Добро сильнее не потому, что всегда побеждает зло. Добро сильнее, потому что во все века тотального господства зла оно все-таки умудрялось сохранить свои пусть хилые, жалкие, уродливые, но неискоренимые ростки. Так, сквозь бетонную плиту, для пущей крепости приправленную сверху щебнем, асфальтом и гудроном, со временем пролезают бледные, бестолковые растеньица, потерявшие в этой неравной борьбе за существование, в битве с мертвой преградой весь смысл собственного бытия — способность цвести и давать плоды.

И что милосерднее в этом случае? Пройти, проехать мимо, а то и прямо по ним, давя каблуками и шинами, дабы неповадно было портить дорогу благих намерений? Или остановиться, выйти из машины, в раздумье постоять над ними, затем достать из багажника, покореженного чьей-то нетерпеливостью на перекрестке, увесистый ломик и, примерившись, приняться разбивать асфальт вокруг этой травинки, этого ростка, разбивать осторожно, выверяя силу и точку приложения каждого удара, чтобы не повредить слабое, уродливое добро.

Но затем, совсем одурев от палящего солнца, жажды и пыли, неподдающейся дороги и тяжеленной железяки, разодравшей руки, начать все в ярости крушить у себя под ногами, не заметив, как, дойдя до давно уже мертвой земли, уничтожил и дорогу и зелень, оставшись в одиночестве по другую сторону добра и зла.

Помочь или пройти мимо?

Долго промучившись, он все же нашел решение.

Народная примета — если вам ранним утром звонят по телефону, то значит в мире случилась очередная гадость.

Не открывая глаз, Максим поднял трубку стоящего на полу под кроватью разбившего тишину аппарата и прижал ее к уху, не имея ни сил, ни желания не то чтобы сказать туда нечто вроде «алле» или «да», но и просто нечленораздельно промычать в оную. Звонивший его повадки знал и просто сообщил, не дожидаясь ненужных сантиментов и приветствий, где, когда и по какой форме. Выронив трубку, Максим с трудом перевернулся на спину, ощущая боль в затекших мышцах. Глаза удалось разлепить только после того, как он соскреб с ресниц наслоения противного гноя, постоянно скапливающегося там, стоило только прикрыть веки. Несколько минут он таращился в грязный потолок, приходя в себя и соображая почему же ему так плохо.

Вскоре все разъяснилось. Привычку спать в кровати в одежде, причем полусидя, подоткнув подушку, он приобрел давно, но в последнее время, в связи с растущим душевным беспокойством, стал класть на колени поверх одеяла еще и автомат или что-то подобное по скорострельности и убойности. Этой ночью он почему-то спал крепко, но, видимо, здорово ворочался и сполз в горизонтальное положение. Автомат съехал с коленей прямо ему под бок, и на нем-то он всю ночь и яроспал. Обильная оружейная смазка окончательно привела в негодность простыню, оставив на ней огромные коричневые жирные пятна, будто Максим жарил там глазунью из страусиных яиц. К счастью, затвор автомата был на предохранителе.

Сев на кровати, он поставил машинку в ближайший угол и принялся энергично растирать заросшую щетиной рожу, пытаясь этим как-то взбодрить себя. Умываться он перестал тоже давно — с того случая, когда какие-то шутники слили в городскую канализацию пару цистерн ртути, из-за чего из крана нередко выпадали большие и маленькие блестящие шарики этого очень полезного для человеческого организма металла.

Голова болела ноющей тупой болью, сейчас сосредоточившейся где-то на затылке, почти у самого основания черепа, временами посылая чувствительные разряды в темя и виски, и не было от этого никакого спасения. Разве что сидеть вот так на кровати прямо, закрыв глаза в полудреме, не шевеля ни рукой, ни ногой, дожидаясь, пока боль стечет полностью в позвоночник, и держать ее там, стараясь снова не расплескать на затылок и виски. Увы, это было невозможно.