Постоянно увеличиваемая скорость полета и влажный вечерний воздух несколько ослабили боль, причиняемую ожогами, оставленными лучами солнца. Стрэнгу ещё повезло с большой дождевой тучей, кстати загородившей собою жгучее и сухое зарево заката.

Поднявшийся примерно на высоту семисот метров, он мягко влетел в пропитанный дождевой водой мрак тучи. Влажность, прохлада и полная темнота свели боль почти на «нет» и стрэнг заметно снизил скорость, по инерции пробуравив водянистые внутренности тучи на несколько десятков метров вертикальным штопорообразным полетом, он вскоре замер в состоянии свободного парения, наслаждаясь обступившей его со всех сторон абсолютной тишиною и чернильной непроглядной тьмой. Пока ничего не зная о кратковременности существования дождевых туч, стрэнг преждевременно решил, что ему удалось найти в этом незнакомом мире новое надежное убежище, взамен старого, переставшего быть надёжным.

Возбуждение, связанное с ощущением близкой смертельной опасности, постепенно ослабевало. К стрэнгу возвращались хладнокровие, способность аналитически мыслить и делать сложные выводы, позволяющие с математической точностью рассчитывать безошибочность в своих дальнейших действиях. А действий, ранее принципиально чуждых стрэнгу, теперь в очень скором времени предстояло совершить в достаточно большом количестве.

Под чёрной дождевой тучей, под еще более чёрными крыльями стрэнга, раскинулся наш город, беззащитный в своем неведении относительно нависшей над ним угрозы. Удивительно устроенный мозг стрэнга, не по-человечески совершенный и функционировавший в парадоксальном режиме, лихорадочно чертил бирюзовыми штрихами и пунктирами план города на холодно мерцающем сиреневом фоне. Смарагдовыми крестиками могучий, пугающий и странный интеллект стрэнга отмечал места в первую очередь нуждавшиеся в его незваных визитах. Один из роковых крестиков полностью совпал с месторасположением реанимационной палаты городской больницы номер один, где без сознания лежала опутанная проводами капельниц моя жена.

И стрэнг почему-то пребывал в уверенности, что успеет побывать во всех местах, отмеченных смарагдовыми крестиками почти одновременно. Его распирали новые, впервые возникшие за несколько сот лет жизни, ощущения – тёплые, сильные и восторженные. Город представлялся ему тем самым священным и желанным, столь долго трепетно ожидаемым Нетленным Лесом, среди чьёго таинственного сумрака, вечно свежей и сочной листвы, пряно пахнувших цветов и никогда не терявших сладкого аромата плодов, стрэнгу целую вечность предстояло баюкать и восстанавливать для следующего воплощения бессмертную душу Хозяина.

Временно исполняющий обязанности мэра города Андрей Вальтерович Шлодгауэр (сам мэр с чисто русскими фамилией именем и отчеством – Иван Карпович Тарасов, вот уже четвертый месяц безуспешно боролся с острым шизофреническим кризом в частной психиатрической клинике. Криз посетил мэра совершенно неожиданно во время одного из заседаний городской администрации и явился, что вполне естественно, следствием крайнего нервного и умственного перенапряжения, особенно характерных для работы на столь ответственном посту) сидел за рабочим столом в своем уютном просторном кабинете (точнее – в кабинете Тарасова) и задумчиво барабанил худыми пальцами по полированной поверхности стола.

В течении последних пятнадцати минут ему позвонили три человека: начальник краевого ФСБ генерал-майор Хадзипанагис, начальник краевого УВД генерал-майор Гусаров и какой-то совершенно уже неизвестный Шлодгауэру генерал-майор ФСБ Панцырев из Москвы. Вот последний-то как раз особенно сильно испортил настроение Шлодгауэру наговорив черт знает чего и обвинив бог его знает в чем, потребовал немедленных каких-то мер по обеспечению безопасности жителей города и даже угрожал ему страшными карами, если он – Шлодгауэр, таких мер не предпримет. Прежде всего, Андрея Вальтеровича сильно покоробил предельно оскорбительный тон, которым позволял себе разговаривать с ним этот Панцырев, а самое главное и.о. мэра так и не понял – какого рода страшная опасность угрожает городским жителям.

Андрей Вальтерович до того расстроился, что вынужден был срочно соорудить себе свой любимый коктейль из зубодробительно крепкого настоящего бразильского кофе, коллекционного молдавского портвейна и кубинского рома «Гавана Клуб», разбавленных в пропорции ровно по одной трети от каждого ингредиента. Сейчас, предварительно велев секретарше никого пока к нему не пускать, Андрей Вальтерович медленно прихлебывал вышеописанный напиток, подогретый до дымившегося состояния, из большого фарфорового бокала и ничего определенного не мог придумать относительно своих дальнейших действий, тем более, что, скорее всего, в самое ближайшее время нужно было ждать дальнейших телефонных звонков.

Когда Андрей Вальтерович осушил примерно половину семисотграммового бокала, ему как-то резко сделалось жаль себя. Вновь вернулось, пропавшее где-то месяц назад, частенько возникавшее сразу после вступления в должность и.о. главы городской администрации, ощущение полной незащищенности – оно неизменно возникало со стороны спины. Андрей Вальтерович осторожно – максимально медленно, повернул голову и бросил взгляд через левое плечо – на крупномасштабную карту, вверенного под его попечение города с почти миллионным населением. Вспомнилась покойница Антонина Кирилловна, так неожиданно оставившая земной мир, дурные его предчуствия и балаганный звонок-предупреждение политического авантюриста Савичева в вечер пятидесятилетнего юбилея Антонины Кирилловны, оказавшиеся пророческими.

Почему-то сразу вспыхнула в зашумевшей голове жирная черная единица с шестью нулями, замелькали калейдоскопом лица каких-то несчастных старушек – у них у всех, кажется, давно умерли мужья и погибли дети, что-то они не совсем разборчиво шамкали беззубыми ртами, о чем-то его просили в день, так сказать, инаугурации – то есть на следующий день после того дня, когда «скорая помощь» увезла Ивана Карповича Тарасова в лучшую частную психиатрическую клинику города. Андрей Вальтерович что-то обещал – что-то обнадеживающее. Все старушки поверили или сделали вид, что поверили, не поверила только одна – самая старая из них. Ей, кажется, было девяносто четыре года – она долго-долго, пристально, смотрела в глаза Шлодгауэру, и он сам не выдержал, и отвел глаза, прекрасно понимая, что врать старым людям является глупым и бессмысленным занятием.

Около одиннадцати часов вечера мы, то есть генерал-майор Панцырев, майор Стрельцов и я, одетые в пятнистые камуфляжные комбинезоны и даже – пуленепробиваемые жилеты, вышли из гостиничных дверей и в крайне тяжелым расположением духа погрузились в черный служебный «Мерседес-600», поджидавший нас у главного гостиничного входа. Десять спецназовцев «Стикса», экипированные в аналогичной пятнистой и пуленепробиваемой манере, заняли места в двух джипах «Хаммер H1». Панцырев, усевшийся рядом с водителем, оглянулся на джипы, проследил, как захлопнулись дверцы вслед за его боевиками, и хмуро приказал водителю:

– Поехали!

В гостиничном номере у нас состоялась продолжительная беседа. В основном говорил я: мне было что рассказать. Генерал и майор слушали меня молча, лишь изредка перебивая нетерпеливыми уточняющими вопросами. Не удивительно, что во все время моего рассказа они смотрели на меня совершенно ошарашенными глазами. Когда я закончил, в номере повисла гнетущая тишина, в течение которой я сделался объектом еще более тщательного и более ошарашенного разглядывания чем то, что имело место во время моего повествования.

– Всё очень плохо! – замогильным голосом произнёс Сергей Семенович и, повернув осунувшееся расстроенное лицо к окну, добавил вдруг неожиданно твердо: – Нужно немедленно ехать в эту злополучную Цыганскую Слободу и все выяснять на месте!

Затем генерал опять внимательно посмотрел на меня и не терпящим возражений тоном заявил:

Как известно, любое событие, мало-мальски выбивавшееся из разряда обыденных, имеет свойство немедленно обрастать самыми диковинными слухами и в таком качестве быстро становиться достоянием большого количества людей, чей круг по численности своей постоянно увеличивается в геометрической прогрессии. И, само собой, что вокруг ночных полетов стрэнга в городе не могло не начаться глухое словесное брожение.

В частности, поздним вечером того самого дня, когда подразделение офицеров «Стикса-2», включая единственного штатского – меня, отправилось в гости к цыганам, заместитель главного редактора областной молодежной газеты «Свет в конце тоннеля», являвшийся активным действующим членом областного отделения общероссийского движения «Свобода – или ВСЁ!», Дима Цуккерманн (однофамилец знаменитой династии американских кинорежиссеров) позвонил своему патрону – главе областной организации Антону Савичеву, наслаждавшемуся в эти минуты вниманием, щедро уделяемым ему, тремя худощавыми и не особенно симпатичными женщинами, удобно полулежавшими на мягких пуфиках обширной полутемной гостиной квартиры известной городской гадалки и смешанной черно-белой колдуньи Надежды Врубливлецкой. Сам Антон сидел в огромном мягком кресле, специально установленном посреди гостиной, закинув ногу за ногу и, образно выражаясь, витийствовал перед благодарными слушательницами о роли в судьбах России общественного движения «Свобода – или ВСЕ!“» и лично его – генерал-майора внутренних войск, кандидата юридических наук Антона Савичева.

Благодарными слушательницами являлись сама Надежда Врубливлецкая и две ее точно такие же, как и она сама, полусумасшедшие подруги-ведьмы Роза и Полина. Из всего политического багажа сорокалетнего профессионального политика Антона Савичева их привлекало клятвенное заверение Антона в том, что придя к вершинам государственной власти, он непременно учредит официально действующий институт магии и колдовства, а Надежде и ее подругам присвоит высокое звание: «Заслуженные ведьмы России». Несмотря на действительное наличие у них специфического таланта, Надя, Роза и Полина были круглыми невеждами в области высокой политики и свято верили заверениям Антона, со своей стороны не первый уже год активно помогая Савичеву в предвыборных кампаниях вульгарным насыланием порчи на его конкурентов по выборам.

Больше реально они ему ничем помочь не могли, а у самого Антона, в свою очередь, не оставалось никаких реальных шансов достичь хоть каких-то политических успехов кроме, как в случае обращения за помощью к ведьмам и колдунам. Кстати, обклееные грязноватыми буро-зелеными обоями стены гостиной напрочь были завешены портретами лидеров всех крупнейших политических партий и объединений России, истыканных магическими стрелками и изрисованных сложными кабаллистическими знаками.

Вообще, Антона Савичева можно было охарактеризовать, как изрядно подзабытую политическую фигуру эпохи мутных времен демократических преобразований в России, последние полтора десятка лет с энергией и постоянством, достойными лучшего применения, пытающегося избраться в органы государственной власти любого уровня. Однако, независимо от размеров и объемов исполнительной и законодательной власти данного органа, результат у Антона неизменно получался резко отрицательным. И он до сих пор искренне не мог понять – почему у него так получается?!

– Что-то здесь не то – в этой Цыганской Слободе – мне без труда удалось скопировать интонацию старого «стиксовского» волка, – Вам не кажется, а? У меня создалось ощущение, что мы отсюда назад не выберемся.

– Типун тебе на язык, Валя! – перешел вдруг на «ты» майор Стрельцов. Причем, произнес он эти слова сквозь смех. И обстановка в «Хаммере» сразу разрядилась, сделавшись раскованной, дружелюбной и почти семейной. Из «замороженного» состояния вышел даже Сергей Семенович. Он оглянулся на меня и широко, хотя немного снисходительно, улыбнувшись, сказал:

– Когда я ехал на своё первое задание, то не знаю – почему, но у меня тоже сложилось убеждение, что мне с него не вернуться.

– А какое у вас было первое задание, товарищ генерал-майор? – полюбопытствовал я, с трудом пытаясь представить Сергея Семеновича в роли неопытного новичка вроде меня, – случайно – не с вашей ли тёщей оно было связано?

Все рассмеялись беззлобно и искренне.