Утверждение высокого нравственного начала в людях, поиск своего места в жизни, творческая увлеченность человека любимым делом — основные мотивы произведений А. Рекемчука, посвященных нашим современникам.
В том входят рассказы разных лет и две повести.
Герои автобиографической повести «Товарищ Ганс» (1965) живут и действуют в тридцатые — сороковые годы. Прототипы их, в частности — австрийского антифашиста Ганса Мюллера, взяты из жизни.
Повесть «Мальчики» (1971) рассказывает о воспитанниках Московского хорового училища в послевоенные годы.
Писатель и его герои
Александр Рекемчук пришел в литературу в пятидесятые годы и с тех пор вот уже более двадцати лет активно работает в ней, пользуясь постоянным, устойчивым вниманием со стороны читателей как писатель со своим голосом, темой, своим героем.
Поколению А. Рекемчука не хватило всего двух-трех лет, чтобы принять непосредственное участие в боях Великой Отечественной. Позже он будет вспоминать: «…в сорок пятом, встречая возвращавшихся с фронта солдат и офицеров, мы осознали впервые и с предельной ясностью, что война кончилась без нас». И дальше: «Но ведь события этой войны никак не могли миновать меня и моих сверстников!.. Эта война была всенародной, ни одна человеческая судьба не оказалась отделенной от этих событий»
[1]
.
Да, мальчишки и девчонки 1927 года рождения не попали на поля сражений, но и они не остались в стороне от всенародной борьбы, внося свой посильный вклад в победу над врагом. В годы войны Александр Рекемчук вместе со своими ровесниками — подростками (он жил тогда в осажденном Сталинграде) трудился на заводе, выполнявшем военные заказы. «Сталинград 1942 года… — вспоминает писатель свыше тридцати лет спустя. — Беспрерывные жестокие бомбежки. Постоянное мучительное недоедание. И — работа. Настоящая мужская работа. Для фронта»
[2]
.
В 1946 году он окончил Московскую специальную артиллерийскую школу. В ту пору А. Рекемчук уже писал и публиковал свои стихи. По рекомендации В. Луговского и П. Антокольского он поступает в Литературный институт имени А. М. Горького и оказывается на студенческой скамье рядом с Ю. Бондаревым, Г. Баклановым, И, Тендряковым, Е. Винокуровым, Г. Поженяном, Э. Асадовым и другими ныне известными писателями и поэтами.
Большинство из них бывшие фронтовики, за их плечами был опыт, которого этим писателям хватит на многие и многие годы их литературной деятельности. У Рекемчука такого опыта не было. Это обострило ощущение, которое уже жило в нем: необходимость иметь свою собственную биографию, свою судьбу — жизненную и писательскую. Он уезжает в Коми АССР на полуторамесячную творческую практику и остается там жить… на тринадцать лет, работая корреспондентом республиканской газеты.
Рассказы
Исток и устье
Уж если начинать — то с самого начала. С истока.
Я знал, что туда, ближе к истокам, можно добраться пароходом единственный раз в году: весной, в половодье, едва скатится лед. Именно тогда в верховья Печоры поднимается судно, на котором — годовой запас всего, чем жив человек. Везут муку и сахар, одеяла и валенки, школьные тетради и батарейные радиоприемники.
Один лишь раз может подняться пароход в те места — по большой воде, так как эта большая вода тут же схлынет, ощерятся пороги, обнажатся мели.
Едва ли не каждый день я названивал в Верхнепечорск: справлялся на пристани, надоедал персоналу гидрометеостанции, просил знакомых, чтобы загодя известили — когда он будет, этот единственный рейс.
Ожидания
— Мне письма нет?
— Взгляну. Всех не упомнишь.
Конечно же, Таисья Корычева, усть-уньинский почтовый агент, знала наперечет, кому есть, а кому нет, поскольку больше трех писем одной почтой сюда не поступало.
Но Таисья заметила, как порывисто — белым парусом — вздувается полотно на груди Александры Собяниной (бежала, что ли?), как по-детски раскрылись смуглые губы, как ее чернющие — не северной породы — глаза шарили по адресам.
Останутся кедры
— Как-то с ним невесело, — пожаловалась Любка. — По-моему, если человек полюбил, ему должно быть очень весело. Чтобы пел, смеялся, ходил Ваней-дурачком. А он брови супит, пальцами хрустит, слова откуда-то из живота достает…
«Хрустеть пальцами неприлично», — мысленно согласилась Надежда Борисовна.
Она стояла вблизи Любки с тетрадью и карандашом в руках. А Любка ползала на коленях между ежастыми ростками, замеряла длину побегов и сообщала цифры Надежде Борисовне. Любка — лаборантка.
Два года назад здесь уже высевали семена, присланные из Баргузинского заповедника. Птицы-кедровки начисто склевали семена. Новая попытка, кажется, удалась. Теперь в хозяйстве Надежды Борисовны появился еще один питомник — кедрового стланика. Если удастся акклиматизировать стланик здесь, на Верхней Печоре, зоологи займутся созданием соболиных резерватов. По-змеиному гибкие и длинные зверьки заскользят в зарослях. Их лучистый мех будет густ, как густа кедровая хвоя.
Века, века…
Этой осенью река Печора еще текла на север.
Она еще текла на север, а самоходная баржа «Хариус» двигалась на юг, против течения. Вода напирала с верховьев, где, должно быть, шли обильные дожди. Ветер свистал, щелкал, как бич, и гнал вперед бесконечную череду завитых барашками волн. Печора неслась быстро, клокотала, буйствовала, являя свое непостоянство, извечную свою «дурь» — по выражению печорских жителей.
Оттого, что река текла очень быстро, самоходная баржа «Хариус» шла очень медленно, с одышкой. Ее относило. И это относительное движение (едешь час, а излучина вроде все та же) ужас как надоело всем, кто плыл на барже.
