Леди Кэтрин Олдли была настоящей красавицей, и ей это было известно. Стоя на палубе «Анны Грир», она обеими руками опиралась на корабельные перила, легкий ветерок развевал ее волосы, и леди Кэтрин прекрасно понимала, какую великолепную картину дарит невольным зрителям из числа судовой команды ее девичья прелесть. Диск закатного солнца превратился в ослепительный факел. От свежего морского воздуха щеки леди Кэтрин разрумянились, а ее голубые глаза заблестели.

Леди Кэтрин было всего лишь семнадцать лет. Все эти годы ее холили и лелеяли, словно оранжерейное растение. С тех пор как десять лет назад умерла ее мать, воспитанием леди Кэтрин — помимо няни, ухаживавшей за ней с грудного возраста — занималась нескончаемая вереница гувернанток, в чьи обязанности входило обучать свою юную подопечную вещам, без которых в 1842 году не мыслилась ни одна приличная барышня. Ее учили музицировать на арфе и клавесине, рисовать безжизненные акварели, гладко и плавно щебетать по-французски и выглядеть в свете приветливой и бестолковой куколкой. В последнем многочисленные наставницы преуспели лишь отчасти. Кэти без труда могла разыграть роль благовоспитанной девицы, когда ее это устраивало, но когда что-то было ей не по нраву, она превращалась в дикую кошку. После вулканических вспышек ее гнева гувернантки, одна за другой, в слезах покидали дом, проклиная тот миг, когда они имели несчастье переступить его порог. Такое положение вещей вполне устраивало Кэти. Она не испытывала никакого желания черпать знания из пыльных и скучных фолиантов. Она хотела прожить свою жизнь сама, а не читать о ней в книжках!

— Моя девочка растет форменным неучем, — время от времени возмущенно фыркал себе в усы отец.

Увы, он был совершенно прав. Несмотря на титанические усилия, которые предпринимали сменяющие друг друга наставницы, чтобы вдолбить хоть какие-то зачатки образования во взбалмошную головку Кэти, ученица сохраняла безмятежное безразличие к их стараниям. Наконец, когда выяснилось, что единственная польза, которую Кэти извлекает из грамоты, сводится к чтению скабрезных романов, ее многострадальный отец сдался и Кэти была освобождена от занятий науками.

Вместо этого она выучилась танцевать и танцевала грациознее и неутомимее всех девушек в Лиссабоне. Она выучилась так ловко переставлять при ходьбе свои стройные ножки, что широкая юбка дразняще и соблазнительно вращалась вокруг них. Она выучилась чарующе улыбаться сквозь полуопущенные ресницы и отвечать звонким серебряным смехом на просьбы кавалеров, умолявших подарить им хоть один ласковый взгляд.

Джонатан Хейл, словно волк, похитивший ягненка, нес свою добычу стремительно и легко. Перешагивая по две ступеньки на узких трапах, ведущих наверх, он вышел на главную палубу, где около полудюжины его людей охраняли собранных в кучку пассажиров и моряков с «Анны Грир», уцелевших после побоища. Девушка на его плече не шевелилась. Казалось, что наконец ее воля сломлена. Джон сухо усмехнулся. Он хотел ее больше, чем осмелился бы признаться даже самому себе. При других обстоятельствах он получил бы огромное наслаждение, укрощая и приручая эту гордячку. Но долгие восемь лет, которые он провел под черным пиратским флагом, научили его твердо следовать одному принципу, никогда не брать пленных. От них больше неприятностей, чем пользы. И все же для этой девушки он, может быть, сделает исключение.

Джон резко остановился, словно перышко стряхнул с плеча девичье тело и бесцеремонно опустил его на жесткий палубный настил. Она сумела усесться на мокрых досках так, чтобы выглядеть достаточно независимо, и уставилась на него ненавидящими глазами. Ее волосы, всклокоченные после грубого обращения, которому она подверглась, свисали вниз рыжеватой копной. Слезы проделали на ее щеках грязные дорожки; плотно сжатые губы едва удерживались от дрожи. Округлая девичья грудь, несмотря на все усилия Кэти, которая обеими руками придерживала разорванный лиф платья, была ему хорошо видна. У Джона Хейла было множество женщин, но ни одну из них он не желал так страстно, как эту заплаканную и растрепанную леди.

— Присмотри за ней, — коротко бросил Джон стоявшему поблизости матросу и направился на корму наблюдать, как груз с «Анны Грир» переправляется в трюм «Маргариты».

Этот груз состоял из слитков серебра стоимостью в десятки тысяч долларов и был частью долга португальского правительства британской короне за шесть фрегатов, выстроенных на ливерпульских верфях. О предполагаемой перевозке сокровищ Джон узнал от своего платного осведомителя, который работал писарем португальского посольства в Лондоне. Осведомитель сообщил — и это было самое интересное, — что серебро отправляли в Англию практически без всякой охраны. Драгоценности намеревались погрузить на военный корабль. Обычная в этих случаях сторожевая эскадра должна была следовать по его курсу, но на почтительном расстоянии.

Получив эти сведения, Джон поначалу отнесся к ним недоверчиво. Он не верил, что правительство — из каких бы дураков оно ни состояло — может отправить в далекое путешествие корабль-одиночку с несметным количеством серебра в трюме. Но когда он тщательно перепроверил эти фантастические сведения, оказалось, что они подтверждаются. Словно в головоломке, подбирая один крохотный факт к другому, Джон разгадал хитроумный маневр лиссабонских чиновников. Их замысел состоял в том, что чем меньше внимания будет уделяться кораблю и его грузу, тем больше шансов, что на этот корабль никто не захочет напасть. Поначалу серебро собирались погрузить на обычное пассажирское судно, вообще не вооруженное пушками. Но осторожность возобладала, и такой шаг был признан слишком рискованным. Чиновники из казначейства и морского министерства сошлись на компромиссном варианте: серебро повезет военный корабль — в одиночку, без эскорта, — будто бы совершая ничем не примечательный рейс. Для этого была выбрана «Анна Грир», и ее капитан получил специальный приказ взять на борт нескольких пассажиров, чтобы замаскировать истинную цель путешествия.