По натуре он был скорее лодочником, чем ковбоем, и готовить ему удавалось лучше, чем грабить поезда. И все же Джон Гриффит (особые приметы: один глаз голубой, другой — карий) стал незаменимым членом «Дикой шайки» Бутча Кэссиди. Это было в те времена, когда банда скрывалась в Восточной Юте, в Робберз-Руст.

[2]

Блю-Джон — Синий Джон, как называл его первый работодатель, — впервые появился здесь в качестве повара на ферме Харриса — неподалеку от Циско, милях в шестидесяти к западу от Гранд-Джанкшн. Но, не проработав в согласии с законом и двух лет, этот тридцатипятилетний парень связался с Джимом Уоллом, известным также как Серебряный Мундштук, и Эдом Ньюкомом по кличке Индеец. Дело было весной 1890 года, при сборе скота для родео. Ковбои рыскали по просторам Руста под предводительством Джека Мура, человека с дурной репутацией. Мур нередко принимал банду Кэссиди на своей территории, ограниченной реками Дерти-Девил, Сан-Рафаэль, Грин и Колорадо. И всякий раз, когда «Дикая шайка» располагалась в Русте на зиму, разбивала лагерь до или после очередного набега либо заглядывала сюда, чтобы помочь со сбором скота, их ждал радушный прием.

Серебряный Мундштук, Синий Джон и Индеец Эд бродили вместе с шайкой на ролях подсобных рабочих и брались за все подряд, будь то конокрадство, разбой или выпас скота. В 1898 году они помогали Муру ловить остатки стада Джей Би Бура, а затем отправились воровать лошадей в Вайоминг. Перестрелка на обратном пути стоила Муру жизни. В начале следующего года, доставив ворованных лошадей в Колорадо для продажи, компания вернулась в Приют и разжилась новой партией отборной конины, ограбив ранчо близ Моаба и Монтичелло. Поисковые отряды, надо сказать, старались держаться подальше от Руста, поэтому парни из «Дикой шайки» не очень-то их боялись. И в то же время разбойники знали: после всех этих шалостей слуги закона охотятся за ними.

Однажды преступная троица вместе с запасом краденого добра — двумя вьючными мулами и полудюжиной лошадей — встала на ночевку в боковом отроге каньона Руст. Поздним февральским утром Индеец Эд карабкался по камням к укрытию, и тут утреннюю тишину взорвал ружейный выстрел. Пуля тридцать восьмого калибра расплющилась о скалу и, отрикошетив, пробила Эду ногу над коленом. Эд упал на песчаную промоину и, скрываясь за кустами, пополз в укрытие, откуда его приятели уже обменивались выстрелами с полицейскими. Поисковый отряд нашел их по следам и вчерашнему кострищу. Пока Синий Джон отвлекал внимание полицейских, Серебряный Мундштук выбрался на край каньона и трижды пальнул по людям шерифа. Пули просвистели у них прямо над головами. Стражи закона отступили из каньона к своим лошадям и помчались по домам, разнося весть о перестрелке с «Дикой шайкой».

После этого случая сообщники разошлись и более никогда не участвовали в преступных операциях. Бандиты повесили ружья на стену, и каждый мирно ушел с исторической арены, оставив подвиги другим. Индеец Эд Ньюком подлечил ногу и, как принято считать, вернулся в Оклахому, где и канул в неизвестность. Серебряный Мундштук сбежал из-под охраны, отсидев два года из десяти положенных ему в тюрьме округа Уэйн, штат Юта. В конце концов он поселился в Вайоминге, дабы тихо провести остаток дней своих. Синего Джона — Гриффита — в последний раз видели осенью 1899 года, когда он отбывал из Хайта вниз по реке Колорадо, в сторону Лиз-Ферри, по одному из самых красивых и опасных речных участков на Западе. Никто не видел, как он прибыл в Лиз-Ферри, поэтому считают, что он покинул реку на полпути, дабы отправиться в Аризону или даже в Мексику. Во всяком случае, о нем больше никто никогда не слышал.

Из этой троицы лишь один смог оставить след на земле. Каньон Блю-Джон и источник Блю-Джон, рядом с местом роковой засады, названы в честь именно этого — не то повара, не то скотовода, не то конокрада, что с добрый десяток лет рыскал по Русту на исходе девятнадцатого века.

И снова расплывающийся инверсионный след самолета в синем, как птица счастья, небе над красным пустынным плато. Остается только гадать, сколько дней под палящим солнцем видела эта бесплодная земля со дня Сотворения. Субботнее утро, 26 апреля 2003 года. Я еду на горном велосипеде по бугристой грунтовке в дальнем юго-восточном углу округа Эмери, что находится к востоку от центра штата Юта. Час назад я оставил свой пикап на парковке в начале тропы на каньон Хорсшу, в укромный уголок национального парка Каньонлендс, расположенный в двадцати пяти километрах к северо-западу от легендарного Мейз-Дистрикт, в шестидесяти пяти километрах к юго-востоку от зазубренного хребта Сан-Рафаэль, в тридцати двух километрах от Грин-Ривер и примерно в шестидесяти пяти километрах от шоссе I–70 — последнего оплота цивилизации и коммерции («Ближайший автосервис — 176 километров»). Разогнавшись на сотнях километров плато, ограниченного на западе снежными горами Хенрис (последним горным хребтом в США, который был исследован, назван и нанесен на карту), а на востоке — горами Ла-Сал, сильнейший ветер дует с юга — мне навстречу. Он не только снижает мою скорость — я еле ползу по пологому склону на самой низкой передаче, — но и заметает дорожную колею сугробиками красно-коричневого песка. Я стараюсь ехать там, где его поменьше, но временами песок покрывает всю тропу, и колеса вязнут. Уже три раза мне приходилось брести пешком через особенно длинные песчаные топи.

Ехать было бы значительно легче, если бы не тяжелый рюкзак на спине. Я не потащил бы с собой двенадцать килограммов снаряжения и продуктов в обычную велосипедную вылазку, но сегодня я двигаюсь по кольцевому пятидесятикилометровому маршруту. И часть его лежит по дну узких и глубоких каньонов. Эти развлечения займут у меня почти весь день. Помимо воды, припасенной в трехлитровом терморюкзаке-кэмелбэке

[3]

и в литровой бутылке из лексана, у меня есть пять шоколадок, два буррито и шоколадный кекс в полиэтиленовом пакете. К пикапу я приду голодным, но на день должно хватить.

Самая тяжелая часть моего груза — полный комплект скального снаряжения: три муфтованных карабина и два карабина без муфт, облегченное комбинированное устройство для страховки и спуска по веревке, две оттяжки из полудюймовой ленты, такая же полудюймовая лента, только длинная, с десятью простроченными петлями («лесенка»), обвязка, шестидесятиметровая динамическая страховочная веревка диаметром 10,5 миллиметра, восемь метров дюймовой стропы-трубы и, наконец, купленный на распродаже мультитул

Со всем снаряжением вес великоват, но я считаю, что взял только необходимое, включая камеру со всем ее хозяйством. Мне нравится снимать неземные цвета и формы, скрытые в глубоких извивах каньонов, и доисторические рисунки, сохранившиеся в их уголках. У этого путешествия есть бонус: впереди четыре археологических памятника в каньоне Хорсшу, на его стенах можно увидеть сотни петроглифов и пиктограмм. Конгресс США специально включил этот изолированный каньон в состав прилегающего к нему национального парка Каньонлендс, чтобы защитить наскальную резьбу и рисунки пятитысячелетней давности, идущие вдоль русла Бэрриер-Крик на дне каньона Хорсшу, как немое свидетельство жизни древних народов в этом районе. В Большой галерее десятки гигантов, до трех метров ростом, огромным эшелоном нависают над кучками неопределимых животных. Люди превосходят размерами и зверей, и наблюдателей, у них длинные темные тела, широкие плечи и взгляд, который трудно потом забыть. Эти великолепные огромные призраки — самые старые и лучшие в мире образцы подобных рисунков, настолько выдающиеся, что антропологи назвали тяжеловесную и несколько зловещую манеру их создателей стилем бэрриер-крик. Несмотря на отсутствие письменных источников, позволивших бы нам расшифровать замысел художников, некоторые из фигур кажутся охотниками — у них в руках копья, дубинки; большинство же безноги, безоружны и рогаты, они парят над головой, как демоны из ночного кошмара. Какой бы смысл они ни имели, загадочные фигуры примечательны способностью заявлять о своем «я» даже через тысячелетия и ставить современного наблюдателя перед фактом: эти рисунки прожили дольше и сохранились лучше, чем старейшие артефакты западной цивилизации. Возникает вопрос: что останется от нынешнего, якобы продвинутого общества через пять тысяч лет? Вряд ли наши художественные работы. И уж точно не доказательства нашего небывало долгого досуга (хотя бы потому, что большинство из нас растрачивают эту роскошь, сидя перед телевизором).