– Воды мне, паучье семя! – Старшая повитуха пинками разогнала помощниц. – Шевелитесь живо, не то всех отправлю на скотный двор!

Пока девки метались с тряпками и кипятком, повитуха вознесла короткую молитву. Двое суток она не смыкала глаз: не могла разродиться жена начальника железной дороги.

Супруг роженицы, благородный Папа Степан Наливка, кусая губы, носился по внешней галерее своего загородного дома. Начальника терзали дурные предчувствия. Из удаленных горных деревень ползли тревожные слухи. Мытники вернулись ни с чем, а иных побили, в реки побросали. Крестьяне утаивали зерно, били губернаторских людей, пользовались тем, что войска снял президент на южные рубежи. Шалили разбойники, ломали мосты, разбирали рельсы. Кто-то подговаривал народ к бунту, бродили темные личности по хуторам, нашептывали, что, мол, вовсе не президент Кузнец из Петербурга на поезде едет, а дьявол во плоти скоро прибудет на огненной колеснице. Шепотом болтали на уральских рынках, будто некоторые женщины в деревнях выносили вовсе не человеческих младенчиков. И что будто бы погибло несколько повитух, а кое-где – и целые села словно вырезали…

В городе ждали чего-то страшного.

На Малом круге у губернатора края тоже нехорошо болтали. Батраков в этом году ковбои нанять не могут, урожай собирать некому. По дорогам снова стали грабить караваны, желтые дикари с севера заявились, лет восемь о них уже не слыхали. Охотники из тайги зверя не могут выгнать, оскудел вдруг лес грибами и ягодой. Даже зайца худого изловить не могли, шубы шить не из кого стало, тишина на склонах гор повисла. Только пауки, да клещи ядовитые, да гнус.

Хозяин Эрмитажа проснулся за миг до удара ножа.

Еще не открылись глаза, а тело уже летело в сторону, изогнувшись пружиной. Вперед он прыгнуть не мог, там уже ждали. До револьвера тоже не дотянуться. А справа от громоздкой постели взмахнул оружием еще один ночной гость. Судя по медлительному замаху – двуручный меч или топор.

Топор! Боковина высокой кровати с хрустом переломилась. Зазвенело стекло, кто-то разбил обе лампы. Зала погрузилась во мрак, лишь слабой багровой радугой пульсировал камин и покачивались пятна фонарей за плотными шторами.

Человек толкнулся ногами, выкатился с кровати назад, через голову, бесшумно приземлился на ноги, точно кошка, выставив впереди себя острие кинжала. Нож ночного убийцы вспорол подушку в том месте, где только что находилось горло спящего. Его грузный приятель с сопением вытаскивал из доски застрявший топор. Позади раздался едва слышный щелчок – сработал спусковой механизм арбалета. Человек оторвался от пола, перекатился в сторону. Лицо обдало слабым воздушным потоком, с тонким визгом пролетели две арбалетные стрелы. В запертый покой проникли еще пятеро. Неподалеку бились четыре человеческих сердца, и одно – сердце опасного ночного зверя.

Хозяин дворца уже понял, как эти пятеро забрались в охраняемую спальню – по легкому запаху, по слабому дуновению сквозняка, скользнувшего по голым пяткам. Он едва не застонал от досады, столь заметной показалась ему теперь брешь в обороне.

– Ситуация складывается так, что на некоторое время мне придется уехать…

Президент походил из угла в угол, напрасно пытаясь успокоить нервы. В конце концов он вздохнул и заставил себя взять в руки первый документ. Лучшим способом успокоиться всегда была работа мозга. Следовало срочно переключиться на дела земные и повседневные!

– Мне придется уехать. Те, кто поедет со мной, уже оповещены об этом, – повторил Артур. – На время моего отсутствия, как установлено законом, обязанности президента будет исполнять губернатор Петербурга, Михаил Рубенс.

Члены Малого круга, разбуженные ни свет ни заря, терпеливо слушали, открыв свои блокноты. Было слышно, как в окно бьется муха. Даже самые ярые куряги не решались закурить. Хоть об этом прямо не заявлялось, весть уже пронеслась по Зимнему дворцу и выплеснулась наружу, в квартиры высших сановников. На Урале назревает серьезный бунт!

– Поэтому сегодня, сейчас, мы должны решить ряд вопросов, – продолжал Артур. – Дальше вице-президент все определит на Большом круге… Первое и важнейшее – наш нерешенный земельный вопрос…

– Ломать страшно… А ну на башку обвалится? – Митя Карапуз потрогал влажную поверхность кладки.

В свете факелов голубоватая мокрая глина показалась Артуру похожей на задвинутый люк, словно под землей надежно спрятался космический корабль. С неровных стен подземелья непрерывной музыкой лилась капель, с потолка свисали узловатые мокрые корни. Аккуратная когда-то кладка во многих местах осыпалась, грозя полным обвалом. Над узкими стершимися ступенями, по которым спускалась экспедиция, прогнулись ржавые стальные уголки и балки. Застоявшийся воздух пах плесенью и гнилой водой. Снизу, из трещин и провалов доносилось невнятное уханье и плеск.

Солдаты, тащившие таран, незаметно крестились и творили молитвы. После того как разожгли лампы и поставили в ряд треноги с факелами, стало повеселее. Факелы чадили, бойцы вколачивали подпорки, Коваль с интересом крутил головой. Он вспоминал рассуждения ученых начала двадцать первого века о тайнах императорской резиденции, о якобы существовавшей под парками Царского Села секретной железной дороге, о бесчисленных подземных ходах… Но пока что он видел лишь заброшенную дренажную систему и несколько полузатопленных коридоров, забитых грязью и всяким хламом.

– Откель столько грязи? – проворчал Карапуз. – Командир, я страсть как не люблю в грязи полоскаться.

– Откель-откель… – передразнил Черный Дед. – Мы почти под озеро влезли. Хорошо еще, потолок не обвалился.

Минут сорок двигались без приключений, вдоль широкой однопутки, уложенной в чреве бетонного тоннеля трехметровой высоты. По стенам змеились поросшие мхом и паутиной кабели, в гнездах слепо поблескивали небольшие прожектора. Ширина тоннеля превышала десять метров. Вентиляция все же присутствовала – кое-где ощущался слабый, но устойчивый естественный приток. Боковые ответвления чередовались с ливневыми колодцами и резервными кингстонами. Тоннель все время уходил вниз, затем начался плавный поворот налево. Кое-где из щелей сочилась вода, но между шпал пока было сухо. Сторожевые кошки вели себя спокойно, только рыкали, когда на пути, среди щебня встречались черные застывшие капли, похожие на смолу. В таких случаях звали Цырена. Человек-леопард становился на колени, нюхал кровь оборотня, трогал ржавые рельсы, мрачно скалил зубы. Его личный враг ложился тут на отдых и зализывал раны.

На арочном своде, выложенном белым кирпичом, с замковым камнем посередине, плясали отсветы факелов. В стенах через равные промежутки темнели пазы. В некоторых из них сохранились части механизмов, похожие на задвижки. После третьего низкого перрона стали встречаться старинные колодцы с чугунными ступенями. К колодцам подводили котов, но обоняние ничего не подсказывало хищникам. Зато Хранитель памяти уже в третий раз шептался с Цыреном и Черным Дедом. Президент не встревал, справедливо полагая, что каждого из них заменить не в силах.

Угол наклона постепенно уменьшился, тоннель теперь вел горизонтально. Запахло сыростью, появились лужи и насекомые, часто закапало с потолка. Отряд стал чаще останавливаться, поскольку Карапуз приказывал проверять каждый поворот, каждый лаз. Почти все боковые проходы оказались подтопленными. Артур и Орландо неоднократно сверялись с картами. Получалось, что под Большим прудом они давно прошли и уверенно направлялись к станции Александровская. Все именно так, как рассказывали предания о царской подземке.

Однажды в боковом тупиковом проходе солдаты наткнулись на спрессованную временем кучу мусора. Из рвани выглядывал носик старинного чайника, бронзовая каска с фонарем и обрывки арматуры. Спустя сорок метров снова обнаружились следы халатности – китель с позеленевшими пуговицами, ботинки, обрывки каких-то амбарных книг с чертежами. Вполне вероятно, что строители сворачивали работы в спешке. Наконец авангард уперся в развилку, и Артур воочию столкнулся с российской историей.

На кольцевой рельсовой развязке замерла низкая электрическая дрезина с царскими орлами на дверцах и будке машиниста. Дверные ручки вагончиков, подножки, пепельницы внутри, на дверцах – все было выполнено с изяществом и вкусом, соответствуя пожеланиям самого придирчивого заказчика. Неизвестно, возил ли поезд венценосную фамилию или же так и замер в режиме испытаний. Кожаные сиденья, позолота и вензеля почти не пострадали от времени, зато поручни и внутренние панели из ценных пород дерева потемнели и раскрошились.

День подписания мира с турецкими пашами и аравийским халифатом было решено объявить официальным выходным и Днем победы. Естественно, такое мог предложить Думе только президент, ведь никто, кроме него и еще двоих Проснувшихся, не помнил, что такое национальные праздники. О религиозных праздниках память в народе сохранилась, да и соборники поддерживали огонек лампадный, а вот светских радостей практически не осталось. Старики еще помнили времена, когда в городе, поделенном на коммуны, не вспоминали и о Новом годе и вообще теряли нить календаря.

За сутки перед отъездом президент подтвердил, что военный парад состоится. К параду приурочили смотр воинских частей гарнизона, а на Исаакиевской и Манежной площадях развернули выставки трофеев.

– Раааавняййсь!.. Смирнааа! Налс. вууу!!

Громовой голос, усиленный репродукторами, сотрясал стекла:

– Слушай мою команду…. На одного линейного дистанции… первые номера прямо, остальные на-пра…вуу!!

– Господа, его высокопревосходительство!

Тронный зал Зимнего дворца блистал хрусталем и начищенным серебром, свежими красками штандартов и переливами мундиров. Вдоль длинного, застеленного хрустящим льном стола в ожидании президента застыли генералы, высшие чины полиции и жандармерии, клерки министерства обороны и приглашенные чиновники из смежных ведомств. Перед каждым лежала папка в тисненой коже, стоял чернильный прибор и поднос с напитками. За спинами у генералов бесшумно завершали круг официанты и адъютанты, стремясь поскорее покинуть зал совещаний. В соседнем помещении два жандарма и личный секретарь президента готовили секретную почту. За отмытыми окнами искрилась Нева, трепетали флаги на мачтах кораблей и сиял обновленный Петропавловский шпиль.

Церемонеймейстер в багряном, расшитом золотом кафтане ударил жезлом об пол. Члены Военного совета вытянулись в струнку. Оркестр на хорах заиграл гимн. Месяц назад особым указом было предписано на всех приемах в Эрмитаже присутствовать только в парадной форме. Специально разработали вечернюю и утреннюю парадную форму для генералитета, соответственно, белого и голубого сукна, с золотым тиснением погон, гербом Российской империи на шевронах и петлицах, с золотым галуном на обшлагах и двойными лампасами. Накануне президент лично провел смотр частей Петербургского гарнизона и элитных офицерских подразделений. А сегодня впервые в новой форме щеголяли генералы и адмиралы. Штатские чиновники также явились в свеженьких мундирах соответствующих расцветок, в начищенных хромовых сапогах и с одинаковыми прическами. После того как в Ярославле и Воронеже заработали трофейные ткацкие фабрики, стало возможным одеть армию, жандармерию и управленцев высшего ранга в приличное платье. Правда, теперь не хватало тонкорунных овец, но Коваль уже привык, что всегда чего-то не хватает…

Да, сегодняшнее утро Коваль мог смело назвать началом новой тихой революции! Отныне госслужащим мужского пола предписывались короткие стрижки, бороды длиной не больше трех сантиметров и усы строго определенной формы. Что касается военных, то с сегодняшнего дня вводились обязательные перчатки на официальных приемах и единый крой для формы по всем гарнизонам и военным частям.

Хрустя портупеей из бычьей кожи, сверкая гербами на погонах и надраенными пуговицами, президент прошествовал к высокому креслу, стоявшему во главе стола. Начищенные мастикой дубовые паркеты отражали тряску хрустальных люстр и многоцветные панно потолков. По углам зала заседаний тихо дымились курильницы, за стенкой звякали телефоны, с реки доносилась канонада. Там продолжался праздник.

– Овса, восемьдесят пудов?..

– Есть овес, восемьдесят!

– Корова вяленая, полутушами, семьдесят две?

– Есть семьдесят две!..

Погрузка в эшелон шла вторые сутки, то при ярком свете факелов, то под невеселым питерским солнышком, пробивавшимся сквозь весеннюю морось.

– Демон, ты снова нас бросаешь?

Надя ван Гог пришла к нему, уложив дочерей, когда за окнами вагона начало смеркаться. Как всегда, вошла неслышно, но он угадал ее, не оборачиваясь, как угадывал всегда, стоило ей приблизиться снаружи к двери, даже не по запаху, а по знакомому току крови, по сердцебиению, по глубокому дыханию, чуть замедленному на вздохе, сдобренному ароматом сушеного урюка и жасминовой воды. Как всегда, еще до ее появления, он внутренне размяк, пропуская через себя волну горячей заботы, волну спокойной настороженности, становящейся острее с возрастом.

Не оборачиваясь, он втянул ноздрями воздух; обоняние натасканного Клинка распеленало смутный клубок запахов, исходивших от его женщины. От нее пахло дочерьми, обеими девочками, которые вместе с матерью направлялись в деревню; пахло старшим сыном. После гибели первенца старшим парнем стал Федя. Пахло от Нади детским мылом, совсем недавно изобретенным, пахло чаем, мятой и бергамотом, пахло хвойной ванной с маслами, и даже немного пахло девушкой, желтой дикаркой, назначенной массажисткой к жене президента…

– Иди ко мне, быстрее…

У них было чертовски мало времени. Но они привыкли урывать время, урывать у его безумной государственной службы, у вечного потока просителей и чиновников, у бесконечных переездов и военных кампаний. Коваль обнял жену, одной рукой за затылок крепко прижимая к себе, сгреб влажные волосы в ладонь. Второй рукой притянул за бедро, привычно повел вверх полу халата, не встречая сопротивления одежды, встречая лишь мокрое, ждущее, горячее ее тело…

Утром ничто не предвещало трагедии.

Во всяком случае, ни один из городских оракулов не заявил накануне, что назавтра прольется кровь, что и послужило впоследствии поводом к изгнанию многих волхвов и резне среди лживых ворожей. Впрочем, если бы нашлись ловкачи, способные заглянуть и прочесть предвестия в Книге Качалыциков, беду можно было бы отвести, хотя бы частично… Но юные Качальщики, жившие в интернате Зимнего дворца, сами не умели еще предсказывать будущее. А взрослые Хранители равновесия, кружившие в пригородах в поисках Слабых меток, уже давно не желали помогать Проснувшемуся демону… Поэтому все случилось именно так, как случилось.

В восемь тридцать утра прозвенел колокол в зале заседаний Мариинского дворца. Несмотря на жесткий регламент и заранее разосланные приглашения, около трети думцев не спешили с завтраком и вальяжно подтягивались к девяти. Для большинства очередной длительный отъезд Кузнеца означал возможность слегка расслабиться, всласть поспать и нагулять жирок. Чего уж говорить о членах Думы, если даже гопники с городских окраин праздновали проводы президента, как собственные именины.

Вице-президент Рубенс открыл заседание и сразу предоставил слово министру финансов. Начали обсуждать бюджет на следующий год. Портос в очередной раз поставил перед Думой вопрос о выпуске единых бумажных денег.

– До Большой Смерти в России существовала система фабрик «Гознака», – деловито начал бумажник. – Нам повезло, что сохранилась фабрика именно в Петербурге, хотя ее изрядно разграбили. Но зато мы обнаружили почти нетронутую фабрику в Краснокаменске, где оборудование самого высшего класса, и еще одно производство… Не буду скрывать, наши инженеры еще пока не могут разобраться с техникой. Мы выяснили, как делать водяные знаки. Гораздо сложнее освоить ныряющую защитную нить и печать орла, которая меняла бы цвет. Если Дума выделит пять миллионов, этого хватит на запуск всех трех фабрик… «Гознак» мог бы стать строго государственным или, напротив, акционерным обществом, вам решать. Но заказчик всегда будет один – министерство финансов…