Председателю приемной комиссии

Йельского университета

Сэр!

Я обучала Джуно Джонсон в течение последних четырех лет и считаю ее одной из самых способных учениц, которыми меня наградила судьба за двадцать лет преподавательской деятельности. Девушка свободно говорит по-испански, владеет французским, тонко чувствует английский язык. Она всесторонне развита, обладает недюжинными творческими способностями, спортивна и любознательна. Последние три года Джуно была школьным лидером и старостой класса. Как одноклассники, так и учителя считают ее умным, развитым, энергичным и целеустремленным человеком… способным многого добиться в жизни.

С уважением

– Джуно, а ты что думаешь? Как ты, женщина, относишься к воинской повинности? – Рэндл Фитцпатрик, сделав затяжку, передал кальян по кругу.

Джуно была здесь единственной девушкой. Молодые люди очень ценили ее общество, старались перещеголять друг друга в остроумии и постоянно обращались к Джуно как к арбитру. Было начало декабря, до рождественских каникул оставалось несколько недель, и присутствие девушек в Йельском университете все еще не утратило прелести новизны. Однако во время серьезных споров и словесных перепалок Джуно, высказав свое мнение, начинала чувствовать себя лишней.

– Я не хочу никого убивать и не хочу, чтобы меня убили, а поэтому считаю несправедливым, что вам, парням, приходится учиться воевать. По-моему, надо положить конец войнам и отменить призыв на военную службу. Если же это невозможно, следует призывать женщин, и они должны получать ту же подготовку, что и мужчины, а это нечто большее, чем искусство вести бой. Так обучают, например, в миротворческом корпусе.

– Правильно, Джуно. Но если нам дадут оружие и научат с ним обращаться, как ты поступишь, встретившись лицом к лицу с врагом?

– Едва ли я смогла бы убить кого-нибудь, хотя обращаться с оружием умею. Научилась лет в одиннадцать, когда дедушка брал меня на медвежью охоту.

То, что произошло между ней и Максом, надолго вывело Джуно из душевного равновесия.

После ссоры на улице они пошли к нему в комнату и выкурили «джойнт» с его соседом по комнате. Все шло спокойно. Он прочел им свое новое стихотворение, в котором были смутные намеки на Никсона и войну во Вьетнаме. Потом сосед побежал на лекцию.

Макс и Джуно занялись любовью с каким-то ожесточением, которого никогда не было прежде. Ярость, овладевшая ими на улице, казалось, не оставила их и здесь. Возможно, именно поэтому Джуно, предавшись неистовству, впервые вместе с Максом поднялась до вершины наслаждения, и восхитительный взрыв света озарил ее. «О Господи, – подумала она, – так вот, значит, как это бывает!»

Но в тот самый момент, когда девушка достигла экстаза, Макс ударил ее по лицу. В его взгляде не было ни любви, ни желания – ничего, кроме жестокости. Однако даже после этого или из-за этого у нее продолжался сильнейший оргазм. Эта смесь страсти и жестокости испугала Джуно. А еще больше то, что Макс обладает такой властью над ней, когда они трахаются. Да, происходящее между ними можно было назвать только так. Они не занимались любовью, а совершали что-то дикое. Макс обзывал ее самыми грязными словами. Джуно это возмущало, шокировало, но ее тело отвечало на его грубость желанием, и злость заглушала отвращение, нараставшее в душе.

Она ушла от Макса сразу же после этого. Он не попросил ее остаться на ночь, да Джуно и не согласилась бы. Девушка бежала всю дорогу до Вандербилт-Холла и целых полчаса стояла под обжигающе-горячим душем, плача, с остервенением оттирая себя намыленной губкой и словно пытаясь смыть горечь унижения. Как только она позволила Максу сотворить с собой такое! Было уже три часа утра, а она еще не приступила к работе над эскизами декораций для пьесы Алекса Сейджа.

Алекс Сейдж, порывшись в кармане старомодной енотовой шубы, выудил «бычок» «Акапулько-голд», зашел в подъезд, чтобы раскурить его, потом направился прочь от колледжа Бренфорда, где в этот момент шла премьера его пьесы «В задымленной комнате». Алекс так нервничал, что не мог находиться в зале.

Ему удалось отразить в пьесе события, последовавшие за тем, как в Йеле ввели совместное обучение. Перенеся время действия на пятнадцать лет вперед, он показал встречу однокурсников, но положил в основу реалии и характеры нынешнего года. Замысел пьесы, пока Алекс работал над ней, казался ему необычайно новаторским. Сейчас же он не понимал, что побудило его представить все это широкой аудитории.

Вернувшись в Бренфорд, Алекс вошел в фойе и сразу услышал гомерический хохот зрителей, но подавил искушение незаметно проскользнуть в зрительный зал и понаблюдать за происходящим. А вдруг публика смеется не над остроумными репликами, а над самим драматургом?

Алекс взглянул на часы. До конца спектакля оставалось десять минут. Напрасно он пригласил к себе всех участников после премьеры. В старых фильмах нередко показывали, как это бывает: собравшиеся мрачно и смущенно наблюдают за неудачливым драматургом, который напивается и отпускает злобные и плоские шутки.

Последние десять минут тянулись бесконечно долго, и Алекс ходил взад-вперед по коридору. Ничто не нарушало тишину в зале. «Ох, пропади все пропадом, – подумал он. – Значит, » все еще хуже, чем можно было предположить. Пьеса провалилась». Алекс прислушался, ожидая, что из зала донесется свист и топот ног.

В этом году, как и прошлым летом, Лидия Форест собиралась снять фильм об организованном ею детском театре. Этим проектом она увлеклась в пятнадцать лет, и именно благодаря ему, а не только блестящему окончанию школы, ее приняли в Йельский университет. Она занималась с детьми актерским мастерством в огромном помещении бывшего курятника, в летней резиденции своих родителей в Ист-Хэмптоне, на Лонг-Айленде, где обычно проводила лето. Вооружившись самой дорогой кинокамерой и цветной пленкой фирмы «Кодак», девушка приступила к работе. К ней записалось шестнадцать ребятишек – от девяти до двенадцати лет. Она уже распределила роли в написанной ею инсценировке по сказке Оскара Уайльда «Звездный мальчик», которую и предполагала снимать по окончании занятий.

Все шло хорошо, но вдруг начались неприятности.

Исполнитель главной роли, самый способный и подающий надежды ученик Лидии, заболел мононуклеозом.

Крыша курятника потекла от сильного ливня в конце июля. Промокшие декорации и костюмы покрылись плесенью, прежде чем беду обнаружили. Молодой теннисист, последняя любовь Лидии, неожиданно подался в профессионалы и уехал куда-то за тридевять земель искать счастья. Школьная подружка, с которой Лидия собиралась поселиться в одной комнате в колледже, бросила Йель из-за нервного срыва. В довершение ко всему в Лонг-Айленд как снег на голову свалилась сестрица Джеки со своими неуправляемыми отпрысками, ибо затеяла бракоразводный процесс.

Все эти обстоятельства выбили Лидию из колеи, и она утратила интерес к съемке фильма. Поскольку заболевшего мононуклеозом мальчика заменил другой, ей все же пришлось поставить пьесу, чтобы не разочаровывать ни детишек, ни их родителей.