— Почему ты выбрал именно этот монастырь, мальчик? — спросил старый монах, пытливо сощурив красноватые и влажные глаза. На его обмякшей пыльной коже волновалось море морщин — и глубоких, как шрамы, и тонких, как паутина.

— Что ты здесь ищешь? — повторил монах настойчиво. — Посмотри вокруг. — Он неуклюже взмахнул рукой. — Когда-то это был настоящий монастырь, а теперь? Сад зарос так, что и шагу нельзя ступить. Вместо крыши — птичьи гнёзда. Стены рушатся с каждым днём; по ночам здесь гуляет ветер и пробирает до самых костей. Витражи… — он с трудом закинул голову, — витражи все в плесени и паутине. Есть тут нечего, кроме ягод. Ещё, пожалуй, можно половить рыбу в пруду, но он весь зацвёл и годится разве что для падали. И здесь нет монахов кроме меня — вот уже полвека, мальчик. Только я да зайцы и дикие куры — с ними не так одиноко. Я здесь один, мальчик, совсем один.

Мальчик сидел, не шелохнувшись. Затем он медленно поднял большие тёмные глаза, тускло светившие на исхудавшем жёлтом лице. Он оглядел напряжённым взглядом замшелые старые стены; разбитые витражи под потолком, сквозь которые робко лился прозрачный, как золотистый шифон, солнечный свет; грубые каменные плиты на полу, поросшие дикой травой.

— Вы не один, — произнёс он, наконец, высоким надтреснутым голосом.

Старый монах вдруг отпрянул, лицо его исказилось.

Анабель спала…

Её кожа белела в густой темноте, затопившей комнату, как чёрная вода. Ледяной лепесток луны тускнел среди туч, запорошенных редкими серыми звёздами.

Анабель…

Волос Анабель осторожно коснулась лёгкая, как тень, рука. На лицо упал взгляд испепеляющих тёмных глаз. Любой человек, ощутив этот взгляд во сне, проснулся бы с криком — и потерял бы рассудок до конца своих дней. Но Анабель не была человеком. Она лишь завертела беспокойно головой; в затенённых углах её глаз задрожала ночным мотыльком улыбка. Не пробуждаясь, она разлепила влажные сонные губы и прошептала имя.

Да, Анабель. Как это мило с твоей стороны узнавать меня даже во сне.