Даниил Крман был дороден, розовощек и праведен. Но это еще не самое важное, что можно о нем сказать. Разве не любопытно, например, что Крман был на самом деле вовсе не Крманом, а Германом? Он происходил из немецкой протестантской семьи, давным-давно осевшей в Словакии, в городке Пряшеве, затерявшемся среди поросших голубыми лесами холмов. И здесь Германов со временем стали именовать на местный лад Крманами. Да и сам Крман считал себя словаком, хотя учился философии и теологии в университетах в Бреславле и Виттенберге. Позднее сам преподавал в Пряшевской коллегии. И собирался было так и закончить свои дни, учительствуя и держась подальше от бурных событий нового века. Но началось в Венгрии восстание князя Ференца Ракоци, который объявил, что проживающие в пределах империи Габсбургов кальвинисты (протестанты) должны быть уравнены в правах с католиками. Это, естественно, не понравилось Габсбургам, сидящим на престоле в Вене, поскольку сами Габсбурги были ревностными католиками. Начались сражения. Тем временем Даниила Крмана выбрали суперинтендантом

[3]

лютеранской церкви Северной Венгрии — по тем временам пост большой. И он, сам того не желая, в один прекрасный день обнаружил, что попал в число тех, кто обязан действовать и совершать поступки, чего Даниил Крман как раз и не любил. Никаких поступков совершать ему не хотелось. Если у Крмана и была к чему-нибудь естественная склонность, так это к тихим дружеским беседам, негромкому хоровому пению и к поискам истины за столом собственного кабинета.

«Обретший истину вместе с нею обретет и себя самого», — придумал Даниил девиз еще в студенческие годы. Куда проще было повторить слова, выбитые некогда над входом в храм Аполлона в Дельфах: «Познай себя самого!» Но обстоятельному Крману претил лаконизм. В попытках говорить слишком кратко ему чудились высокомерие и нарочитость. Что было бы, если бы чрезвычайным лаконизмом отличались, к примеру, пастыри? Они никогда никому ничего не объяснили бы. «Если уж взялся говорить, — полагал Крман, — то говори старательно, терпеливо, не скупясь на слова, так, чтобы все объяснить и себе самому и окружающим».

Итак, коль скоро девиз был выбран, дело оставалось лишь за немногим — истину эту отыскать. А затем уже, опираясь на нее, спокойно, неторопливо, зато наверное обрести и самого себя.

И вот он — Цезарь. В тоге, с венком на лысеющей голове. Со взглядом мудрым и усталым.

— Salve Caesar! Да здравствует Цезарь!

Он опускает руку: достаточно! Разумный правитель обязан беречь эмоции подданных. Нельзя допустить, чтобы народ растратил себя в славословиях. Тогда кто же будет строить дороги и акведуки, выращивать хлеб и виноград?

— Salve Caesar!

— Да, да, конечно! — буднично произносит Цезарь. — У нас с тобой взаимная любовь, великий римский народ!

Человек мчал лесной дорогой, прижав к боку большую кожаную сумку. При пистолетах и сабле, с тонким панцирем под камзолом, он пришпоривал коня, опасно осаживал его на поворотах и надеялся еще засветло добраться до постоялого двора.

Чувство тревоги никогда не покидало этого человека. Вот уже десять лет служил он почтовым курьером, и все десять лет только и успевал, что переседлывать коней и, отправляясь в путь, тщательно заряжать пистолеты. У него не было врагов или недоброжелателей. Вообще человек этот был тих и незлобив. Но он служил почтовым курьером — нелегкая и опасная работа. Курьеров грабили, на них нападали. Очень часто курьеры исчезали бесследно.

За ними охотились не только потому, что искали в их сумках деньги. Не менее важны были и письма. Ведь по письмам можно было узнать, что замышляет воинственный вельможа или знатный купец. Наконец, представить себе, чем живут, о чем мечтают жители соседней державы. Уж не вознамерились ли они вступить в союз с кем-нибудь? Это тоже опасно. В союзы вступают обязательно против кого-то. Так против кого же именно?

Правда, издавна существовала и голубиная почта. Но голубей легко научились сманивать. Птице, как известно, не дан человеческий разум. Она не всегда знает, где друг, а где враг. Это поняли еще древние римляне, которые поначалу охотно использовали для передачи спешных посланий внутри своей огромной столицы быстрокрылых ласточек. Ласточек хоть никто и не сманивал, зато они часто приносили привязанные к груди записки совсем не в те дворы, где их ждали. В общем, двух тысячелетий оказалось достаточно, чтобы люди убедились в ненадежности пернатой почты. И потому уже в начале XVIII века письма чаще слали со специальными нарочными или почтовыми курьерами.

Почты были открыты во всех больших европейских городах. Была она и во Львове. Ее основал Роберт Бандинелли, внук знаменитого скульптора Бартоломео Бандинелли, автора статуи Геракла на площади Синьории во Флоренции. Внук скульптором не стал. Может быть, таланта не хватило или же увлекла жажда странствий. Поездив по Европе, он осел во Львове, построил большой дом, в котором и открыл почту. Его девизом было: «Письмо, отправленное с нашим курьером, обязательно найдет адресата!» У курьеров львовской почты от времен Бандинелли была строжайшая инструкция в случае малейшей опасности поворачивать коня и нестись назад без оглядки, спасая драгоценную кожаную сумку и честь фирмы.

В тот день Крману повезло. Во всяком случае, сам он так считал. Старый приятель переслал ему неизвестно где и как добытые письма некоего Петра Богуша из Кракова своему родственнику в Пшемысл. В письме шла речь о событиях десятилетней давности, но Даниилу показалось, что теперь ему понятно, как возник союз между Петром и Августом и почему сейчас все европейцы воюют друг с другом.

Спешу сообщить тебе

, — писал Петр Богуш, —

любезный друг, что царь Петр не менее странен, чем его другие августейшие собратья. Верный человек, знающий все, что происходит при дворе, рассказал мне, что русский царь прибыл в Дрезден инкогнито и потому без всякой торжественности. На нем был короткий черный испанский кафтан с откидными рукавами, узкие панталоны и простые голландские башмаки, на гладко выбритой голове

—

черный берет, какой носят в некоторых местностях священники, Выходя из экипажа, он закрыл этим беретом лицо, чтобы не быть узнанным. Его свита и генерал Дю-Фор шли впереди. Проходя по ярко освещенным комнатам, они гасили большинство свечей, но саксонские кавалеры спешили их сейчас же зажечь, что не понравилось царю, и он начал сам задувать свечи и гасить их беретом. Вечером был устроен блестящий ужин у Вирнайских ворот, в знаменитом итальянском дворце, расположенном среди большого сада, ужин затянулся до трех часов утра, после чего царь отбыл для осмотра в известную крепость Кенигштейн. Он прибыл сюда в шесть часов утра, но до семи часов не выходил из кареты и спал. Осмотрев крепость, Петр остальную часть дня весело провел за столом при несмолкаемом грохоте пушек и наслаждаясь прекрасным концертом. Затем он пешком спустился с горы и уехал в Вену через Богемию. Как ты понимаешь, милый друг, это тоже очень странный государь, от которого надо ожидать не менее странных действий. Так помолимся же богу, что Россия далеко! Аминь!

Ровно через месяц этот же Богуш, видимо внимательно следивший за событиями в мире, написал по тому же адресу еще одно любопытное письмо: