В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.
Родина и свобода
Три парня перешли государственную границу. Один из них почти машинально положил в карман голыш, подобранный в приграничном ручье, там, на бывшей своей, чехословацкой стороне…
Шел 1949 год. Чехословакия выбрала социализм. С февраля 1948 года, когда свершился исторический этот акт, на Запад уходили люди, так или иначе не принявшие нового строя жизни. Но что толкнуло к побегу этих трех юношей, проснувшихся от холодной росы уже на другом, немецком «берегу» жизни?..
Вацлав Юрен, сын состоятельных когда-то родителей, еще имел какие-то видимые основания: классовое недоверие, обиду за семью, разом потерявшую все — привилегии буржуазного клана, материальное благополучие, надежды на будущее для сына (студент-медик, Вацлав не мог продолжить свое образование — на два года был отчислен из института). Но у его случайных приятелей, автомеханика Ярды и наборщика Гонзика, и таких оснований не было. Правда, заносчивый Ярда воровал казенные полуоси, но не боязнь отсидки за кражу, если уж на то пошло, заставила его поменять родину… Маячила перспектива побыстрее выбиться в люди, протолкаться сильными локтями в хозяева жизни. Иметь свое хозяйство — автостанцию, заправочную колонку со смазливыми девочками в штате — вот что было голубой мечтой Ярды. А на родине разве дождешься такого апофеоза? Там требуют работы, плана, там трудно опередить другого, вырваться, выделиться, разбогатеть. Гонзик, самый щуплый из них, очкарик из бедной семьи, просто поначитался книг о сладкой жизни. Моря, пустыни, приключения… Ему кажется, что жизнь на родине сера, монотонна, скучна. В ней нет размаха, красоты. Даже рассвет в горах с той, с другой стороны кажется ему не таким, каким виделся из родных мест…
Правда, начало одиссеи не совсем отвечало их планам и надеждам. Немецкие патрули, немецкие тюремщики, американские вербовщики… Подкуп сигаретами, шоколадом, краешком показанной сладкой жизни — и вонючие камеры с парашами, пинки — такие «контрасты» заставили несколько побледнеть радужные фантазии мальчишек. «Волшебный романтический мир» Запада оставался на лакированных открытках в несколько красок — только на открытках!
А открытки эти лежали на столе комендатуры пересыльного лагеря, куда попали наши авантюристы после первых, робких, но пока еще принципиальных поступков — нежелания вербоваться в шпионы против бывшей родины. Лагерь этот, «Камп Валка», находился в Нюрнберге. Городе, который стал символом суда над мировым фашизмом. Валке же суждено было оказаться символом крушения иллюзий тысяч восточных беженцев, их надежд на широкое, доброе сердце «цивилизованной» Европы. Миска похлебки, клопы, общие нары, постепенное обнищание духа, многомесячное ожидание по запросам — США, Канада, Австралия, Новая Зеландия… Редко кто получал вызов, да и тот, кто дождался приглашения в неведомое, успевал так опуститься, что переставал уважать себя, строить какие-то иллюзии насчет осуществления первоначальных планов.
Если покинешь меня
1
Торжественный, печальный псалом малиновки прозвучал где-то близко и разнесся в белесом тумане хмурого утра. Вацлав проснулся, машинально схватился за свитер, скомканный под головой. Ежась от холода, юноша подумал: «Что же я, болван, не оделся получше!» Но четыре часа назад, когда, обессиленные долгим, быстрым маршем, а еще больше — пережитым нервным напряжением, они почти свалились в траву у лесной дороги, никому и в голову не пришло, что перед рассветом будет так холодно. Ледяная капля упала сверху прямо на его лицо. Вацлав мигом сел. В лесу царил покой, было сыро и сумрачно. Звонкий жалобный голосок малиновки слышался теперь издалека.
Рядом на мху, похожий на убитого, с неестественно подогнутой ногой и широко раскинутыми руками, лежал Ярда. Вацлав схватил его за руку. Ярда вздрогнул и быстро оперся на локоть.
— Что? — тревожно спросил он.
Надевая волглый свитер, Вацлав ответил:
2
Беглецы стояли в просторном холле здания в Мюнхене: травертин, мрамор, за стеклянной стенкой справочного бюро блондинка с холодным, безразличным лицом манекена… Через широко распахнутую дверь было видно, как снаружи разворачивался автомобиль, только что привезший чехов из Регенсбурга. Машина вскоре исчезла, оставив после себя сизый дымок. Узкие, ввалившиеся глаза Ярды на пожелтевшем лице ожили. Он лихо подтянул штаны на отощавших бедрах и сказал:
— Ну, вот она, последняя ступень в рай. Если мне в этом германском рейхе что-нибудь и понравится, то уж, во всяком случае, не полиция. Это точно.
— Теперь мы могли бы преспокойно, смотаться отсюда, — прищурив глаза, сказал Гонзик, Его тонкие розовые руки, поросшие золотистыми волосками, беспокойно задвигались.
— Без продовольственных карточек, без гроша в кармане, а главное — теперь, когда мы наконец у наших! — Вацлав подошел к окошку справочного бюро, куда сопровождавший полицейский положил их документы.
— Second floor
[11]
, комната двести пятнадцать, подождите в коридоре, пока вас не вызовут, — протянула девица и сощурилась от дыма сигареты. У нее были длинные ресницы.
3
Трехсотметровая дорожка в сторону от главного шоссе, полуразвалившийся, опутанный колючей проволокой забор, несколько низких каменных построек, а за ними — ровные ряды деревянных бараков. На эмалированной вывеске, прибитой к столбику возле ворот, надпись: Camp Valka
[21]
.
Страшное любопытство разбирало молодых людей, пока они ехали в нюрнбергском трамвае и потом в автобусе: как-то будет выглядеть последняя ступень лестницы, которую придется преодолеть на пути к свободе?
Две девушки вышли из ворот им навстречу. Ярда и Гонзик оглянулись: как приятно слушать родную чешскую речь после этой малопонятной тарабарщины! Вацлав был очень взволнован: ведь здесь, на этом клочке земли, временно живет лучшая часть чешского народа, избавленная от плевел, от всякой сволочи и жалких трусов, неспособных сопротивляться коммунистам. Настоящие борцы формируются и закаляются здесь, а всякая мразь и рабские души остались там, в закабаленной стране за пограничными хребтами.
Девичья рука с трауром за розовыми ногтями протянулась из-за барьера и приняла их американские сопроводительные документы.
— Zugang? Willkommen
[22]
, — сказала она равнодушно, но при виде мудреной прически Ярды в глазах девицы мелькнул огонек одобрения. — Постельные принадлежности имеются, — продолжала она, — но одеял мало. Лагерники, эти дармоеды и грубияны, выменивают их в кабаке «У Максима» на консервы. За кражу одеял выбрасывают из лагеря и сажают за решетку, verstanden?
[23]
Девица зевнула во весь рот, откинулась на спинку стула и томно потянулась. Ярда посмотрел на ее упругую грудь и облизнул верхнюю губу.
4
Польская семья, взяв завтрак, убралась в свой угол. Новички и Баронесса сели за дубовый стол.
— Бурда, как в концлагере. — Гонзик сморщил нос и отстранил от себя жестяную банку.
Маркус захлопнул книгу, которую читал, некоторое время прислушивался к однообразному шуму дождя за окном, затем вперил пронизывающий взгляд в физиономию Гонзика.
— Вы там были?
Гонзик покраснел и пригладил пятерней непокорные волосы.
