Я гражданин и уроженец Космополиса — один из тех, кому посчастливилось родиться. Избранный еще до зачатия: право на существование даровано не всем. Легко представить, к чему бы привело никем не контролируемое, беспорядочное размножение. К деградации общества, вырождению людей и — в недалекой перспективе — неотвратимому вымиранию.

Единственный способ избежать этого — жесткий, если не жесточайший, контроль рождаемости. Каждое новое поколение космополитян должно в точности воспроизводить все качества предшествующих. Никакого совершенствования, ведь лучшее — враг хорошего. Великий Лоор учит, что так называемый прогресс — не благо, а величайшее зло. Именно он привел нашу прародину Гему к гибели!

Селекция, селекция и еще раз селекция, лишь она способна обеспечить спасительное постоянство, которое предохраняет от гибели: ведь если Завтра будет точно таким, как Сегодня, то сохранится в своей благословенной неизменности и наше бытие…

Неразумные предки не знали этой истины и жестоко поплатились.

Наш вождь и учитель говорит еще, что воспроизводство людей нужно оптимизировать не только количественно, к чему понуждает ограниченность жизненного пространства, но и качественно. Права на потомство удостаиваются те, чьи генные спектры, во-первых, сами безукоризненны, а во-вторых, дадут при соитии не менее безукоризненную суперпозицию.

Сегодня меня приняли в космол — космическую организацию молодежи!

Я давно мечтал об этом дне и задолго начал к нему готовиться: тщательно проработал труды вождя (правда, не все понял), освежил в мозгу важнейшие даты его жизни.

Подумать только, когда-то он был обыкновенным человеком, одним из нескольких тысяч обитателей Базы (так называли зародыш нынешнего Космополиса). Талант и трудолюбие выдвинули его в лидеры. Став Главным Архитектором, он создал Космополис, заложил основы Системы.

Как ему мешали, с какими мерзкими кознями он столкнулся: ведь старое, отживающее всячески препятствует новому.

У него были сильные, не останавливающиеся ни перед чем враги: Корлис и этот… Кей. Напрасно я извлек из недр памяти их имена, они преданы забвению!

Асда моложе меня на два года, заканчивает последний цикл обу-жчения. У нее лучистые сиреневые глаза, яркий румянец, что большая редкость для космополитян, зеленоватые, коротко остриженные волосы, хрупкая фигурка, острый ум и насмешливый характер. Последние два качества меня иногда раздражают, но я притерпелся к ним, потому что мы любим друг друга.

Любовь… О ней я узнал не от наставников, а из старинных книг, которые разрешено читать. Их немного. На страницах там и сям черные пятна, а некоторых листов вообще нет: нас оберегают от пагубного влияния Гемы.

Поразительная вещь: не существует уже великой и порочной цивилизации, доведшей себя до самоуничтожения, а картинки ее жизни, запечатленные на пожелтевших листках бумаги, все так же ярки и впечатляющи.

Это Асда пристрастила меня к чтению.

Перед катастрофой гемяне уже не читали книг. Их содержание перенесли на мнемокристаллы. Некоторое время и у нас так было. Но мы не захотели быть рабами техники, тем более, что она обвет- шала, и возвратились к книгам. Хотя, по правде, любителей чтения немного.

Нашу космольскую ячейку возглавляет тот самый Реут, который был моим выборщиком и вызвал у меня (как, судя по всему, и я у него) жгучую неприязнь. Впрочем, со всеми, кто ему подчинен, он держится высокомерно — с одними подчеркнуто сухо, с другими просто по-хамски (я бы такого обращения не стерпел!), с третьими, из числа подхалимов, снисходительно.

Как-то после собрания, на котором Реут выговаривал нам за общественную пассивность, я спросил его:

— Ты ведь закончил цикл обучения тремя или четырьмя годами раньше меня. И куда тебя распределили? Какова твоя специальность?

— Я не распределялся на бирже, — с чувством собственного Превосходства ответил он. — Активистов отбирает для политической работы лига.

— Значит, руководство ячейкой — твоя работа?

И все же странный человек этот Урм! Такой же функционер, как Реут, даже рангом повыше — младший советник самого Лоора, — а ведет себя просто, не важничает…

Но что я знаю о нем? Открытый, обаятельный. Так почему же, если он такой хороший, не откроет глаза Лоору на злоупотребления администраторов? Ведь вождь может просто не знать об этом. На-верняка не знает!

Да… все не так просто. Урм умнее Реута, это очевидно. В осталь-ном же между ними вряд ли есть разница!

Так я думал об Урме до вчерашнего дня. И как раз вспоминал о нем, когда почувствовал на плече его сильную руку. Разумеется, наша встреча была случайной, только не слишком ли часто стала повторяться случайность?

— Торопишься к Асде? — улыбнулся Урм.

Они выглядели полной противоположностью: гибкая светловоло-сая девушка и могучий, хотя и стройный, юноша с мускулистым торсом, массивной шеей и нарочито медлительными движениями. Но, вместе с тем, великолепно дополняли друг друга, словно при-рода обозначила ими границы щедрого на вариации спектра че-ловеческой индивидуальности: с одной стороны — предел женст-венности, с другой — мужественности.

— Догоняй, Фан-Орт! — задорно кричала девушка, перебегая от дерева к дереву. — Что, не получается?

Кроны деревьев перебирал легкий ветер, и блики рассеянного света то собирались в бесформенные пятна, то рассыпались брыз-гами, а листва казалась еще одной участницей извечной непри-тязательной игры.

— У меня получается все! — с юношеской самонадеянностью пробасил Фан-Орт.

— Хвастаешь, опять хвастаешь! — подтрунивала девушка, от-кровенно любуясь другом.

Прошел год — квант времени, навечно связанный с орбитальными параметрами

Гемы, насильственно отторгнутый от нее вместе с песчинкой-сфероидом, но сохраняемый в неприкосновен-ности не только сверхточными водородными часами

Вселенной, но и, в своих дробных долях, биоритмами, да и всем генезисом

«гарантов». Не оттого ли понадобились они профессору Орту, что, подобно тому, как время немыслимо без эталона, невозможно обойтись и без личностных эталонов, по которым должно форми-роваться новорожденное человечество?

Жизнь на сфероиде текла заведенным порядком. Однако мечта о новой Геме, в становлении которой главная роль отводилась Фан-Орту и его товарищам, все более утрачивала реальные очертания, отступала, дразня, словно мираж, вместе с безгоризонтным про странством на экране светозара…

Тщедушный малорослый астрофизик был загадкой для остальных обитателей сфероида. И прежде всего по причине своего возраста. Не зря его называли стариком. Десять лет — разница почти в полпоколения. Другие были ровесниками, «старик» Эрро изначаль но выпадал из их ряда, чему способствовал его замкнутый, при всей кажущейся общительности, характер.

«Старика» отличала от остальных и конституция. Среди стройных, атлетически сложенных молодых людей он смотрелся как уродливый лилипут-инопланетянин. Резала глаз непропорциональность частей его хилого тела: огромная голова с непомерно выпуклым лбом на тонкой шейке, детские ручки и ножки, узкие плечики… Особенно нелепо, даже комично, он выглядел рядом с Фан-Ортом.

Это были антиподы во всем. Но их, тем не менее, связывала не-кая не поддающаяся определению общность. И оба о ней интуи-тивно догадывались. Не потому ли красавец-астронавигатор с такой активной неприязнью относился к тщедушному астрофизику, что воспринимал его, как искаженное до неузнаваемости отображение самого себя? Не раз Фан-Орту снился кошмарный сон, доводивший его до исступления: вот он заглядывает в зеркало и видит свое лицо, но тотчас оно превращается в сморщенное личико Эрро…

Фан-Орт спрашивал себя: как мог «книжный червь» оказаться среди них, почему его произвели на свет столь преждевременно, и с какой целью сохранили жизнь явно неполноценному ребенку?

Ни на один из этих взаимосвязанных вопросов он не находил ответа.

Сфероид пронзал Вселенную множеством волновых игл. С антен-ных острий срывались зондирующие импульсы, сканировали про-странство, придирчиво ощупывая каждый его потаенный уголок, каждую встречную клеточку вещества, чтобы вернуться с ношей информации, столь необходимой сейчас интеллект-автоматам. Доступ к ней, через электронных посредников, имели и астронавты, но осмыслить ее лавину в считанные мгновенья не мог даже наиболее подготовленный из них — Эрро. Увы, быстролетный и всеоб ъем-лющий коллективный разум гемян, нашедший формализованное воплощение в программе интеллект-автоматов, для обитателей сфероида оставался недоступной пониманию абстракцией, если не легендой — красивой и возвышенной, но не имеющей ничего общего с жизненными реалиями.

На экранах светозаров все явственнее вырисовывалась гроздь планет, обращающихся вокруг центрального светила. Картина была похожа на модель атома — с ядром и орбитальными электронами — только движение планет скрадывалось все еще огромны м расстоянием.

День за днем оно сокращалось — сфероид приближался к звездной системе.

Астронавты вновь обрели, казалось бы, утраченную надежду, оживились: двенадцать планет в системе, неужели ни одна из них не станет новой Гемой?

Но радость была с горчинкой: «гаранты» переживали свое бессилие повлиять на ход событий. Одни (к ним принадлежал Эрро) — стоически, другие

Фан-Орт напрасно завидовал умению Орены принимать действительность такой, какова она есть, хотя сама эта зависть была лишь скрытым выражением превосходства: в долготерпении девушки он видел прежде всего свидетельство ее ограниченности, скудных потребностей.

Фан-Орт был бы гораздо ближе к истине, если бы признал за ней талант самообладания. В отличие от него, Орена не позволяла себе распускаться, давать волю нервам. Но неумолимое течение времени, не приносящее желанных перемен, и на нее действовало угнетающе, тем более, что, будучи женщиной, она с болезненной наблюдательностью замечала перемены нежеланные: вот этой морщинки вчера еще не было, и складочки на шее, и седого волоска, пусть пока единственного…

Привычно веря в непогрешимость коллективного разума гемян, Орена нет-нет и спрашивала себя: не слепа ли эта вера?

Порой она со страхом думала:

«Что если мы — объект загадочного эксперимента, о котором даже не подозреваем? А за нами тем временем пристально наблюдают, словно за инфузориями в капле воды на предметном стекле микроскопа, развлекаются нашим бестолковым мельтешением…»

Великий Физик томился в своем домашнем кабинете. Это был и его рабочий кабинет: для ученого не существовало различия в по-нятиях «рабочее время» и

«время досуга».

Впрочем, последнее не имело ничего общего с бездельем. «Ничегонеделанье»

Великий Физик считал проявлением ущербности.

Привыкший к жесткой самодисциплине, он не давал себе поблажки ни в чем.

Вот уже три раза при входе в устье галактики Соль был вынужден резко изменять траекторию, чтобы избежать столкновения: на него лоб в лоб неслось зеркальное отображение «Дианы», его собственного космообсервера,

«Диана-перевертыш», в которой правое и левое поменялись местами.

«Черный ящик» подтвердил, что это не галлюцинация. Ученые из Центра космических исследований изумленно разглядывали расшифрованное изображение

«перевертыша», обмениваясь излишне глубокомысленными, на взгляд Соля, репликами:

— Локальное искривление континуума?

По мысленному приказу Великого Физика четвертая стена исчезла, как если бы взрыв бомбы стесал часть дома. Это образное сравнение пришло на ум, казалось бы, непроизвольно, ученый в первый момент даже удивился ему: взрывы бомб вместе с войнами давн о ушли в прошлое. А потом понял, что ассоциация не случайна, — оказавшись в прошлом, он и мыслить стал его категориями…

За исчезнувшей четвертой стеной начинался Престон, столица одной из сверхдержав Разобщенного мира, вобравшая в себя пороки и язвы уродливого общества, провозглашенного его правителями единственно справедливым и свободным.

Из года в год, изо дня в день твердили об этом властители, и те, кого традиционно называют «простыми людьми», уверовали в свое счастье, в непогрешимость впитанных с молоком матери догм, в правильность навязанного им пути и величие конечно й цели.

Пройдет не так уж много лет, и они выйдут из транса, посмотрят вокруг прозревшими глазами, взметнутся в гневе… И начнут крушить все подряд. А потом будут строить на руинах — из обломков, наспех, без архитектурных планов. Вернее, со множеством противоречивых, не подкрепленных возможностями, сумбурных планов, авторы которых не поскупятся на невыполнимые обещания, будут беззастенчиво лгать, даже не заботясь о фиговых листках правдоподобия.

Ох, как нескоро минует этот кризис, и хорошо, если бы последний…

Великий Физик был типичным представителем гениальных одиночек, чей высочайший интеллектуальный потенциал поддерживался кибернетической мощью эпохи.

Принципы научной работы за тысячелетия претерпели эволюцию, ход которой, как нельзя более, напоминал классическую спираль.

Когда-то науку тоже творили гениальные индивиды, но опирались они только на природный дар, подкрепленный терпением, трудолюбием и фанатической тягой к Знанию.

С течением времени поверхностные залежи Знания истощились, глубинные же его слои состояли из сверхтвердых пород, и на проникновение в них одиночкам просто не хватало жизни.

Тогда стали возникать мощные коллективы ученых, инженеров, экономистов — научно-исследовательские институты. Ими руководили блестящие организаторы науки, которые не столько добывали Знание сами, сколько умело направляли и материально обеспечивали усилия остававшихся безвестными исполнителей.

Великий Физик был взволнован услышанным. Интуиция подсказывала, что

«феномен Соля» и «проблема прошлого» каким-то образом связаны между собой.

Если так, то затраты времени оправдаются сторицей.

На следующий день ученый, впервые за последние месяцы, покинул кабинет, чтобы повидаться с Солем. Можно было «посетить» его не поднимаясь с кресла, но Великий Физик, сознавая важность предстоящей встречи, решил изменить обычаю.

Войдя в палату, где лежал пилот, ученый на минуту потерял дар речи: навстречу поднялся Рыжий с престонского стадиона.

В кабину доносился свист лазерных излучателей. Собственно, cвистели не сами излучатели, а генераторы накачки, возбуждаемые на звуковой частоте энергией ядерного распада. Зато гораздо более мощный шум газовой струи не был слышен: видимо, конструкторы не учли парадоксальную восприимчивость человеческого слуха и, подавив большие децибелы, пренебрегли малыми. А со временем приятный мелодический звук, вместо того, чтобы стать привычным, начал надоедать и действовать все более раздражающе.

Соль даже вспомнил рассказ Великого Физика о существовавшей когда-то в

Китае казни: на обритую голову осужденного капала вода, и эти, казалось бы, безобидные капельки постепенно доводили его до сумасшествия и мучительной гибели.

Великий Физик… Как он рвался в экспедицию и как тяжело переживал невозможность в ней участвовать…

Первые дни прошли в нервном напряжении. Интранавтов ожидали и перегрузки в подземном «полете», и невесомость в центре Земного шара, где силы тяготения уравновешивают друг друга. Им предстояло испытать и многомесячную изоляцию от общества, жизнь в замкнутом пространстве, без неба, солнца и звезд… Но ко всему этому они были морально готовы. Причина нервозности заключалась в другом. «Эффект бумеранга» — вот что лишало их душевного равновесия. Вдруг и на этот раз «Гея» непостижимым образом будет выброшена из земных недр?

Вот уже почти год «Гея» со скоростью черепахи — четыреста метров в час — углубляется в толщу Земного шара, уверенно преодолевая пустоты и свили, гранитные массивы и скопления лавы. Пройдено три тысячи километров — чуть меньше половины пути. Позади поверхность Конрада, в прошлом — предел дерзаний, и поверхность Мохоровича, отделяющая земную кору от мантии.

Миновали и субстрат — верхнюю часть мантии, образующую вместе с корой литосферу, и слой Гутенберга — астеносферу.

Соль мысленно усмехнулся, вспомнив, что в переводе это «слабая сфера». Но именно она доставила им самые сильные ощущения.

Однажды интранавты проснулись от грохота. Можно было подумать, что корпус корабля сделан не из монолитной вольфрамкерамики, а из жести: он гремел и дребезжал на все лады.

Штурман-сейсмолог Перси Перс крикнул, успокаивая:

Внешнее ядро встретило «Гею» мощными магмаворотами. Корабль продолжал движение к центру Земли с погашенными излучателями, на тормозных и маневровых движителях.

На этот раз Соль не оплошал: команда замкнуть демпферы была подана своевременно и предохранила интранавтов от ушибов.

Виктор остался доволен собой, но подумал, что конструкторы, как и в случае «слабой сферы», явно не доработали: ведь демпферы-успокоители должны были бы замыкаться автоматически, не дожидаясь команды. Жаль, что Эрнесто

Бьянки не предусмотрел этой «мелочи»! Хотя, с другой стороны, разве все предусмотришь? Учтено главное, а остальное — забота экипажа.

«Каждый из нас стоит десятка автоматов…» — мысленно прихвастнул Соль.

Цель экспедиции была близка, но интранавты не испытывали подъема: сказывалась усталость. Не от физической нагрузки (ее, скорее, не хватало), а от монотонного существования, «жизни кротов», как едко острил Вивьен.

Однажды утром, когда они позавтракали набившим оскомину витаминным концентратом и готовились разойтись по местам, Перси насторожился:

— Ничего не чувствуете, парни?

— Вроде бы, нет. А что? — поинтересовался Соль.

— Душновато стало, или мне кажется… Как там с температурой?

Интранавты снова были вместе и осматривались в недоумении. На первый взгляд, ничего не изменилось: та же кабина «Геи», те же приборные комплексы, только слепы дисплеи, погашены индикаторы, не слышны свист генераторов накачки и жужжание серводвигателей: тишина, от которой они успели отвыкнуть, владеет кораблем до боли в ушах. И ни намека на фантасмагорию звезд, как будто это и впрямь была галлюцинация.

А воздух прохладен, хорошо вентилирует легкие, и бодрость такая, словно все трое испили сказочной живой воды…

Соль приподнялся в кресле и замер от неожиданности: сердце, как воздушный пузырь в потревоженной стоячей воде, всплыло откуда-то снизу и на мгновение перекрыло вдох.

Невесомость! Состояние, хорошо знакомое по космическим полетам, привычное, даже по-своему приятное, сейчас застало врасплох. А между тем, приближение невесомости чувствовалось уже давно, как чувствуется предстоящий приход весны, когда снег еще только-только начинает подтаивать, а почки едва успели набухнуть. Но, подобно весне, невесомость не могла наступить вмиг — вчера еще господствовал мороз, а сегодня снег растаял, вычернилась земля…

Что же произошло?