Это меньше «мирной» нормы для взрослого мужчины (3000–3500 калорий), но сравнимо с пайками личного состава внутренних районов страны — 2822 калории. В тылу Ленинградского фронта паек составляя 1605 калорий. Рабочие получали 1087 калорий — втрое меньше необходимого. Дети до 11 лет — 684 калории, служащие — 581 калорию, иждивенцы — 466 калорий. Приведенные нормы являются условными: «..мясо отпускалось редко, чаще всего его заменяли другими продуктами: яичным порошком, консервами, студнем из бараньих кишок, растительно–кровяными зельцами. Были и такие дни, когда ни мяса, ни жиров население не получало вообще».

Между 6 и 8 декабря 1941 года характер событий решительно изменился. Советские войска перешли в контрнаступление под Москвой, на стратегических флангах Восточного фронта они тоже в общем и целом владели инициативой. Это означало, что для Германии вопрос, как выиграть мировую войну, сменился вопросом — как ее не проиграть.

В конфликт вступила Япония, атаковавшая Перл—Харбор, Филиппины и Малайю. Конгресс Соединенных Штатов Америки почти единогласно выступил за объявление войны стране Восходящего Солнца. Наследующий день Гитлер, «выполняя союзнические обязательства», заявил, что Рейх находится в состоянии войны с США.

Это было одним из самых неожиданных решений фюрера.

Иногда его объясняют надеждой Гитлера на то, что Япония, в свою очередь, атакует советский Дальний Восток, чем затруднит переброску сибирских дивизий на Восточный фронт. Но посол Японии информировал руководство Рейха об условиях советско–японского договора. Было совершенно ясно, что Империя Восходящего Солнца, обеспечив себе тыл в Манчжурии и решившись — после и вследствие этого — на запредельно рискованную войну на юге Тихого океана, ни при каких обстоятельствах не нападет на СССР. Кроме того, наличные японские силы физически не были способны вести войну одновременно с Китаем (она шла фактически с начала 1930‑х годов), Соединенными Штатами, Великобританией и СССР.

Впрочем, если у А. Гитлера и были какие–то иллюзии относительно поведения союзников по «Оси», то, надо думать, поступки Б. Муссолини осенью 1939 года способствовали их развеиванию.

Боевые действия в Северной Африке навсегда останутся связанными с именем Эрвина Роммеля, наиболее знаменитого танкового командира Второй Мировой войны. Правда, возникает вопрос: следует ли считать его еще и лучшим? Но факт остается фактом: в течение двух лет Роммель, с изумительным искусством используя свои совершенно недостаточные силы, оспаривал господство союзников в Ливии и даже угрожал Египту и странам Среднего Востока.

ОКХ всегда относилось к войне в Африке как к сугубо политическому мероприятию, связанному с необходимостью оказать помощь итальянскому союзнику — в 1942 году за эту помощь Муссолини придется расплачиваться целой армией, которая будет отправлена на русский фронт, где и погибнет зимой почти целиком. Соответственно, Гальдер рассматривал каждый батальон, отправляемый в Африку, как потерянный для войны с Россией.

На самом деле ОКВ тоже не относились к этому театру военных действий достаточно серьезно. Немцам понадобилось более полугода на то, чтобы хотя бы обозначить свои цели в Средиземноморье. Понятно, что завоевание для Муссолини «Африканской империи» в составе Ливии, Египта,

Судана, Эфиопии, Сомали (а заодно Адена) не входило в список приоритетных задач германского командования. Но захват Суэца на 8000 миль удлинял путь английских судов из Индии на Британские острова — что было эквивалентно уменьшению используемого союзниками тоннажа в несколько раз. Ни во Вторую Мировую войну, ни даже в Первую германские подводные лодки и мечтать не могли о таком результате.

Вторым призом была нефть. В 1941 году Ближний Восток еще далеко не приобрел той роли, которую ему предстоит сыграть в военных конфликтах второй половины XX столетия. Тем не менее в Ираке и Иранском Абадане добывалось 11 миллионов тонн нефти ежегодно. Примерно столько же давали скважины Плоешти — но их продукцию Рейху приходилось до поры до времени делить с итальянцами. Великобритания пережила бы потерю иракской нефти, но экономическое положение Германии от этого заметно улучшилось бы. Главное же — возникала новая коммуникационная линия, позволяющая питать операции на Среднем Востоке, а при необходимости в Индии или в Закавказье.

Роммель вылетел в Триполи 12 февраля 1941 года. Через два дня немецкий транспорт доставил туда разведывательный батальон и противотанковый дивизион. Придав этим силам «танки», сделанные из автомобилей марки «Фольксваген» (которых в Африке было предостаточно), Роммель отправляет свой «корпус» на фронт и сразу же останавливает наступление англичан. 11 марта, когда прибывает первое боеспособное подразделение — танковый полк 5‑й моторизованной дивизии, командующий африканским корпусом решает перейти в общее наступление.

На его подготовку потребовалось время — но, как оказалось, задержка лишь увеличила шансы немцев на успех. Англичане пришли к выводу, что сражение закончено, вследствие чего командующему армией «Нил» О'Коннору был предоставлен отпуск. 7‑ю бронетанковую дивизию, сыгравшую главную роль в завершившейся операции, отвели на отдых в Египет, ее место заняла 2‑я бронетанковая, не имеющая боевого опыта. Австралийских ветеранов перебросили в Грецию, заменив их некомплектной 9‑й пехотной дивизией. И, главное, никто в английской армии не ожидал активных действий от немецко–итальянской коалиции.

2 апреля Роммель бросил в атаку 50 танков (все, что у него было) и две свежие итальянские дивизии. Ним, командовавший английской армией в отсутствие О'Коннора, растерялся и выпустил из рук управление войсками. В конце концов он решил, что два отряда Роммеля, действующие изолированно друг от друга — это два сильные группировки, осуществляющие охватывающий маневр. По этому поводу он 3 апреля оставил Бенгази. О'Коннор срочно вернулся из отпуска, но уже 6 апреля автомобиль с обоими британскими командующими был захвачен немецкими частями

[101]

.

По мере отступления одна английская дивизия теряет все свои танки, вторая попадает в окружение. «Фольксвагены» и грузовики поднимают тучи пыли, «Мессершмитты» препятствуют всякому наблюдению с воздуха, в результате чего командир дивизии, уверенный в том, что он отрезан значительно превосходящими силами, капитулирует перед двумя батальонами неполного состава. К 11 апреля англичан в Ливии не осталось, держалась только крепость Тобрук на побережье Средиземного моря.

За две недели Роммель прошел 500 километров, но Черчилль приказал удерживать Тобрук любой ценой и при любых обстоятельствах. История крепости Сен — Жан д'Акр начала повторяться.

Предоставить Тобрук своей судьбе Роммель не мог. Англичане удержали господство на Средиземном море и могли снабжать крепость сколь угодно долго. Могли они и перебросить в Тобрук — в дополнение к 9‑й дивизии, 18‑й бригаде и полусотне танков — еще пару–друтую высших соединений. Это означало, что Тобрук становился неопределенной фланговой угрозой; по мере продвижения в Египет крепость все более и более явно контролировала бы коммуникационные линии итало–немецких войск, ориентированные на Триполи.

Но, атакуя Тобрук, Роммель сразу терял преимущество в подвижности. Между тем силы, сосредоточенные в крепости, превосходили весь немецкий контингент «Африканского корпуса», в то время как на границе Ливии и Египта оставалась британская армия «Нил». Роммель все–таки попытался нанести удар, но успеха не имел, а вдобавок потерял 16 из 38 остававшихся у него танков.

Пока с 11 по 16 апреля происходили все эти события, итальянское командование в Северной Африке обратилось в Рим с жалобой на немецкого союзника. Рим, в свою очередь, пожаловался на Роммеля в Берлин, в результате чего в Ливию срочно вылетел генерал Паулюс, направленный Гальде–ром, «чтобы помешать этому солдату окончательно сойти с ума». Паулюс не отличался сильным характером, и Роммель, подмявший под себя итальянских генералов старше его возрастом и чином, легко подчинил Паулюса себе. Подчинил настолько, что представитель ОКХ санкционировал второй штурм Тобрука.

Роммель атаковал ночью и к рассвету 1 мая прорвал внешний рубеж обороны Тобрука. Танки устремились к порту, но попали на минное поле, в результате из 40 машин была потеряна почти половина Австралийцы под командованием генерала Мурсхеда сражались цепко и активно, итальянцы же отказывались идти в атаку. К 3 мая ситуация определилась: немцы захватили часть внешнего обвода обороны крепости, но овладеть ею были не в состоянии. Расстроенный Паулюс отбыл в Берлин, запретив новые попытки штурма. 12 мая в Александрию прибыл конвой «Тайгер», направленный по просьбе Уэйвелла, нового командующего английскими войсками в Египте. Адмиралы и генералы возражали против посылки конвоя, пока не устранена опасность вторжения на Британские острова, но У. Черчилль сумел настоять на своем. Пятьдесят семь танков затонули вместе с одним из транспортов, но остальные 238 прибыли в Африку. Здесь были почти все танки «Матильда», которые на тот момент имела английская армия.

Уэйвелл контратаковал. Это решение, несомненно, было правильным, но генерал допустил типичную английскую ошибку: перед большим наступлением он решил провести сравнительно маленькое, чтобы «изучить обстановку и захватить выгодные исходные позиции». В результате Роммель уяснил не только планы противника, но и рисунок его наступления, а главное — то, что наступление будет поддержано танками. Противопоставить этим танкам было нечего, но Роммель не смутился, использовав вместо противотанковых пушек 88‑мм зенитки, как это практиковалось еще во Франции. 88‑мм буксируемое зенитное орудие было дорогим и имело весьма заметный силуэт, зато могло вести огонь прямой наводкой на 2,5–3 километра, при этом имея крайне высокую бронепробиваемость. В «Африканском корпусе» имелось всего 12 таких пушек

Пока в Северной Африке стороны совершали марши из Египта в Ливию и обратно, вермахт разгромил Югославию, Грецию и английские войска на Балканах. Обстановка на Средиземном море менялась по мере того, как линия развертывания эскадрилий «Люфтваффе» смещалась дальше и дальше к югу. К концу апреля 1941 года германский «воздушный зонтик» накрывал почти всю восточную и центральную часть Средиземного моря

[103]

.

Возникло множество новых возможностей, но на их реализацию не хватало времени: 15 мая должна была начаться «Барбаросса». Хотя 30 апреля А. Гитлер и принял решение отложить Восточную кампанию на пять недель, значительно снизив шансы на успех в России

[104]

, это не меняло ситуацию кардинально. Руководство ОКВ заметалось, стараясь в считанные дни определить стратегические приоритеты и наметить контуры предстоящих операций. В эти дни происходит переброска эскадрильи самолетов в Ирак, попытка высадиться в Сирии (безо всякого дипломатического или военного обеспечения этой операции

[105]

), наконец, следует Критская кампания.

Эта операция представляет собой одну из загадок Второй Мировой войны. Крит, бесспорно, красиво смотрится на карте, находясь в самом центре треугольника Греция — Турция — Киренаика, однако эта «красота» сугубо географическая. Коммуникационные и операционные линии проходят либо к западу, либо к востоку от этого треугольника. Крит располагается между Афинами и Тобруком, но превратить Афины в главную базу снабжения немецко–итальянских войск в Африке не представлялось возможным, да и Тобрук пока что оставался в руках противника.

Во всех остальных отношениях этот остров совершенно бесполезен для обеих сторон, о чем свидетельствует тот факт, что он оставался немецким до самого конца войны — союзникам и в голову не пришло тратить силы и время на это «стратегическое захолустье».

Да, руководство ОКБ беспокоилось относительно возможного использования территории Крита противником. Но ведь «Ось» владела аэродромами Афин и Родоса — то есть контролировала небо над Критом.

Теперь мы вновь возвращаемся в июль 1941 года. В центре Восточного фронта развертывается Смоленское сражение, на флангах Рунштедт приближается к Киеву, а Лееб подготавливает поворот 18‑й армии на Таллин. В Западной пустыне продолжается оперативная пауза. Войска «Свободной Франции» (читай английские) обживаются в Сирии.

Соединенные Штаты Америки все еще остаются в стороне от общеевропейской войны. Вовсю работает программа «ленд–лиза», американские корабли охраняют конвои в Западной Атлантике, нейтралитет нарушен давно и необратимо, но Германия предпочитает этого не замечать.

Сложившееся положение дел устраивает всех, кроме Франклина Делано Рузвельта, гениального политика, ставшего президентом США в год кульминации мирового промышленного кризиса. Уже тогда, в 1932 году, он пришел к выводу, что большевики совершенно правильно говорят об «общем кризисе капитализма» и что Мировая война является единственной реальной альтернативой «советизации» мира.

Ф. Рузвельт понимал, в чем притягательность коммунистической идеи. До сих пор она оставалась единственной внятной концепцией индустриального общества, которую можно было бы назвать «справедливой». В православной некогда России справедливость считали прерогативой дьявола (ибо Господу приличествует милосердие) — но религиозная традиция отнюдь не помешала «кухаркиным детям» расправится с «образованными» и присягнуть на верность новому режиму, который обещал фабрики рабочим, землю крестьянам, но главное — образование (а с ним и Будущее) всем без исключения желающим и способным.

[112]

«Новый курс» Ф. Рузвельта был попыткой ответа на коммунистический вызов. Но президент знал, что этот ответ недостаточен. Для того, чтобы Соединенные Штаты смогли построить общество, которое будет если и не более справедливым, то заведомо более притягательным, чем большевистский «рай чертей в аду», нужно полностью переформатировать сложившийся после Версаля мировой порядок.

Перед президентом Рузвельтом стояли очень сложные стратегические задачи.

Прежде всего необходимо было добиться вступления США в войну. Это отвечало интересам страны, было подготовлено всей предшествующей политикой президента и двумя годами статуса «невоюющего государства» — но сделать решающий шаг самостоятельно Ф. Рузвельт не мог: «изоляционисты» немедленно раскололи бы Конгресс, а с ним и все американское общество, отнюдь не стабильное и пока еще далекое от процветания.

Следовательно, противник должен был сам напасть на США. Поскольку Германия от этой чести уклонялась, нужно было найти другого врага. К счастью, в насыщенном геополитическими противоречиями мире 1940‑х годов это было нетрудно.

24 июля 1941 года японские войска с разрешения правительства Виши высадились во Французском Индокитае, завладев важной морской и воздушной базой Камранг. Конечно, согласие Петэна было вынужденным — но по крайней мере, дипломатические приличия бьии соблюдены лучше, чем это получилось у США с Исландией. На следующий день японское правительство информировало США о причинах аннексии Индокитая и предложило Госдепартаменту нормализовать отношения между странами. В ответ США, Великобритания и Голландия (именно в таком порядке!) объявили о замораживании японских активов в своих банках. Показательно, что территориальную целостность французской колониальной империи защищали три державы, из которых одна была оккупирована, а другая не имела с правительством Виши дипломатических отношений.

Вмешавшись в подвернувшийся под руку Индокитайский кризис (который никоим образом не затрагивал интересы США), Рузвельт продемонстрировал англичанам очередной шаг к формальному вступлению в войну. Он правильно рассчитал, что в сложившейся ситуации Великобритания обречена поддержать Белый Дом и склонить к этому голландское правительство в изгнании.

В Японии обстановку, сложившуюся летом 1941 года, воспринимали как критическую. Уйти из Индокитая было уже невозможно: такой шаг немедленно привел бы к тяжелому внутриполитическому кризису. Но и воевать одновременно с США и Великобританией страна была не готова. В течение последующих месяцев японские дипломаты в США прилагали отчаянные усилия, чтобы найти какой–то приемлемый для обеих сторон компромисс.

Руководители страны понимали, что надежды почти нет. Но, оказавшись перед лицом неминуемой войны с двумя сильнейшими морскими державами мира, лидеры страны Восходящего Солнца были готовы схватиться за любую соломинку. В ответ на просьбу посла в Вашингтоне Номуры дать ему «еще какое–то время», МИД немедленно телеграфировал:

«Нам страшно трудно изменить дату, установленную в моей телеграмме № 736. Вы должны знать это, но я знаю и то, что вы прилагаете сверхчеловеческие усилия. Придерживайтесь нашей политики и делайте все возможное. Не щадите никаких усилий, чтобы добиться желательного для нас решения. Вы не можете и догадываться о причинах, по которым мы хотим урегулировать японо–американские отношения к 25‑му, однако если в течение ближайших трех или четырех дней вы сможете закончить ваши переговоры с американцами, если подписание соглашения может быть завершено к 29‑му (давайте я напишу эту дату для вас прописью — двадцать девятому), если окажется возможным обменяться соответствующими нотами, если мы сможем добиться понимания с Англией и Голландией и, коротко говоря, если все будет завершено, мы согласны ждать до этого дня. Но эту дату абсолютно нельзя изменить. После нее события будут развиваться автоматически».

Объединенный Флот, который после сентября 1939 года возглавлял вице–адмирал (с 15 ноября 1940 года — полный адмирал) Исуроку Ямамото, в августе 1941 года пополнился двумя новыми авианосцами — «Секаку» и «Дзуйкаку». Теперь Флот насчитывал 6 тяжелых авианосцев, сведенных в три дивизии, и три легких авианосца (один находился в достройке, вернее, в перестройке из базы снабжения подводных лодок). Именно эти корабли должны были, по замыслу главнокомандующего, сыграть основную роль в надвигающейся войне.

Летом 1941 года Ямамото, как и многие другие японские руководители того времени, оказался в странном, даже двойственном положении. По ночам он молился, чтобы Номура привез из Вашингтона «мир для нашего поколения»

Запасов нефти могло хватить только на первые шесть месяцев войны. Поэтому стратегия Японии была практически предопределена: наступление на Голландскую Ост — Индию и захват любой ценой нефтяных полей Борнео. Но район Индонезии контролировался мощной английской военно–морской базой Сингапур, до нейтрализации которой ни о каком наступлении на юге Тихого океана не могло быть и речи. Здесь интересы Японии, как уже отмечалось, совпадали с интересами

США: Рузвельту также было необходимо при любых обстоятельствах избавить британцев от Сингапура — их главной опорной точки на Тихом океане.

Рузвельт отдавал себе отчет в том, что атака Сингапура потребует от японцев обеспечить операционную линию, идущую из Внутреннего Японского моря в Малаккский пролив. Филиппинский архипелаг, на который базировался Азиатский флот США, нависал над этой линией с фланга, тем самым Филиппины становились вероятной целью японского нападения. При сложившемся соотношении сил это создавало риск утраты позиций в южном секторе Тихого океана, но Рузвельт считал его приемлемым. Американский Комитет Начальников Штабов, провоцируя Японию на войну, исходил из того, что чем глубже Объединенный Флот втянется в операции на юге, тем больше он будет ослаблен к началу американского контрнаступления по директрисе Гавайи — Мидуэй — Филиппины. Поскольку такое контрнаступление планировалось на второй–третий месяц войны, временная потеря Манилы (даже если она и в самом деле произойдет) не будет иметь решающего значения.

Великобритания, со своей стороны, очень хорошо понимала, что само существование империи зависит от того, удастся ли удержать Сингапур. Проблема Черчилля заключалась в том, что найти войска для обороны Малайи было негде. Еще хуже обстояло дело с кораблями. На август 1941 года флот Его Величества располагал всего девятью боеспособными линкорами, даже если относить сюда «Нельсон», который из–за ослабления корпуса в носовой части давал не более 18 узлов хода и опасался вести стрельбу главным калибром, а также старые и не очень удачные линкоры типа «Я» и еще более пожилые «Куины», слывшие в прошлой войне лучшими кораблями Великобритании. Еще шесть линкоров ремонтировались в Англии и США.

Комитет начальников штабов собирался послать на Тихий океан четыре линкора типа «Я», ремонтирующиеся или занятые на Атлантике, а также «Бархэм» с «Вэлиантом» со

Ямамото понимал, что США провоцируют его на удар по Сингапуру и Филиппинам с дальнейшим развитием операций в сторону Индонезии. Но он имел все основания полагать, что противники не предвидят размаха и организованности японского наступления в Южных морях. И еще меньше они ожидают, что война начнется не с атаки филиппинских аэродромов, а с нейтрализации Тихоокеанского флота США, отстаивающегося на Гавайских островах в тысячах километрах к востоку от намечающегося нового театра военных действий.

В ударе по Перл—Харбору не было ничего неожиданного. За последние двадцать лет эта оперативная идея пару раз проверялась на военных играх и обсуждалась везде вплоть до иллюстрированных журналов. Однако решение смело атаковать главную базу противника импонирует лишь дилетанту — профессионал слишком хорошо знает, почему в реальной жизни оно невыполнимо. Слишком далеко должно зайти ударное соединение, слишком много дозаправок в море, слишком много базовой авиации противника, слишком велики шансы быть обнаруженными — даже не официальными патрулями, а случайными самолетами или кораблями, следующими из базы или в базу по каким–то своим делам. Это на военной игре можно хитрым приемом отвлечь внимание всей команды противника, в жизни степеней свободы слишком много…

«…Гавайи и наше побережье меньше, чем прежде, подвергаются опасности от нападения флота противника (если только все японские стратеги не сойдут одновременно с ума, что предполагать трудно)».(С. Денлингер и Ч. Гери. «Война на Тихом океане», 1936).

Кроме этих общих рассуждений, была и «тактика». Гавань Перл—Харбора слишком мелководна для использования торпед — они будут зарываться в ил на дне. Эффективность горизонтального бомбометания против кораблей была величиной неизвестной, да и не было у Императорского флота Японии бронебойных бомб. Японцам не хватало даже истребителей, чтобы одновременно обеспечить прикрытие авианосного соединения и захват локального господства в воздухе над Перл—Харбором.

В короткие месяцы, предшествующие началу войны, Ямамото искал и находил организационные решения этих и многих других проблем. Минори Гэнда, лучший штабной офицер Объединенного флота, сумел сбалансировать операцию. Правда, для нее требовалось привлечь все шесть больших авианосцев и все восемь эскадренных танкеров–заправщиков. И только самых опытных пилотов, лучших из лучших. Ямамото буквально «раздел» морскую базовую авиацию и легкие авианосцы.

Зимой 1942 года вермахт проявил то, что предыдущим летом продемонстрировала Красная Армия — несмотря на болезненный и ошеломляющий удар, он сумел вернуть себе стойкость в обороне. Московская битва была нокаутом, и оперативная обстановка на Восточном фронте долгое время граничила с полной и тотальной катастрофой. По крайней мере, в одном отношении Гитлер был прав: к тому моменту, когда командующие на местах сориентировались в ситуации и уяснили масштабы советского контрнаступления, решение о стратегическом отходе уже запоздало. Страдающие от недостатка горючего и теплых вещей, потерявшие подвижность войска просто замерзли бы в снегу. Инстинктивное решение Гитлера при всех обстоятельствах «держать» города, превратив их в каркас Восточного фронта, избавило солдат и офицеров Группы армий «Центр» от участи, постигшей в 1812 году Великую армию Наполеона. Но и цена была велика.

Зимой 1941 года Гитлер требовал от войск невозможного. Фюрер беспощадно убрал из армии всех военачальников, осмеливавшихся соизмерять его указания с реальным положением дел на фронте или просто «иметь суждение». На освободившиеся места пришли офицеры с богатым практическим боевым опытом, но с недостаточной оперативной подготовкой. После Московской битвы в немецком военном искусстве возникает разрыв между тактикой и стратегией, и в дальнейшем он будет только нарастать. В результате вновь обретенная непревзойденная стойкость пехоты окажется для Германии только средством затянуть войну. Вновь и вновь Рейх будет добиваться отличных тактических результатов — но никогда уже они не сложатся в цельную стратегическую «картинку».

Г. Клюге, принявший группу армий «Центр», был хитроумнее, изощреннее и, вероятно, умнее Ф. фон Бока. Но Бок умел видеть за отдельными сражениями войну — Клюге же полагал, что вся война складывается из отдельных сражений.

В целом уровень руководства вермахтом упал. Более того, поражение под Москвой изменило весь стиль отношений между командными инстанциями гитлеровской армии. Отныне инициативе отдельных военачальников были установлены четкие пределы. Уже упоминалось, что начиная с середины декабря 1941 года командиров корпусов и дивизий лишили права самостоятельно принимать решения о перемещении войск с занимаемых позиций. Это подорвало мобильность немецких войск в еще большей мере, чем нехватка автотранспорта.

Конечно, действительность оказалась сложнее. Даже после декабрьского «разгрома генералов», учиненного Гитлером, в германской армии осталось немало полководцев, обладающих оперативными способностями и умеющими отстаивать свою позицию. В. Модель, кстати, один из военных «выдвиженцев», отреагировал на очередное указание «сверху» вопросом: «Мой фюрер, кто командует 9‑й армией Яши Вы?» Э. Манштейн обладал умением убедительно разъяснять собственную точку зрения на ситуацию — а, надо сказать, Гитлер был более восприимчив к разумной аргументации, нежели это изображается в послевоенных немецких мемуарах.

Московская битва и последующие месяцы бесплодных позиционных боев создали на фронте некий баланс, нарушить который было крайне сложно как советской, так и германской стороне. Один из законов стратегии утверждает, что при правильной «игре» равные положения всегда преобразуются в равные же.

В этой ситуации советский Генштаб справедливо предложил перейти к стратегической обороне, предоставив противнику возможность истратить свои козыри в антипозиционном наступлении. Высшее руководство РККА справедливо полагало, что время работает на СССР: с каждым месяцем заводы выпускали все больше боевой техники, а войска на фронте и в тылу обретали опыт современной войны.

С решением Ставки перейти к стратегической обороне формально согласились все — но командующие фронтами и прежде всего С. Тимошенко высказали ряд «оговорок» относительно уже запланированных и подготовленных ими наступательных операций. В результате был принят компромисс, который, как известно, хуже любой из альтернатив.

При общем оборонительном замысле летней кампании 1942 года ряд фронтов получил активные задачи, причем не увязанные в какой–либо единый замысел. Войскам Брянского фронта предписывалось освободить Курск. Юго — Западный фронт должен был наступать на Харьков, а затем совместно с Южным фронтом овладеть Донбассом и выйти на рубеж Днепра. От Крымского фронта требовалось разгромить противника на полуострове. Частные наступательные операции задачи также получили войска Западного, Калининского и Северо — Западного фронтов.

Со своей стороны, гитлеровское руководство быстро пришло к решению, что наступать на всем фронте Германия отныне не может из–за нехватки наличных сил и низкой мобильности войск. Требовалось выбрать одно стратегическое направление.

На севере предпосылкой любой серьезной операции было овладение Ленинградом. Предыдущий год показал всю сложность этой задачи. Кроме того, короткое северное лето и многомесячная распутица ограничивали время операции, а удручающее бездорожье препятствовало развертыванию сил.

Группа армий «Центр» сильнее всего пострадала зимой. Кроме того, по мнению германского командования именно под Москвой были сосредоточены основные резервы советских войск.

Оставалось южное направление. 28 марта была окончательно сформулирована основная цель кампании 1942 года — завоевание нефтяных месторождений Кавказа и Закавказья. Предварительным условием большого летнего наступления было признано упрочение положения в Крыму и на левобережной Украине. Это решение командования ОКХ предвещало сложную для обеих сторон вступительную «игру» под Керчью и Харьковом.

Далее предполагалось полностью овладеть Донбассом и выйти к Ростову–на–Дону. С этого момента немецкая оперативная мысль раздваивалась. Группа армий «Б» должна была наступать на восток, отбросить советские войска за реки Дон и Волгу и овладеть городами Воронеж, Сталинград, Астрахань. Группа «А» резко сворачивала на юг и развертывала движение на Кавказ. Решающим этапом летней кампании, таким образом, было создание прочной стратегической позиции на юге, проходящей по Кавказскому хребту, побережью Каспийского моря, Нижней Волге, реке Дон.

В связи с новыми стратегическими инициативами ОКВ резко изменилось значение Крыма. В 1941 году отвлечение для операций на полуострове целой армии (даже двух — если считать 3‑ю румынскую) скорее можно расценивать как серьезную ошибку. Пока фон Бок готовил наступление на Москву, а группа армий «Юг» развертывала первые операции на левобережной Украине и в Приазовье, задача овладения Крымом не должна была даже ставиться. Одного армейского корпуса в составе двух–трех дивизий было совершенно достаточно для того, чтобы удержать Перекоп и прикрыть направления на Херсон, Каховку и Мелитополь. Если бы дислоцированные в

Крыму силы перешли бы в серьезное наступление и опрокинули этот заслон (на что понадобилось бы немало времени и сил), группа армий «Юг» была бы только рада контрударом под основание выступа отрезать их от полуострова и разгромить на открытой местности — кстати, нечто подобное и произошло во время октябрьского наступления Южного фронта на реке Молочная. В целом же такое наступление, маловероятное само по себе, создавало бы проблемы только тому, кто его ведет.

Развернув наступление в Крыму, немецкое командование добилось внушительной победы и, конечно, заранее нейтрализовал возможные действия Приморской армии против тылов группы армий «Юг». Но цена этому — отвлечение от главных задач целой армии — была чрезмерной. 11‑я армия могла решить в пользу фон Рунштедта кризис под Ростовом. Еще более рациональным было бы перебросить ее к северу, создав между Орлом и Курском сильную группировку в составе 2‑й танковой, 2‑й полевой и 11‑й полевой армий. Такая группировка могла бы обеспечить хронически слабый стык армейских групп и способствовать быстрому продвижению Гудериана на Тулу — Рязань. Поскольку Манштейн развернул наступление на Перекоп в 20‑х числах сентября, как раз в то время, когда части 2‑й танковой группы завершали Киевскую стратегическую операцию, немцы имели достаточно времени для «рокировки» 11‑й армии.

После месяца почти непрерывного штурма, понеся весьма серьезные потери, Манштейн одержал решительную победу.1 Получив в разгар сражения дополнительный армейский корпус, 26 октября он прорвал фронт у Ишуня и начал быстро продвигаться на юг. Географические особенности Крыма таковы, что очень легко удерживать два «входа» на полуостров — Перекопский перешеек и Сиваш на севере и Ак—Монайские позиции, отделяющие Керченский полуостров от собственно Крыма на востоке. Но если только противник прорывается через любую из этих позиций, остановить его уже невозможно — до самого побережья идет ровная как стол равнина без каких–либо естественных препятствий. Армия Манштейна наступала на Севастополь (через Джанкой — Симферополь и через Джанкой — Алушту) и Керчь, уничтожая по пути отступающие советские войска.

Советское командование не успело сосредоточить у Ишуня всю Приморскую армию, 16 октября эвакуированную из Одессы — в результате второй эшелон и тылы армии были застигнуты немцами на пути к фронту и разгромлены. Остатки армии отступали по расходящимся направлениям — частью сил на Керчь, частью — через Крымские горы на побережье и затем в Севастополь. Главная база Черноморского флота имела хорошую оборону с моря (вплоть до двух четырехорудийных 305‑мм башенных батарей) — но не с суши. Однако войска Приморской армии, имеющие богатый боевой опыт, стали костяком обороны крепости. 11 ноября Э. Манштейн начал штурм Севастополя, но уже 21 числа он выдохся. Стало ясно, что предстоит долгая осада.

Сначала крупного успеха добились советские войска. В последних числах декабря 1941 года они провели одну из самых необычных и успешных десантных операций на море — Керченско — Феодосийскую. Черноморский флот, неоспоримо господствующий на театре военных действий, очень слабо проявил себя в войне, но этот десант, проведенный зимой, в условиях ледостава на Азовском море и в Керченском проливе, при полном господстве в воздухе неприятельской авиации, навсегда вошел в историю. Плохо организованная высадка с малых судов севернее Керчи отвлекла внимание и резервы немецкого командования. Главные же силы были направлены прямо в контролируемый противником порт Феодосия и высаживались под огнем неприятеля с крейсеров и эскадренных миноносцев. Вслед за боевыми кораблями в захваченный порт вошли транспорта.

Сразу же возникла реальная угроза окружения 42‑го армейского корпуса 11‑й армии. Хотя реализовать эту возможность не удалось (Манштейн среагировал вовремя и бросил на Керченский полуостров все имеющиеся у него резервы), ни о каком новом наступлении немцев на Севастополь отныне не могло быть и речи. Над 11‑й армией возникла вполне реальная угроза полного разгрома.

На ее счастье, наращивание сил Красной Армии на феодосийском плацдарме шло медленно — в Керченском проливе начался ледостав, а порт Феодосии лежал слишком близко к линии фронта и подвергался постоянным атакам немецкой авиации. К тому же командующий Кавказским фронтом Д. Козлов оказался не тем человеком, который был способен к быстрым импровизированным действиям. В результате Манштейн успел перебросить из района Севастополя почти все свои наличные силы и 14–15 января нанес удар в стык 44‑й и 51‑й армий. 18 января он вновь взял Феодосию, а советские части отошли на Ак—Монайские позиции в самой узкой части Керченского полуострова. Потеря Феодосии привела к тому, что в распоряжении высадившихся войск оставался только один порт для питания операции. Новые десантные операции, проведенные в Евпатории и Судаке, окончились провалом из–за невозможности наладить взаимодействие с сухопутными войсками.

Особенности географии Крыма делают его очень труднодоступным извне. На севере он отделен от материка мелководным Сивашем и узким Перекопским перешейком, не зря носившим такое название. Впрочем, наличие здесь еще со времен античности системы укреплений ничуть не помешало ни захвату Крыма Россией в XVIII веке, ни высадке англичан и французов в 1854 году, ни штурму перешейка красными войсками в 1919 и 1920 годах, ни взятию его немцами в октябре 1941‑го. С востока Крым отделяется от Тамани и Кавказа еще лучше — Керченским проливом (длиной 40 километров и шириной от пяти до пятнадцати) и Керченским полуостровом, который в самом узком своем месте — у основания, северо–восточнее Феодосии — имеет ширину 18 километров.

К началу весны 1942 года стратегическая обстановка на Тихом океане была сложной для всех участвующих в «игре» сторон.

Британская Империя проиграла войну и утратила все возможности сохранить свою позицию на «мировой шахматной доске»; падение Сингапура было знаковым событием, предвещающим ее гибель. Но Великобритания оставалась значительной политической и военной силой, она продолжала сражаться против стран «Оси», и от исхода этого сражения зависело как минимум то, какую форму обретет послевоенный процесс деколонизации.

С потерей Малайи оперативное положение Великобритании резко ухудшилось. Прежде всего ее корабли были отброшены не только из Тихого, но и из восточного сектора Индийского океана. Далее, японские войска, контролирующие Индонезию и Малаккский полуостров, создавали угрозы одновременно Австралии и Бирме. Поскольку зимой 1942 года англичане понесли серьезное поражение еще и в Киренаике, Великобритании перешла к обороне на всех фронтах, и ее стратегия на 1942 год носила чисто негативный характер.

Весной 1942 года Королевские Военно–воздушные силы нанесли первый массированный удар по территории Германии. В ночь на 30 мая 1046 бомбардировщиков разрушили 600 акров площади Кельна — мрачный рекорд, который продержался почти два года. Позднее самолеты «Соединения 1000» обрушились на Эссен и Бремен.

Налеты привели к серьезным потерям среди гражданского населения, но никакого военного значения не имели. Это понимали и сами англичане: подсчитав потери по итогам трех рейдов (116 четырехмоторных бомбардировщиков), они расформировали «Соединение 1000» и вернулись к более традиционным схемам использования стратегической авиации.

В рождественские дни 1941 года состоялась межсоюзническая конференция «Аркадия», на которой было принято решение об объединении военных усилий США, Великобритании и СССР против Германии. Фронт в Европе признавался главным, ресурсы для Тихого океана должны были выделяться по «остаточному принципу». Это означало, что Соединенные Штаты не окажут Японской империи любезности в форме содействия в организации генерального морского сражения в Западном секторе Тихого океана. В рамках «операций первого этапа», то есть действий против Малайи,

Филиппин и Индонезии, новую стратегию «англоговорящих народов» можно было только приветствовать. Однако она естественным образом превращала локальную «войну за нефть» в мировую войну на уничтожение, к которой Япония не была готова и которую толком не планировала. По сути, Ф. Рузвельт «пропускал ход» на Тихом океане, предоставляя И. Ямамото «атаковать под угрозой потери достигнутого преимущества».

Командующий Объединенным флотом знал, что с 1943 года в США начнут вступать в строй тяжелые авианосцы серии «Эссекс», легкие авианосцы типа «Индепенденс» (в спешном порядке переоборудуемые из почти законченных постройкой легких крейсеров типа «Кливленд»), линейные крейсера «Аляска» и «Гуам», тяжелые крейсера проекта «Балтимор». Линкоры типа «Саут Дакота» уже находились в стадии достройки; их завершение полностью компенсировало урон, нанесенный флоту США в Перл — Харборе. А вслед за «Дакотами» со стапелей должны были сойти «Айовы».

Японский флот тоже должен был пополниться кораблями, но далеко не в таком количестве. В постройке находились линкоры «Мусаси» и «Синано» и авианосец «Тайхо».

Таким образом, японцам было необходимо добиться победы в 1942 году.

Президент Рузвельт (решение об операции принимал именно он) сделал первый «ход», организовав неожиданный налет на территорию японской метрополии. Проблема заключалась в том, что в тот момент Штаты еще не имели стратегического бомбардировщика, способного «достать» Японию, использование же против Токио авианосных соединений было — при реальном радиусе действия палубного бомбардировщика «Доунтлесс» около 200 миль — чистым самоубийством.

Полковник ВВС США Д. Дулиттл предложил нанести удар, разместив на авианосцах тяжелые армейские бомбардировщики В-25 «Митчелл». Двухмоторные самолеты не могли приземлиться на палубу, поэтому, отбомбившись, они должны были тянуть до аэродромов Китая либо садиться в СССР и интернироваться. Более того, до взлета всех «Митчеллов» подъем истребителей был невозможен, поэтому авианосец «Хорнет» с самолетами Дулиттла сопровождал еще один авианосец — «Энтерпрайз», обеспечивавший воздушное прикрытие. Совершенно безумная операция, обрекающая на гибель несколько бомбардировщиков (скорее всего вместе с экипажами) и вдобавок ставящая под удар два ценнейших корабля — ради совершенно абстрактной цели.

Рейд Дулиттла, состоявшийся 18 апреля 1942 года, не причинил серьезного ущерба японским городам края Канто, но инициировал длинную цепочку событий, которые в конечном итоге привели к столкновению главных сил Объединенного флота Японии и Тихоокеанского флота США.

Весной 1942 года японское морское командование предприняло ряд действий, направленных на достижение мирного соглашения между Россией и Германией. Однако эта инициатива не была услышана ни по одну, ни по другую сторону фронта. В СССР справедливо полагали, что Германия должна признать себя побежденной. Что же касается Рейха, то по мере того, как ужасы «русской зимы» оставались позади и армии, растянутые на огромном фронте от Крыма до Мурманска, вновь обретали боеспособность, высшее руководство гитлеровского Рейха все более склонялось к идее решить все проблемы Восточного фронта новым наступлением.

Отпала последняя возможность ограничить размах войны.

Весной 1942 года штаб Объединенного флота столкнулся с той же проблемой превращения выигранного сражения в выигранную войну, которую безуспешно пыталось разрешить гитлеровское руководство на втором месяце «войны ОКХ».

Недостатка в предложениях не было.

Аналитики М. Гэнды склонялись к тому, чтобы нанести удар по самому слабому звену неприятельской коалиции — которым, несомненно была Англия. Предполагалось захватить Цейлон, уничтожить британский Восточный флот или отбросить его в Средиземное море, создав угрозу Индии с юга. Эта операция органически включала в себя уже наметившееся продолжение Малайской кампании — 15‑я армия Йиды (в действительности армейский корпус без средств усиления) с последних чисел декабря 1941 года начала проникновение в Бирму; разгромив в январе–феврале противостоящие английские части, Йида 8 марта, в день капитуляции Явы, вошел в пустой Рангун, создав тем самым сильное давление на Индию с востока. Операция согласовывалась с намерениями немецкого командования в кампании 1942 года, о чем М. Гэнда не знал, но догадывался, и представляла собой естественное развитие той «разведки боем», которую авианосцы Нагумо провели в начале апреля в Бенгальском заливе.

К недостаткам «цейлонского варианта» можно было отнести то обстоятельство, что Тихоокеанскому флоту США предоставлялась свобода действий, а сама операция в Индийском океане в известной мере «затенялась» остающейся на фланге Австралией: опираясь на Перт и Порт — Дарвин, союзники могли причинить определенные неприятности если не авианосцам Нагумо, то танкерам поддержки и транспортам флота вторжения. Кроме того, план Гэнды слишком многого требовал от Армии.

Здесь была первая «вилка» войны на Дальнем Востоке. Нагумо в точности выполнил поставленную перед ним задачу — парализовал судоходство в Бенгальском заливе, разрушил портовые сооружения Коломбо и Тринкомали, потопил все британские боевые корабли, попавшие в оперативный радиус его авиаразведки (то есть старый авианосец «Гермес», крейсера «Корнуолл» и «Дорсетшир», эсминец «Тенедос» из состава эскадры Филипса и пару вспомогательных судов) и вернулся в метрополию. Командующий Восточным флотом

Оперативный приказ № 1

Летняя и осенняя кампании этого года, за исключением отдельных еще продолжающихся операций и намечаемых наступательных действий местного характера, завершены. Достигнуты крупные результаты.

В итоге мощного наступления противник отброшен на Кавказ и Дон, а центральная часть России в основном отрезана от районов Кавказа; имеющих жизненно важное значение для дальнейшего ведения войны. На остальном фронте были успешно отражены все отвлекающие удары русских с незначительными для нас потерями. При этом противнику нанесены громадные людские потери.

Успехи командования и войск, достигнутые в ходе этих летних и осенних сражений, достойны быть внесенными в славную летопись войны прошедших лет. Они вселяют уверенность, что и в последующий период настоящей войны немецкий народ может в любых обстоятельствах положиться на свою армию.

Нам предстоит провести зимнюю кампанию. Задачей Восточной фронта в ней является, за исключением еще продолжающихся или намечаемых наступательных операций, — (?о что бы то ни стало удерживать достигнутые рубежи, отражать всякие попытки со стороны противника прорвать их и тем самым создать предпосылки для продолжения нашего наступления в 1943 г. в целях окончательного уничтожения нашего опаснейшего врага.

Достойное внимания совпадение: германское руководство осенью 1942 года повторяет ошибку, допущенную советским командованием весной. Дан формальный приказ на стратегическую оборону. Поскольку цели летней кампании не достигнуты ни абсолютно, ни относительно, этот приказ свидетельствует, во–первых, о недостатке сил для ведения крупных операций, во–вторых, о выявившейся уже к концу августа общей тенденции к образованию позиционного фронта на юге. Оба эти обстоятельства означали, в частности, что расположение войск, сложившееся в результате наступления группы армий «Б» в излучине Дона и группы армий «А» на Северном Кавказе, не отвечает оперативной реальности.

Немецкие высшие инстанции вроде бы все это понимают — и тем не менее вместо напрашивающейся немедленной перегруппировки армий южного крыла (даже ценой оттягивания его назад) они настаивают на том, чтобы войска любой ценой сохраняли достигнутые позиции, а сверх того осуществили — при общем переходе к обороне — несколько наступательных операций.

Практически речь шла о 6‑й полевой армии, которая при поддержке 4‑й танковой армии вела уличные бои в Сталинграде, а севернее города уже в августе вышла к Волге, а также о некоторых корпусах группы «А», все еще по инерции двигающихся к югу. Иными словами, приказ просто фиксировал Южный фланг Восточною фронта. Изменение обстановки с 19 ноября по 31 декабря 1942 года. 1 — план дальнейшего немецкого наступления; 2 — план немецкого контрнаступления на декабрь (операция «Зимняя Гроза»); 3 — советский план ноябрьского наступления (операция «Уран»); 4 — операция «Большой Сатурн»; 5 — операция «Малый Сатурн» сложившееся положение дел: распад стратегического маневра «Блау» на ряд частных операций с невразумительными целями.

К концу октября 1942 года положение немецких войск на южном крыле Восточного фронта выглядело следующим образом:

• Район Воронежа прикрывает малочисленная 2‑я армия. Далее по реке Дон цепочкой выстроились 2‑я венгерская, 8‑я итальянская и 3‑я румынская армии, «прослоенные» рядом немецких частей и соединений. В резерве — несколько дивизий.

Учитывая выгодную оперативную обстановку и слабость обороны сателлитов Германии, Ставка не стала привлекать к операции крупные резервы, расположенные в районе Москвы. Это сыграло положительную роль: внезапность, которая планировалось, была обеспечена полностью, а сил, уже переброшенных на юг, оказалось вполне достаточно.

Соотношение сил между Красной армией и вермахтом с его союзниками на Сталинградском направлении к ноябрю 1941 года было следующим:

Личный состав 1 103 ООО против 1 011 500(1,1:1)

Орудия и минометы 15 501 против 10 290 (1,5:1)

Танки 1462 против 675 (2,2:1)

Утром 19 ноября 1942 года выяснилось, что авиация не может подняться в воздух. Над донскими и волжскими степями стоял густой туман, к северу от Сталинграда был сильный снегопад. Советские источники называют погоду неблагоприятной — в действительности она лишь способствовала внезапности атаки и полной дезорганизации румынской обороны.

Артподготовка началась в 7:30. К 12 часам дня в центре фронта 5‑й танковой армии продвижение достигло 2–3 километров, но на флангах атака затормозилась. Командующий армией генерал П. Романенко принял решение использовать танковые корпуса подвижной группы — 1‑й и 26‑й — для прорыва тактической зоны обороны противника.

При иной погоде или с иным противником это дривело бы к большим потерям в бронетехнике, загромождению дорог и резкому падению темпов операции. Но противотанковая оборона румынских войск, как мы уже упомянули, была весьма слаба.

К концу дня 1‑й танковый корпус продвинулся на 18 километров, и это уже был прорыв. 26‑й корпус наткнулся на несколько очагов сопротивления, но румынская оборона начала терять цельность, разваливаться, и корпус легко обошел позиции еще сопротивляющихся частей 3‑й румынской армии.

Вечером обе стороны ввели в бой резервы: П. Романенко бросил в прорыв 8‑й кавалерийский корпус, а П. Думитреску — 1‑ю румынскую танковую дивизию, которая на этом прекратила свое существование. Командир 26‑го корпуса А. Родин поступил с этой дивизией просто: отрезал румынские танки от тылов, а эти тылы включил в свою танковую колонну.

Командующий 6‑й полевой армией вермахта генерал–лейтенант Ф. Паулюс оказался на своем посту в известной степени случайно. С самого начала войны армию возглавлял В. Рей–хенау — убежденный нацист, ни в грош не ставящий военные таланты фюрера, а кроме того, в равной степени презирающий и ОКХ, и ОКВ. Умный, изворотливый, решительный, удачливый, он добился того, что журналисты называли 6‑ю армию не иначе как «победительницей столиц». Коллеги любили его не больше, чем он того заслуживал, но признавали его незаурядность. В ноябре 1941 года именно Рейхенау сменил Рунштедта на посту командующего группой армий «Юг», причем руководство 6‑й армией он сохранил за собой.

Однако 17 января 1942 года Рейхенау неожиданно умирает от инфаркта. Группу «Юг», как уже говорилось, получает фон Бок, а руководство 6‑й армией переходит в руки ее бывшего начальника штаба ґенерала Ф. Паулюса, в это время исполняющего обязанности 1‑го обер–квартирмейстера Генерального штаба сухопутных войск.

До этого дня Ф. Паулюс, прилежный и усидчивый штабной работник, никогда не командовал крупным войсковым соединением. Его назначение было следствием закулисных интриг в высшем руководстве вермахта: считалось, что Ф. Паулюс, получив необходимый для продвижения по службе боевой опыт, сменит Ф. Гальдера на посту начальника штаба сухопутных сил. Этим была бы обеспечена некоторая преемственность деятельности ОКХ.

Паулюс управлял войсками достаточно грамотно, но без «огонька», отличавшего действия Манштейна, Клюге, того же Рейхенау. Будучи по натуре исполнительным работником, он честно выполнил приказы фюрера от 24 октября и 17 ноября, то есть до последней возможности продолжал вести уличные бои в Сталинграде.

К вечеру 20 ноября от Паулюса впервые в жизни потребовалось самостоятельное решение.