Рядовой Олег Лаврентьев отправил письмо генералиссимусу Сталину.

Наивный солдат полагал, что после прочтения письма отеческая улыбка тронет прокуренные усы мудрого вождя, и он, указывая мундштуком трубки на письмо Лаврентьева, скажет окружавшим его членам Политбюро, генералам и министрам: «Ви только поглядите, савсэм маладой солдат, всэго сэмь классов за плечами, а видит дальше и глубже, чем некоторые талмудисты и начётчики…»

Но не дрогнули в отеческой улыбке усы вождя, поскольку не довелось ему прочесть солдатского письма. А коли и прочёл бы, то вряд ли что-либо понял бы, ведь и атомной бомбой в СССР правительство по существу занялось не в конце 30-ых, когда от советских учёных поступило предложение начать «урановый проект», а только в 1945 году, когда американцы продемонстрировали колоссальную мощь первых атомных бомб на двух японских городах. И в ответ на директиву американского президента Трумена — приступить к созданию термоядерного оружия, — генералиссимус велел опубликовать в газетах, что водородная бомба — блеф и чушь, а выступление президента — атомный шантаж СССР.

Впрочем, вряд ли солдатское письмо добралось до Кремля с далёкого острова Сахалин, где служил Лаврентьев в воздушной разведке, — не до того тогда было. Вся страна, весь народ, затаив дыхание, в едином трудовом порыве готовились к небывалому эпохальному событию — 70-летнему юбилею Вождя всех времён и народов. Поздравительные письма, открытки, телеграммы шли потоком со всех уголков необъятной страны, и в этом потоке затерялось, похоже, письмо сахалинского разведчика…Такое ему было не внове. Ещё раньше, в 1946 году, Лаврентьев обдумал, а потом послал в Академию наук СССР предложение по созданию ядерного реактора на быстрых нейтронах. В таком реакторе гораздо интенсивнее идёт наработка плутония для атомных зарядов. А именно нехватка плутония сдерживала рост арсенала атомного оружия — даже через четыре года, в 1950 году, в СССР было всего 5 атомных бомб.

Сегодня даже школьник знает, что ядра элементов из середины таблицы Менделеева наиболее устойчивы, а самые крайние, самые тяжёлые элементы — плутоний, уран, торий и другие — содержат в своих ядрах слишком много нейтронов и оттого нестабильны. При попадании в такое ядро внешнего нейтрона оно охотно делится на два примерно равных по массе ядра. В итоге получается пара новых элементов — уже из середины таблицы Менделеева — «золотой» середины. Оказывается, и в неживой природе всё тяготеет к середине.

Деление при этом даёт такую колоссальную энергию, что ею заинтересовались, когда сам факт деления ещё не был даже зарегистрирован.

А в 1934 году в Германии было открыто явление деления ядер урана, о чём незамедлительно появилась публикация в научном журнале. Но она осталась незамеченной, может быть это и к лучшему, ибо в противном случае атомные заряды могли появиться не к концу, а к началу второй мировой войны, и ядерное пламя, возможно, опалило бы европейские города и веси.

Второй раз деление было вновь открыто (опять же в Германии) в 1938 году, и после публикации об этом в январе 1939 года физики всех стран пришли в необычайное возбуждение — то, о чём многие догадывались, стало явью. И уже через три года неистовый итальянец Энрико Ферми запустит в Чикаго процесс цепного деления урана в первом на Земле рукотворном реакторе.

Однако, в соответствии с существующей в природе симметрией структур и явлений нетрудно предположить, что элементы таблицы Менделеева с другого края — самые лёгкие — также будут стремиться к «золотой» середине, для чего им нужно будет уже слиться, соединиться в более тяжёлое и более стабильное ядро. А вот при слиянии энергии в расчёте на единицу массы выделяется гораздо больше, чем при делении.

Итак, год 1934 можно считать отправным моментом, если иметь в виду историю появления на Земле основных идей по использованию реакций деления и синтеза для овладения ядерной энергией в мирных и военных целях.

Неизвестно, читали ли в Германии труды английского астрофизика, но с 1940 года группа немецких теоретиков стала работать над проблемой сильного сжатия сплошных сред. А ведь сильнейшее сжатие термоядерного горючего было обязательным и главнейшим условием начала реакции синтеза.

Как только разработки теоретиков в 1942 году завершились, их трудами немедленно воспользовались экспериментаторы для начала опытов по сжатию дейтерия. По существу просматривалось начало программы по созданию немецкой водородной бомбы.

Аналогичные программы, более или менее успешные, стали появляться и в других странах. Весной 1941 года японский физик Токутаро Хагивара предположил, что началу реакции синтеза может помочь взрыв атомной бомбы, сделанной из делящегося вещества — урана. Энергия этого взрыва станет детонатором для находящегося рядом термоядерного горючего.

Весной этого же года похожая мысль пришла в голову Энрико Ферми. Ферми полагал, что при температуре 10 миллионов градусов, которую даст взрыв атомной бомбы, начнётся слияние лёгких элементов, и мощность такого устройства будет неограниченной. Об этом он рассказал Эдварду Теллеру, которого впоследствии назовут «отцом» водородной бомбы, что по-видимому, не совсем соответствует истине.

На письмо Олега Лаврентьева в ЦК ВКП(б) отреагировали необычайно быстро. Не прошёл ещё и месяц, как оттуда позвонили в сахалинский обком партии и вскоре в войсковую часть, где служил Олег, прибыл подполковник инженерной службы Юрганов.

«Насколько я понял, — рассказывает Лаврентьев, — его задачей было убедиться, являюсь ли я нормальным человеком со здоровой психикой».

В те времена, как, впрочем, и в теперешние находилось много «изобретателей», которые «бомбили» все инстанции проектами вечных двигателей, уравнениями вселенной и прочим вздором. Особенно много стало поступать прожектов, когда газеты сообщили, что американцы взорвали первые атомные бомбы.

«Я говорил с Юргановым, — вспоминает Лаврентьев, — на общие темы ядерной физики, но конкретных секретов раскрывать не стал»…

Подполковник заинтересовался, как молодой солдат дошёл до такой жизни, что стал «всамделишным» изобретателем, да ещё в такой малоизвестной и малопонятной области, как физика ядра.

Но зрело это решение долгими годами. Наукой, а в особенности экспериментом, Олег увлёкся довольно рано. В его псковской квартире, где жила их семья, — отец- писарь, мать- медсестра — он провёл первый электротехнический эксперимент в четыре года. С помощью табуретки и куска проволоки Олег устроил короткое замыкание в розетке, от чего сгорела проволока, но дом и он сам уцелели.

Со временем разрушительные опыты сменились созидательными. В то время любителям негде было купить подручные материалы и приборы, да что там говорить — простых зубных щёток не найти было подолгу в продаже. Социализм ухитрялся всё сделать дефицитным, поэтому любителям приходилось самим придумывать, изобретать, делать мудрёные приспособления «на коленке». Даже учёные, работавшие над созданием атомной бомбы, многое покупали на барахолке, чтобы из этого смастерить уникальные приборы.

Не потому ли «российская голь» так хитра на выдумку, так изобретательна?

И школьник в провинциальном городе Пскове, задумавший сделать микроскоп, остроумно использует в качестве объектива каплю воды, а для вольтовой дуги сподобился приспособить карандаш, точнее, его грифель.

Надо сказать, Олегу очень повезло со школой, — бывшее псковское реальное училище в значительной мере сохранило свой старый состав. Несмотря на призывы гуманиста Ульянова: «Расстреливать, расстреливать и ещё раз расстреливать!», несмотря на его мудрое изречение: «Интеллигенция, батенька, — это говно!», несмотря на геноцид целой нации, наступивший в ночь с 1937 на 1953 год, чекисты ещё не успели вывести под корень всю псковскую интеллигенцию.

Когда вспоминают имя Эдварда Теллера, то непременно присовокупляют — «отец водородной бомбы». Если в этом и есть доля истины, то она относится скорей к той одержимости, к тому всепожирающему мессианству, с которым Теллер «пробивал» право родиться и жить грозному оружию.

В причинах такой одержимости нельзя не видеть некоторые особенности его биографии и характера.

Родился Теллер в 1908 году в состоятельной семье будапештского адвоката. Ещё десятилетним мальчиком он пережил ужасы коммунистического террора, который экспортировали в Венгрию из РСФСР. Бела Кун, бывший военнопленный, обученный большевиками «экспроприации экспроприаторов» и засланный ими на свою родину, развернул в Венгрии такую резню, что она даже заслужила одобрения великого «гуманиста» Ульянова.

Награбив золота и драгоценностей, Бела Кун сбежал в Россию, где ему предоставили «красную» должность в расчете на то, что он поделится награбленным с вождями. Но коварный венгр отказался выдать рассованные по европейским банкам богатства, и люди с Лубянки навсегда укоротили ему язык, руки и жизнь.

В конце двадцатых годов после окончания гимназии, где он обратил на себя внимание блестящими способностями в математике, Эдвард Теллер учится физике в Германии, где знакомится с Гейзенбергом, Борном, Ландау, Бором. Основы квантовой механики, ядерной физики он изучает, если так можно здесь выразиться, «из первых рук».

В Америке Теллер начал работать совместно с Гансом Бете, теоретиком, немецким эмигрантом. К тому времени Бете перестал критически относиться к идеям Эддингтона о том, что звёздная энергия получается в результате термоядерного синтеза, в частности, при слиянии ядер водорода в ядро гелия.

Сам Бёте выдвинул ряд гипотез в пользу подобных процессов и указал на наиболее вероятные циклы термоядерных реакций в звёздах, за что спустя три десятилетия ему присвоят Нобелевскую премию. Совместная работа с таким крупным теоретиком — можно сказать, основоположником ядерной астрофизики — подготовили Теллера к восприятию идей возможного термоядерного оружия. Оба, — и Бёте, и Теллер — были приглашены в 1941 году участвовать в разработке атомной бомбы.

Ещё раньше Теллер познакомился с научным руководителем этих работ Робертом Оппенгеймером и был очарован им. Оппенгеймер также получил настоящее образование в Европе, также «из первых рук», знал едва ли не десяток языков, и в США, где достижения теоретической физики никак нельзя было назвать выдающимися, блистал среди физиков-теоретиков, как звезда первой величины. Что соответствовало бы русской поговорке: «Первый парень на деревне…» Но известно, что от любви до ненависти также один шаг. Оппенгеймер назначает начальником теоретического отдела Ганса Бете, что вызвало негодование Теллера. Ибо тщеславие и честолюбие были по отзывам его коллег главными чертами характера венгерского эмигранта.

Неприязнь и ненависть подогревало ещё то, что Оппенгеймер был руководителем всей программы по атомному оружию, мог стать в случае успеха знаменитым на весь мир и уже сегодня пользовался вниманием конгресса и президента. Идея Ферми поджечь пока ещё не существующей атомной бомбой термоядерную реакцию пришлась как нельзя, кстати, распалённому завистью Теллеру.

Он, по словам Энрико Ферми, «…не хотел играть роль второй скрипки. Он был одержим, говоря его же словами, идеей создания термоядерного будильника, который разбудит весь мир».

История появления термоядерного оружия в СССР неразрывно связана с историей создания его в США. Отставая на несколько лет, учёные и разработчики в СССР шли похожими путями, совершали почти те же ошибки и попадали в аналогичные тупики, что и в США. Эти ошибки, заблуждения и находки становились известными ядерной команде СССР из публикаций в открытой печати США, равно как и из сообщений разведслужб и скорей всего в основном из этих сообщений.

Термоядерная бомба, над которой начала работать группа Теллера, — её называли ещё «супербомба», или просто «супер» — в классическом варианте («супер-классик»), представляла собой полубесконечный цилиндр, заполненный жидким дейтерием (изотопом водорода). В начале цилиндра предполагалось разместить инициирующее устройство — обычную атомную бомбу, если можно применить слово «обычную» к подобному устройству. Взрыв её должен был нагреть дейтерий до высочайшей температуры, что положило бы начало реакций синтеза ядер дейтерия. При этом выделяющаяся от синтеза колоссальная энергия передавалась по следующим слоям дейтерия и, как говорится, «процесс пошёл».

Для успеха эксперимента, стало быть, должны быть соблюдены два условия; первое — достаточно высокая температура «зажигания» и второе — достаточно высокая эффективность реакций слияния ядер дейтерия. В противном случае радиационные и тепловые потери превысили бы выделение энергии, и всё закончилось бы конфузом.

Предварительные прикидки сразу же показали, что «зажигание» не сработает — необходимых миллионов градусов атомная бомба не даст. Положение вроде бы спас Эмиль Конопинский: в начале цилиндра он предлагает разместить отсек со смесью дейтерия и трития. Эффективность реакций слияния дейтерия и трития гораздо выше (раз в сто!) и зажигание возможно при существенно меньшей температуре. А от зажженной смеси, считалось, горение перекинется на чистый дейтерий.

Итак, в 1946 году на секретной конференции американских учёных, посвящённой термоядерному оружию, стало ясным, что концепция «супер-классик» приобрела целостный характер — первичная атомная бомба на основе урана-235 возбуждает ядерную детонацию в цилиндре с жидким дейтерием через промежуточный отсек тритиево-дейтериевой смеси. Если дейтерий сравнить с трудноразжигаемыми сырыми дровами, то тритий играл роль керосина, которым обливались эти дрова для лучшей воспламеняемости.

Одним из участников конференции был физик-теоретик Клаус Фукс. В Германии, где Фукс родился и учился, с ним произошли две неприятности, поломавшие впоследствии всю его жизнь. Во-первых, как убеждённый и активный социалист, Клаус столкнулся в прямом и переносном смысле с фашистами, которые в дальнейшем будут преследовать его и всю семью Фуксов.

Фашистам в Германии жестко противостояли коммунисты, хотя принципиальной разницы между ними не было — те же красные знамёна, те же фальшивые лозунги, один и тот же рабочий класс, на который опирались обе мафии.

Разница ощущалась только в названиях — одни именовали себя национал-социалистами, другие считали себя социалистами интернациональными. И ещё, нацисты уже пришли к власти и по образцу страны Советов построили тоталитарное государство с тайной полицией, концлагерями и всеобщим доносительством для подавления инакомыслия. Немецкие коммунисты же дорвутся к власти после войны и только тогда построят своё полицейское государство, свои концлагеря и тюрьмы, доведут свой народ до нищеты.

Но тогда, в 30-ых, никто об этом почти не задумывался. И, хотя Клаус видел, что у коммунистов идеология доминирует над нравственностью, хотя ему претило обожествление вождей и некритическое отношение к ним партийного стада, он всё же делает выбор между плохим и очень плохим — вступает в компартию Германии.

Спасаясь от гестапо, Фукс бежит в Англию, где он был замечен и приглашен к сотрудничеству сначала Максом Борном, а затем и Рудольфом Пайерлсом, также немецким беженцем. Пайерлс известен в СССР как автор классического учебника по физике твёрдого тела, но в то время он был поглощён расчетами, связанными с разработкой атомного оружия в Англии, инициатором которого он и был.

В Лос-Аламосе — секретном ядерном городке на юге США — Клаус Фукс активно участвовал в расчетах делящейся плутониевой бомбы и усердно посещал семинары Эдварда Теллера, где обсуждались идеи и принципы нового оружия — водородной бомбы. Он стал, как уже говорилось, участником той секретной конференции 1946 года, на которой были, как бы утверждены основные положения по развитию термоядерного оружия.

Мало того, Фукс выдвинул гениальную идею конструкции, которая, в конце концов, и решала проблему инициирования термоядерной реакции. Ибо всё, что напридумывал Теллер со своей командой, вело в тупик, о котором, может быть, смутно догадывались, но не отдавали себе ясного отчёта. И по одной простой причине — не было достаточно учтено высказанное ещё Эддингтоном замечание о том, что термоядерное горючее должно быть сильно сжато для того, чтобы в нём начался термоядерный синтез.

Хотя, в общем-то, американские теоретики знали, что дейтерий нужно подвергнуть сильному сжатию, но не считали это непременным и главнейшим условием, да и степень сжатия не очень-то чётко была определена ими. И, конечно, неясен был сам механизм сжатия. И в этом плане предложение Фукса, которое он даже запатентовал весной 1946 года, показало, что советский информатор как учёный был чрезвычайно прозорливым. Настолько прозорливым, что остался непонятным современникам.

«Предложение Фукса, — указывает разработчик советского термоядерного оружия Герман Гончаров, — поразительное по богатству содержащихся в нём идей, сильно опередило время и возможности математического моделирования сложнейших физических процессов, без которых невозможно дальнейшее развитие этих идей. Только через пять лет в США полностью осознали огромный идейный потенциал предложения Фукса».

Надо сказать, что и в СССР не очень-то разобрались с переданной через разведку информацией Фукса о новом принципе конструкции. И Курчатов, и Харитон написали в своих отзывах на полученный разведматериал, что там «…много неясного и непонятного». Эта ясность придёт только через семь лет.