Астафьев в зеркало заметил, как стена туалета, отделанная голубым кафелем, дрогнула, и поплыла в сторону. Сначала он решил, что слишком много выпил. Юрий как раз стоял у раковины, собираясь умыть лицо. Но, когда в черной пасти открывшегося потайного хода показалось бородатое лицо типичного кавказца, он вскинул руку к подмышке, где под пиджаком покоился пистолет.

— Васька! — крикнул Юрий. Он усел даже выдернуть пистолет из кобуры, но, когда он разворачивался в сторону опасности, то краем глаза успел заметить темную тень, шагнувшую в его сторону из одной из кабинок. После этого тяжелый удар по голове отключил его сознание. Астафьев не успел упасть, его тело подхватили под руки, и потащили в потайной ход. Рослый бородач, тот самый, чье лицо увидел Юрий, остался еще на пять секунд. Он шагнул в сторону и замер. В ту же секунду открылась дверца кабинки, и щуплая фигурка Васьки Николаева показалась на пороге. В поднятых руках опера был пистолет, а на стороне боевика опыт и неожиданность. Левой рукой, наотмашь, он ударил капитана ножом точно в сердце. Тот замер, а бородач просто толкнул его назад, и спокойно шагнул в потайной ход. С легким гулом стена вернулась на место, и когда парочка наркоманов зашла, чтобы ширнуть свою очередную дозу, в туалете все было тихо и пустынно.

Все последующее слилось для Астафьеву в один бесконечный, болезненный бред. Боль, каждый раз новая, и еще более острая. Даже боль в вывернутых кистях рук отходила на второй план. Он, как сквозь искажающее стекло видел хохочущие рожи боевиков, и что осталось в памяти, это тихий голос Шаха: — Снимите его с крюка, так он слишком быстро сдохнет. Он должен жить как можно дольше.

А потом возникло изможденное, с впалыми щеками, лицо Хаджи, и самая страшная боль пронзила его тело…

Погода в этот день разыгралась не на шутку. Красный столбик термометра поднялся в этот октябрьский день до двадцати девяти градусов, и так не верилось, что в России сейчас идут сплошные серые дожди, а по полям и дорогам царствует жидкая грязь. В такую блаженную погоду было не охота париться в кафе и барах, так что все уличные кафе пользовались большей популярностью.

За прошедшие три дня обе пары съездили в соседний, не менее популярный город Ларнак, причем набережная там понравилась им гораздо больше, чем в Лимассоле. Побывали они в Пафосе, где по легенде родилась сама Афродита. Эти развалины не особенно их вдохновили, у себя на родине они видели руины и повнушительней. Ездили они на местное соленое озеро, смотреть на розовых фламинго и, расположенную там же, мечеть Айв-Нана, имени какой-то местной мусульманской святой. Ни то ни другое их не вдохновило. Фламинго были так далеко от берега, что казались серыми, крючконосыми цаплями. А приземистая мечеть показалась им всем уж очень маленькой.

Зато вечерами они обходили рестораны и кабачки. Одобрили при этом штук десять подобных увеселительных заведений, и сегодня они намеревались продолжить эти исследования. Они уже испробовали не очень изысканную, скорее деревенскую пищу киприотов. Там преобладали все натуральные продукты вроде поджаренного овечьего сыра, овечьего же мяса и морепродуктов. Ольге понравилось темное, с тысячелетней историей киприотское вино — «Коммандария». Мужчины же не оценили подобных изысков, и, перепробовав все от «Хенесси», до текилы, вернулись к родной водке.

— И чего это виски хвалят? — рассуждал как-то Василий после того, как они уговорили литровую бутылку "Блек Джета". — Самогонка самогонкой. У меня мать лучше гнала, а потом настаивала на кедровых орехах и можжевельнике. Запаха сивухи вообще не было, а по башке шарабанило, как молотком.

На следующее утро после пьянки, самое неприятное порой даже не похмелье, а рассказ о совершенных вчера «подвигах». Но еще более неприятным для Астафьева оказался другой рассказ Ольги.

— В общем-то, история у нее самая обычная, таких тысячи, — говоря это, Ольга устроилась поперек обширного кресла, так что ноги и голова покоились на разных валиках кресла. Так как на ней сейчас из одежды не было ничего, то это была очень аппетитная поза, но Юрий сейчас мог ею только любоваться. Все остальные желания перебивала тошнота, головная боль, и общая слабость организма.

— Тут есть только пара своеобразных нюансов, — продолжала Малиновская. — Та грымза, что вчера заложила Ленку этому самому Сократосу, родная сестра Елены, Милена. Она первая, на заре перестройки уехала в Грецию, работать, якобы, няней, там столкнулась с этим греком, влюбилась в него, а потом он уже отправил ее на панель. Чтобы угодить ему, она начала привозить в страну своих подруг, сдавала ему в бордель. Не пожалела она и родную сестренку. Но та была на восемь лет ее моложе, красивей. Сокрастес подсел на Ленку, он звал ее Ленни, хотел даже сделать ее своей женой. Но, той хотелось вырваться из этого ада. Короче, ей удалось сбежать, и даже прихватить с собой сбережения сестренки. Елена переехала из Белоруссии в Сибирь, там подхватила этого Васю, поехала в свадебное путешествие. Но она никак не думала, что за это время Сократос перебазируется из Солоников на Кипр, и что она тут встретит в кафе, на фестивале шансона родную сестру.

Юрий отхлебнул из бутылки добрую порцию холодного пива, и спросил: — Василий про это, конечно, ничего не знает?

У комиссара полиции Солона Либератиса в последнее время начали пошаливать нервы. Сейчас его сильно раздражали два обстоятельства: эти чертовы русские, и следователь прокуратуры Янгелос Папандреу. Этот щенок приходился родственником одной из самых богатых семей на острове, и поэтому с ним приходилось считаться самому комиссару. Солон уже проклинал себя за то, что не сразу подъехал на место преступления, просто эта Катрина высасывала из него столько сил, что сразу после объятий любовницы ехать на место убийства комиссару было жутко лень. Как назло, в этот раз Янгелос повел себя совершенно вызывающе. Вместо того, чтобы запихнуть всех троих русских в камеру, и по одному дожать их до состояния, когда они сами признаются в убийстве, он начал допрашивать подозреваемых прямо там, в отеле. Хорошо еще, что он сделал это, как и положено, по очереди, в соседнем номере.

— Значит, вы утверждаете, что при этом у вас был свидетель? — спросил Янгелос.

— Да, уборщица филиппинка, — подтвердил Астафьев, переводчик коротко перевел его ответ на греческий. А Юрий перевел взгляд со следователя на невысокого, лысоватого толстяка с густыми усами, ходившего за спиной следователя. Юрий чувствовал, что тот настроен против него очень негативно, хотя и видел его первый раз. А от этого невзрачного человека зависело очень много. А вот к следователю у него претензий не было, хотя тот и вел свой допрос очень агрессивно. Этот жгучий брюнет был красив в чисто южной манере: черные глаза, черные, чуть вьющиеся волосы, густые усы. Только нижняя челюсть следователя подкачала, она была слишком маленькой для такого внушительного лица. Что еще удивляло Юрия, ему показалось, что киприот понимал его раньше, чем переводчик начинал свою работу. Это просто читалось на его лице.

— Хорошо, тогда откуда у вас вот это? — и следователь выложил на стол перстень Сократоса.

Через два часа все формальности были улажены, бумаги подписаны, и Сократоса увели в камеру. Ольга выпросила встречу с Еленой, Мишка дремал на диванчике в коридоре полицейского участка. Астафьев же остался с глазу на глаз с Янгелосом Папандреу, и позволил себе задать господину следователю вопрос: — Скажите, господин Янгелос, много ваших людей находятся в курсе этого нашего дела?

Как оказалось, Папандреу действительно сносно говорил по-русски, а так как в этот вечер переводчика у них в участке не оказалось, то допрос он вел лично. Вопрос, заданный следователю, был странным, но на человека, который сейчас сидел перед Янгелосом, работала не только его анкета, но и редкое обаяние, заставляющая сразу поверить в его искренность, честность и профессионализм.

Янгелос отрицательно мотнул головой.

— Нет, а зачем вам это нужно знать?