Егор Иванович Попов только что окончил курс в семинарии, и так как он окончил по первому разряду, то имел право просить священнического места.

Подобных субъектов, как Егор Иваныч, можно встретить очень много, если не по физиономии, то по крайней мере по манерам, сжатому произношению, какой-то боязливости. Лицо у него неказистое, то есть некрасивое; в семинарии его называли теркой. Терка — название, данное лицу, — означает, что лицо корявое, иначе сказать, оспой поеденное. Это бы еще ничего — так белизны нет. Глаза серые, почти что слепые, но Егор Иваныч очков не надевает, вследствие чего нередко сидел в карцере за то, что, попавшись навстречу инспектору или какой-нибудь влиятельной губернской духовной личности, не снимал им сослепу шапку, вроде того как солдаты отдают честь офицерам; нос… ну, да нос вещь очень небольшая. Впрочем, хороший нос придает какую-то привлекательность лицу. А у Егора Иваныча нос был неказистый, — не потому, впрочем, что он был еврейский или монгольский, чего, конечно, у него не могло быть, так как отец Попова происходит от дьячка, дед его тоже, и предки были чисто русской крови. Теперь на Егоре Иваныче суконный сюртук, уже отлинявший, с протершимися локтями и обшлагами рукавов, брюки триковые, серого цвета с клеточками, дешевой цены, фуражка годов шести; ну, сапоги, конечно, годовалые, с заплатами.

По этому можно заключить, что Егор Иваныч — человек бедный, во-первых, потому, что он терся в семинарии двенадцать лет, находясь под начальством разных должностных семинарских субъектов, во-вторых, занимаясь одними только науками, он, не имея протекции, должен был платить за квартиру с хлебами то, что пришлет ему бедный отец его, заштатный дьякон Иван Иваныч Попов. Конечно, можно бы и без протекции найти какие-нибудь средства, например учить детей или занимать кондиции в городе, но Егор Иваныч, во-первых, не любил кланяться людям или напрашиваться, а во-вторых, попалась ему кондиция у одного мещанина — сын-ученик оказался непонятливым, да его и от уроков часто посылали то к Люсавину, то к Ермолаихе, то по водку и за два месяца не заплатили учителю денег. А есть семинаристы и богатые.

Семинаристы вообще делятся на бедных и богатых. Бедные бывают бурсаки и живущие на квартирах, богатые — дети состоятельных родителей; но вообще живущие на квартирах оказываются состоятельнее бурсаков-бедняков, то есть детей бедных родителей и детей, не имеющих возможности наживать деньги сами собой.

Егор Иваныч Попов поехал к своему отцу в село Ивановское Петровского уезда. Так как это село находится от губернского города в двухстах верстах, то он ехал на обозах целую неделю. Ехать на обозах не то, что на почтовых, на перекладных и с попутчиками. Всякому известно, что обозами называется кладь, и на этой-то клади сидит, точно на какой-то горке, дремлющий ямщик — или хозяин лошади, или просто работник-извозчик. Любитель путешествий, богатый человек, никак не поедет на обозах, он не найдет никакого удобства на обозе. Мужик-крестьянин не стыдится сесть как-нибудь и где-нибудь — лишь бы сесть; не боится дождя и грязи, не боится стужи и вьюги, жары и духоты, потому что ему разбирать вкусы не к чему: во всякую пору и непогоду он пойдет и поедет для хлеба, потому что об нем никто не позаботится, а всякий называет его неучем, да еще требует кое-какой дани… Семинаристы не гнушаются крестьян-извозчиков. Извозчиков они любят потому, что те берут с них дешево, да притом извозчики народ славный, хотя и плуты подчас; но кто же не плут? Семинаристу хочется домой к родным, домой в родное село, нужно ехать куда-нибудь, — хоть невесту искать, а денег нету, пешком идти далеко; поневоле поедет на обозе. Крестьяне знают, что семинаристы народ хороший, мужика не обидят, ничего не украдут, а попросят они семинаристов покараулить обоз и лошадку, когда сами отправятся куда-нибудь, по нужде или в кабак, семинаристы не откажутся; да и как-то веселее с «ребятками»: «калякают они больно толково да весело так…» Кроме этого, крестьянин еще и уважает «ребяток» по любви их к вере и почету к духовенству. «Не всяк может попом быть. Штука-то важная…» — рассуждает каждый крестьянин.

Сидит Егор Иваныч на обозе, свесивши ноги. Очень неудобно сидеть, а прилечь негде. Ноги болтаются; самого «взбулындывает» полегонечку, а в ином месте так тряхнет, что невольно скажешь: да будь оно проклято! С непривычки ехать неловко, а крестьянину ничего, он уже привык; спит себе полдороги на обозе с витнем в руке, только шапка нависла на нос. Оно и лучше — солнышко не жжет. Скука страшная, потому что лошадь везет чуть-чуть; на местность любоваться не стоит, таккак Егор Иваныч проезжает по этой дороге не в первый раз, все места знакомые, да и видов-то хороших нет: где лес, где пальник, где покос, где пашни; деревеньки незавидные, люди бедные, проезжающих мало. Извозчик оказался несловоохотливый… Егор Иваныч всячески старался сблизиться с крестьянином по-нынешнему, как он в книгах вычитал. Прежде он как-то весело ехал, а теперь у него в голове засела мысль, что — «я кончил курс, я много знаю, а крестьянин ничего не знает…» Однако он начал говорить с крестьянином по-нынешнему:

— Слышь, дядя?

— Ну?

— Как те зовут?