Однажды, теплым сентябрьским днем, Талли, Дженнифер и Джулия сидели за кухонным столом в доме по улице Сансет-корт

[1]

.

— Талли, иди домой, — сказала Дженнифер Мандолини. — Я не хочу, чтобы ты явилась ко мне на день рождения в таком виде. — Она ткнула пальцем почти в лицо подруги.

Талли Мейкер не обратила на нее внимания. Она помешивала французский луковый соус, который готовила редко, но зато хорошо, и была вся поглощена этим.

— Еще раз попробую и улетучусь, — сказала она, но весь ее расслабленный вид говорил об обратном. Так удобно было сидеть за столом, забравшись с ногами на кушетку, и помешивать соус. На кухне у Мандолини пахло яблочным пирогом, в то время как в кухне ее собственного дома никогда не витали подобные запахи.

Дженнифер дотянулась до соуса и отобрала его у Талли.

На углу Уэйн-стрит и Сансет-корт Джулия повернулась к Талли.

— Почему она ничего не рассказывает нам? — спросила она.

Талли пожала плечами.

— Рассказывает ровно столько, сколько хочет. Ты хоть раз разговаривала с ним?

— Нет, — ответила Джулия, и от семнадцатого дома до Хантона они прошли в молчании. Талли не ходила на школьный бал в мае, вспоминала Джулия. И она не видела, как Дженнифер смущалась, не решаясь посмотреть в лицо семнадцатилетнему пареньку, обнимавшему ее за талию. Джулию тогда потрясло выражение лица Джен; но, поскольку Дженнифер с тех пор ни разу об этом не упомянула, Джулия, когда рассказывала Талли о бале, как-то забыла придать этому эпизоду значение. Она и совсем было об этом забыла, пока вдруг снова не увидела точно такое же выражение в глазах Дженнифер, когда та разговаривала с парнем у соседнего шкафчика. И вот тогда, сопоставив все это со школьным балом, она и рассказала Талли. И Талли сразу всполошилась. Она начала высмеивать парня и изводить Дженнифер разговорами о нем при каждом удобном случае.

После того как Талли и Джулия ушли, Дженнифер вздохнула и поднялась по лесенке в спальню родителей. Ее мать, только что из душа., сидела на кровати. В одной руке у нее было полотенце, в другой — сигарета.

Дженнифер сказала:

— Ма, а ты знаешь, что «Мальборо» запатентовало водоотталкивающие сигареты?

— Да ну тебя, Джен, — отмахнулась Линн Мандолини.

— Нет, серьезно. Я видела рекламу: «Почему бы вам не получать два удовольствия сразу? Вы моете голову и вдыхаете никотин одновременно. Вы всегда мечтали об этом, и вот ваша мечта сбылась. Вы заплатите чуть больше, но удовольствие стоит того».

Талли целенаправленно, хотя и неторопливо, шагала по дороге. Она знала, что ей необходимо домой, — было уже пятнадцать минут шестого, а до дома от того места, где они расстались с Джулией, была еще целая миля. Ей нужно успеть принять душ, привести себя в порядок и к семи часам быть у Дженнифер. Но почему-то Талли не торопилась. Она медленно поднималась по Джуэл-стрит.

Дома трех подруг находились на одной прямой линии. Дом Дженнифер на Сансет-корт был дальним от Талли и располагался в самом красивом месте. Джулия жила на углу Уэйн-стрит и Десятой улицы в двухэтажной бунгало, где, кроме нее, проживало еще четверо детей и двое взрослых. Зато Талли жила почти у самой реки Канзас Ее тихое течение могло бы действовать умиротворяюще, если бы не беспрестанный грохот Канзасской скоростной магистрали и не лязг товарных вагонов по Сент-Луисской железной дороге. Да, если бы не это да еще не вид на жуткое сооружение завода по очистке сточных вод города Топика, Талли любила бы звуки реки.

По пути домой Талли нужно было пересечь парк — такой маленький, что у него даже не было названия. По выходным там играли малыши из детского сада и ученики начальной школы. В парке была так называемая площадка для игр. Площадка-то была, но играть там почти негде: одна-единственная стандартная горка, качели для детей постарше и качели в виде доски, переброшенной через бревно, — для самых маленьких. Не то что «площадка для игр» в детском саду Уэшборнского университета. «Вот там действительно есть где поиграть», — думала Талли, сидя на качелях и тихонько раскачиваясь. Вперед — назад, вперед — назад — взлетала Талли. Она услышала, как к ней приближается женщина с двумя детьми. Старший мальчик бежал вприпрыжку и что-то выкрикивал, а младший орал в огромной розовой коляске. Троица проследовала мимо нее, младший громко требовал, чтобы мать отвела его на какие-то детские песенки. Женщина, проходя мимо Талли, широко улыбнулась, и Талли улыбнулась в ответ. Забыв о времени, она следила глазами, как они ходят по площадке, — смотрела просто так, без всякой цели, ни о чем не думая, ничего не чувствуя… Вдруг она вспомнила про день рождения Дженнифер, быстро спрыгнула с качелей и поспешила домой.

Перед зеркалом в своей спальне Талли мысленно «поздравила» себя. Давно пора снова сделать «химию» и высветлить волосы. Кожа чересчур бледная — спасибо пасмурному лету. Чтобы скрыть бледность, она наложила слишком много румян. При дневном свете она выглядела бы как клоун, но сейчас, вечером, это смотрелось более или менее приемлемо. «Более приемлемо для кого? — подумала Талли. — Для матери?»

Задохнувшись от бега, Талли позвонила в дверь, лелея слабую надежду быть услышанной, и вошла в дом. «Ну, посмотрим, что тут делается», — подумала Талли и немедленно узрела какого-то парня, который выбежал? выпал? из холла, расплескивая пиво на нее и на себя. Она недовольно посторонилась; он поднялся, хотел извиниться, увидел ее, заулыбался и раскинул руки.

— Талли! — воскликнул он, двигаясь ей навстречу и хватая ее за талию. —

Би-поп-а-лу-ла, она — моя крошка…

— Очень мило, — сказала она, пытаясь освободиться.

— Я никуда не пущу тебя, пока ты не потанцуешь со мной, Талли. Мы все так ждали тебя! Но теперь все, мой танец — первый, и

«оставь за мной последний танец!»,

 — пропел он.

— Хорошо, хорошо, — она убрала его руки с талии, — только дай мне сперва переодеться.

В воскресенье утром Дженнифер сидела у телефона и ждала звонка. Накануне вечером Джек сказал, что завтра позвонит, но завтра уже пришло, скоро полдень, а звонка все нет. Ожидая, Дженнифер даже не пошла в церковь Святого Марка к десятичасовой мессе.

Последние гости ушли около полуночи, и Дженнифер до двух часов ночи лихорадочно убирала комнату, прежде чем наконец легла в постель. «Как он добрался до дома?» — подумала Джен. Он ушел около одиннадцати, сказав, что ему нужно поймать такси. Но он жил неподалеку и вполне мог бы добраться до дома пешком.

Дженнифер плохо провела ночь и проснулась в половине шестого, чтобы заглянуть в гараж, пока не встали родители. Потом она начала прибирать в доме, а в половине седьмого встали мама и папа и помогли ей. Она пылесосила, вытирала пыль, начищала все до полного блеска. Потом спустилась позавтракать.

Воскресные завтраки! Как она любила моцареллу и луковый омлет, которые готовила мама; эти блюда любили все трое, вся ее семья. Но сегодня утром Дженнифер глядела в тарелку и думала о

его

дыхании,

его

дыхании на

ее

плечах, волосах; о запахе пива, исходившем от

него

, когда он наклонялся к ней и смеялся ей в ухо, и она чувствовала прикосновение его влажной от пота светловолосой гривы к своему лицу.

— Ну как, Дженни, хорошо повеселилась? — спросил Тони Мандолини.

Робин наконец позвонил Гейл. Ее ледяной голос его не удивил. Его приемная мать была теплой, как летнее полуденное солнце, а Гейл ничуть не походила на нее. Робин попросил у Гейл прощения, сказал, что никогда не вводил ее в заблуждение, у них не было ничего серьезного. Гейл спросила: неужели он думает, что она захочет,

может

захотеть увидеть его снова вместе с

той

? Робин удивился: у него совсем не было намерения общаться с Гейл. Но ей он сказал:

— Нет, конечно. Я понимаю. Я не умею вести двойную игру. Надеюсь, мы сможем остаться друзьями.

В следующее воскресенье, опять воспользовавшись помощью Дженнифер, Робин повел Талли в «Красный лангуст». Они вкусно пообедали. Талли поинтересовалась, сказал ли он что-нибудь Гейл, которая сталкиваясь с ней в школе, шипела, ей вслед, как старая кобра.

— Клянусь тебе, раньше я никогда ее не видела, — говорила ему Талли. — Но всю эту неделю я встречаю ее каждый день, она ходит за мной по пятам и разбрызгивает яд. Ты не говорил с ней?

— Хочешь, покатаемся, — предложила Дженнифер Талли как-то в воскресенье по дороге в Рощу.

— Конечно, — ответила Талли и посмотрела на подругу. Прошло целых три недели с тех пор, как Дженнифер подарили машину, но она пригласила Талли на прогулку в первый раз. Только два раза Дженнифер позволила Талли сесть за руль на подъездной дороге.

— Куда бы ты хотела поехать? — спросила Дженнифер.

— В Калифорнию, — улыбнулась Талли. — Но пока остановимся на Техас-стрит.

Дженнифер тоже улыбнулась.

— И все-таки, когда ты познакомишь меня со своей матерью? — спросил однажды Робин по телефону.

— Никогда, — радостно ответила она. Но когда повесила трубку, ей уже не было так весело. Она решила позвонить Джулии. Та ее развеселит. Но миссис Мартинес сказала, что Джулия в своем историческом клубе. И принялась подробно рассказывать. «Не все ли равно, чем она там занимается, — подумала Талли, кладя трубку. — Вечно ее нет дома, когда нужно».

Талли позвонила Дженнифер, но той тоже не оказалось дома.

«Никто не сидит дома, кроме меня», — обиженно думала Талли.

Она, распахнув окна в своей комнате и включив радио, немного потанцевала. В ее распоряжении была только одна комната, которая вместе с ванной занимала весь второй этаж. «Я улечу отсюда, — запела она, — я улечу отсюда, улечу, как далеко я улечу». Она перестала танцевать, вошла в чулан и отыскала там Национальную географическую карту, которую держала в плетенке из-под молока. Разложив карту на кровати, Талли опустилась на колени и принялась ее рассматривать. Она осторожно дотрагивалась пальцами до названий городов, поселков, деревушек, океанов и пустынь штата Калифорния. Пало Альто, сюда мы поедем, Пало Альто, Сан-Хосе. Только в Пало Альто, только в Пало Альто, только…»

Робин хотел заехать за Талли, чтобы отвезти ее на вечер встречи выпускников. Заодно он надеялся познакомиться с ее матерью. Но Талли эта идея не показалась слишком удачной.

— Талли, мне надоело играть в эти игры. Просить помощи у Дженнифер, лгать, прятаться. Должен же быть какой-то выход.

— Выход, несомненно, есть, — сказала Талли. — Ты можешь встречаться с другой девушкой.

— Не думаю, что твоя мать — такое уж чудовище, — гнул свое Робин. — Неужели ей не хочется, чтобы тебе было хорошо?

— Я не думала об этом, — неохотно ответила Талли. — Возможно, ты прав. «Она всего лишь бьет меня по лицу, потому что знает — это единственное место, за которое я беспокоюсь, — подумала она про себя. — Чтобы мне было хорошо? Вряд ли».

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что вы с Талли собираетесь в Калифорнию? — спросила Линн. Тони оторвался от жареной говядины.

— Только то, что сказала, — ответила Дженнифер. — Мы хотим поехать в Калифорнию. Мы собираемся в Калифорнию.

— О чем ты говоришь? — сказал Тони. — Ты собиралась в Гарвард. Я думал, все уже решено.

Дженнифер покачала головой.

— Мы приняты в Стэнфорд. И именно туда мы поедем.

Робин стоял под душем и громко распевал. Была суббота, и он собирался на свидание с Талли. Каким-то чудом ей удалось это устроить. Три дня назад она сказала ему об этом, и он заказал лучший номер в «Холидэй Инн».

Робин вышел из душа и стал вытираться перед громадным, от пола до потолка, зеркалом. Зеркало запотело, но Робин протер его полотенцем и отступил назад, чтобы посмотреть на себя.

— Хм, выгляжу неплохо, — подытожил он и стал одеваться.

Прекрасное настроение омрачала только мысль, что он в самый загруженный день недели оставляет подсчет выручки на девятнадцатилетнего ассистента. «Ты имеешь право расслабиться, парень, — уговаривал себя Робин, натягивая свои лучшие хлопковые брюки и свитер поло. — Посмотри на своих братьев».

— А больше у тебя ничего нет? — спрашивала Талли у Джулии в начале декабря. Девушки наряжались на банкет для выпускников. Как всегда, платье Талли брала напрокат у Джулии. Джулия носила вещи на два размера больше ее и была полнее в груди. Сегодняшнее платье было из цветастого ситца.

— У тебя нет чего-нибудь черного?

— Нет, Талли у меня нет ничего черного. Не будь такой привередой.

— Хорошо, хорошо, — сказала Талли. — В конце концов я всего лишь попрошайка.

— Ты не попрошайка, Талли. Просто больше у меня ничего нет, понимаешь?

На Рождество Талли и Робин поехали на похороны его отца. Мистер Де Марко умер в Сочельник.

Двадцать седьмого декабря они опустили его гроб в землю рядом с Памелой Де Марко. Робин представил Талли родным как свою девушку, и Талли сердечно всем улыбалась. День был пронзительно холодный и ветреный. Талли удивляло, как открыто выражают свои чувства собравшиеся. Робин молчал, весь в черном, его лицо походило на маску. Но когда вернулись домой и он увидел кресло отца и вдохнул запах камфары, выдержка ему изменила. Талли гладила Робина по спине и опять удивлялась. Ей казалось, что он не очень переживает из-за болезни отца, но вот тот умер, и для Робина это настоящий удар.

Новый год прошел хорошо. Шейки, Королева бала выпускников, пригласила всех на вечеринку. Даже Джулия с Томом не ссорились. Все внимание Талли этим вечером было приковано к Дженнифер, потому что Дженнифер почти весь вечер провела с Джеком. Он не отходил от нее ни на шаг. Талли не стала всматриваться в лицо подруги, она и так знала, что увидит; куда больше ее интересовало лицо Джека. Но на его лице трудно было прочитать какие-либо чувства. Потому что, во-первых, он был пьян. А во-вторых, он не принадлежал к числу тех людей, по лицам которых легко читать. Он умудрялся владеть своим лицом даже под парами алкоголя. Но его руки дотрагивались до рук и плеч Дженнифер, до ее лица и шеи. Его глаза смеялись вместе с ней, и его губы тоже. А Джек склонился к ней, Талли даже показалось, что он почти нежен. Нежный — какое нелепое слово! Но именно слово «нежность» пришло ей на ум, когда она увидела, как Джек смотрит на Дженнифер. И еще: он смотрел на нее так, словно знает ее лицо наизусть. «Итак…» — тихонько запела Талли…

Дженнифер закрыла глаза и тут же снова открыла.

О Господи! Он здесь. Открой глаза, Джен, ты же так хотела смотреть на него, а теперь закрываешь глаза? Что с тобой?

Она предполагала, что они едут к его дому. Он не сказал на этот счет ничего определенного. Незадолго до того, как часы пробили полночь, он шепнул ей: «Давай смоемся отсюда», — и потом добавил кое-что еще. А может быть, он думал, что они поедут домой к

Дженнифер

? На вид он был совсем пьян.

«Хорошо, Джен, держись за баранку обеими руками, успокойся, девочка, и веди машину. У тебя еще будет уйма времени, чтобы смотреть на него. А сейчас просто веди машину. Должно быть, уже за полночь, — подумала она. — Никак не могу вспомнить: он сам попросил меня отвезти его домой, или я ему предложила? Да и помнит ли он сейчас, где его дом? Ты только посмотри на него, нет, ты только посмотри на него. Дженнифер, веди машину, и успокойся».

На Лейксайд Драйв Джек пригласил ее войти. Казалось, дома никого нет. «Все ушли», — подтвердил Джек, исчезая в ванной. Дженнифер села на диван в гостиной и осмотрелась. Давненько она не была здесь. Год, наверное. Ей всегда нравилась эта комната. Здесь стояла плетеная мебель, выкрашенная в белый цвет, и было много цветов.

Летели дни. Все еще короткие и пасмурные. Но каждая новая стрелка травы несла с собой весну, и каждая капля дождя смывала запах зимы. Каждое дуновение ветерка уносило остатки зимнего воздуха. Процесс шел медленно — возрождалось всякое дерево и цветок, увеличивался минута за минутой световой день, и вечер наступал с каждым днем все позднее и позднее. Если бы они понимали, что и в их жизни — сейчас весна, возможно, они обращали бы больше внимания на эти мелочи. Время, однако, течет медленно, когда ничего не происходит; и ежедневные перемены не сохранялись в памяти; каждое происшествие поглощалось другими событиями и забывалось, как забываются завтрак или заход солнца, то обыденное, что заполняет каждый из дней; особенно в молодости, когда жадно глотаешь воздух в ожидании перехода в лучший мир, в мир взрослых; и. не можешь дождаться, когда кончится сегодня, чтобы скорее наступило завтра — эта новая жизнь.

Снежный февраль перешел в март. А в марте зарядили дожди.

Ветры и грозы принесли запах весны. По телевизору то и дело предупреждали об опасности торнадо, и каждый день проливной дождь сменялся ослепительным солнцем. Типичный март для Канзаса.

Талли всеми средствами старалась не допустить, чтобы Робин встретился с ее матерью, да и сама держалась от Хедды подальше. В первую неделю марта она пережила легкий испуг, обнаружив в почтовом ящике письмо, адресованное Хедде Мейкер. Больше всего Талли удивило, что адрес был написан от руки. Хедда никогда ничего не получала, кроме счетов, и уж тем более никаких личных писем. Присмотревшись внимательнее, Талли заметила, что имя Хедда написано неправильно, с одним «д». Талли вздохнула и решилась на маленькое преступление.

Это случилось незадолго до того, как Талли окончила школу. Она все еще работала по четвергам в Уэшборнском детском саду, и однажды к ней подошла Трейси Скотт. Ширококостная женщина лет двадцати пяти, она носила короткие юбки, выставляя напоказ выше колен такое количество обильной белой плоти, которое Талли предпочла бы не видеть.

Дэмьен, трехлетний сын Трейси, ходил в малышовую группу. Талли не знала точно, сколько зачетов обязаны сдать студенты, чтобы их детей зачислили в Уэшборнский детский сад, но, послушав Трейси, пришла к выводу, что не так уж и много.

Трейси Скотт пришла узнать, не согласится ли Талли присматривать за Дэмьеном летом — примерно пять-шесть вечеров в неделю.

— Мой новый друг — музыкант, — объяснила она Талли. — А я, я хочу быть рядом с ним, вы понимаете, чтобы поддерживать его, когда он играет. Он — хороший музыкант. На самом деле. Вы бы сказали то же самое, если бы услышали его. Может быть, как-нибудь вы придете посмотреть, как он выступает?

Талли раздумывала. Где живет Трейси?

Когда она очнулась, было уже утро, и лил дождь. У нее ныло все тело, болели шрамы на запястьях. Она вскарабкалась по откосу, села в машину, развернулась и проехала 150 миль в обратном направлении на восток, в Манхэттен, к «Де Марко и сыновьям».

Робин взял на себя все заботы. Сорок восемь часов Талли провела в «Манхэттен Мемориал», где врачи — уже второй раз в ее жизни — срастили ей сломанный нос, наложили шины на сломанные ребра и швы на запястья.

Она оставалась с Робином еще две недели, до середины июня. Ей не слишком хотелось оставаться, но выбор был невелик. Еще хорошо, что большую часть времени Робин проводил на работе. Талли ездила по окрестностям, бродила по магазинам. Иногда сидела в библиотеке. Время от времени ездила в Топику повидать Джулию. Последние месяцы они редко виделись.

По вечерам Талли с Робином ходили поужинать куда-нибудь в бар, или в кино, или в ночной клуб. Однажды Талли участвовала в танцевальном конкурсе. Ее партнером был красивый студент танцевального отделения университета. Они выиграли, и Талли сказала ему, что никогда еще не встречала ирландца, умеющего хорошо танцевать, а он ответил, что вообще никогда не встречал

никого

, кто умел бы танцевать так, как она. Они выиграли двести долларов. Он отдал ей половину и угостил ее выпивкой. Этим же вечером Талли выдержала грандиозную сцену ревности, устроенную Робином.

На следующий день Талли позвонила новому знакомому и отправилась к нему. Он жил в доме, который находился за территорией университета, — вместе с ним проживало еще трое студентов танцевального отделения. Талли переспала с ним и уехала, сделав вывод, что в танцах он преуспел значительно больше, чем в сексе.

Сильвия Васкез работала у Карлоса О’Келли администратором. Это была невысокая миловидная женщина родом из Гватемалы. Для начала она решила послать Талли в безалкогольный зал. Здесь было меньше чаевых, зато не требовалось особой быстроты обслуживания, что было на руку Талли, никогда в жизни не работавшей официанткой.

Сильвия выдала Талли форму — закрытую голубую блузку и короткую цветастую хлопчатобумажную юбку. В первую неделю Талли отработала три вечера. При тарифе доллар в час вместе с чаевыми у нее получилось 60 долларов. Это были первые по-настоящему заработанное деньги — она никогда не считала настоящей работой танцы в клубах, разовые поручения Линн Мандолини и присмотр за ребенком. На следующей неделе она заработала 80 долларов, а на третьей Сильвия добавила ей еще десять часов, и ей удалось получить 20 долларов.

Талли осталась в трейлере, передвинув большую часть скарба Трейси в освободившуюся комнатку Дэмьена.

Впервые увидев трейлер, Робин не смог скрыть своего ужаса.

Одна, две, три, четыре минуты жуткого крика. Идущего изнутри, отвратительного, ужасающего. Линн Мандолини трясла Дженнифер, трясла Дженнифер и кричала. Талли плотно зажала уши ладонями. Пусть лучше у нее лопнут барабанные перепонки, только бы это прекратилось, прекратилось.

Она открыла глаза и увидела, как Линн, прижимается губами к лицу Дженнифер, прижимается к ней в попытке… Талли не знала чего, и быстро закрыла глаза и прижала пальцы к глазам, чтобы не видеть, чтобы спрятаться от вида Линн Мандолини, чтобы это прекратилось, прекратилось. Но было слишком поздно. Образ Линн, склонившейся и в отчаянии прижимающейся губами к тому, что осталось от Дженнифер, словно выжжен у Талли в мозгу. Она закрыла глаза, но продолжала видеть перед собой обезумевшую мать, склонившуюся над своей единственной дочерью.

Все еще стоя на коленях, Талли переползла в ванную.

— Миссис Мандолини, миссис Мандолини, — шептала она, опустив голову. — Ничто не поможет.

Но Линн не слышала Талли за своим чудовищным криком, от которого у Талли бежали по коже мурашки.

Прошел первый год Талли в Уэшборнском университете.

Весь год Талли жила в трейлере Трейси Скотт и ждала ее возвращения. Она ходила на занятия, на работу, а по выходным встречалась с Робином. Талли бросила курить и пристрастилась к спиртному, потом бросила пить, перестала читать и смотреть телевизор и часами сидела в одиночестве. За первый год учебы Талли сорок раз победила на танцевальных состязаниях, проходивших по вторникам в «Тортилла Джек».

Талли написала Джулии — один раз перед Рождеством и еще раз после. Джулия прислала ей четыре письма до Рождества и шесть после.

Четыре дня в неделю Талли работала бок о бок с Шейки, и это ей совсем не нравилось. Видеть Шейки так часто было тяжело. Так тяжело, что в апреле Талли уволилась от Карлоса О’Келли и нанялась на работу в «Каса Дель Сол», на несколько домов дальше от своего пристанища.

Весь этот год Талли жила только от воскресенья до воскресенья.

Летом 80-го Талли проходила практику. Ее работа состояла в том, что она складывала и сортировала заявления в социально-реабилитационную службу. Но мистер Хиллер, вице-президент СРС, испытывал к Талли почти отеческое расположение. Он напоминал ей мистера Говарда Каннинхэма из «Счастливых дней».

Он убедил Талли, что такой опыт очень важен, и перевел ее к Лилиан Уайт — в агентство по подбору семей, желающих взять детей на воспитание. Талли должна была заниматься заявлениями семей, впервые обратившихся в агентство. Инструкция предписывала посещать эти семьи и только после ознакомления с их жизнью и условиями решать можно ли отдать в этот дом ребенка. Но Талли никогда не ходила по домам; она знала, что этого не делал никто. А вот шестичасовое обучение для потенциальных опекунов проводилось неукоснительно. За триста шестьдесят минут любого могли научить, как нужно воспитывать детей.

Работы было много; на каждого сотрудника приходилось тридцать пять детей, и не просто детей, — детей со всем их прошлым, в котором не редкость грязь, пьянка, наркотики и родители за решеткой. Работников было мало: семь человек, вместе с Лилиан. Талли была в это лето при них девчонкой на побегушках. По двадцать раз на день она слышала: «Возьми эту заявку и отнеси Лилиан». Что делала с этими заявками Лилиан — было загадкой.

Ее обязанностью было также быстро подбирать данные о детях, которых Лилиан собиралась продать, как про себя называла это Талли, в семью опекунов.

Во всей этой системе самым обидным для детей Талли считала шестичасовое обучение. Шесть часов. Чтобы купить подходящий лифчик, и то иногда требуется больше времени.

Хедда Мейкер, в девичестве Раст, родилась в 92 году у жены фермера, занимавшегося свиноводством к северу от Оклахома-Сити. Родители Хедцы, Билл и Марта Раст, поженились в 1936-м, и у них все еще не было детей, когда в августе 1941-го Билла призвали на срочную службу. Марта родила девочку весом в четыре фунта и четырнадцать унций на пять недель раньше срока — 6 августа 1942-го года. Когда ее муж в 1945-м вернулся с Тихого океана и его встретили не только жена, но еще и трехлетняя дочь, он обнаружил что даже война с японцами не смогла выбить из его головы умения считать до девяти.

Он бил Марту так, что она была на волосок от смерти, и, пока бил, называл ее шлюхой. И все это время маленькая

Хедда бегала вокруг дивана и смотрела на них. Избив жену, Билл Раст вышвырнул обеих из дома.

Марта, с переломанным носом, с тремя кровоточащими ранами во рту, кое-как добралась до ближайшей больницы, где ее доброжелательно встретили и заботливо лечили. Хедду поместили в детскую палату. Хедда была толстой, угрюмой, замкнутой; она мало говорила и большую часть времени проводила одна.

Марта пробыла в больнице трое суток и после этого сбежала, не дождавшись выписки, не оставив адреса и бросив дочь.

— Талли! К телефону! — крикнула Донна. На часах было пять тридцать.

Талли подошла к телефону. «Мужчина, — успела шепнуть Донна. — Очень серьезный голос».

Никто никогда не звонил ей на работу, кроме Шейки. «Что могло случиться?» — подумала Талли, поднимая трубку.

— Слушаю.

— Это Натали Мейкер?

Первой мыслью Талли, когда она проснулась, было: «Мне двадцать лет. — И сразу после этого: — А я все еще в Топике».

Она вылезла из постели, почистила зубы, приготовила себе кофе и села на диван. «Двадцать лет. Я прожила уже двадцать лет. И восемнадцать из них со своей матерью. Даже убийцам иногда дают меньшие сроки. И так же, как они, я освобождена условно. Если я буду плохо себя вести, я снова окажусь в тюрьме, в Роще».

«Я отбыла свой срок, конечно, — думала Талли, — но ведь я ничего не совершала. Я как Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо, заключенный, в замке Иф за преступление, которого не совершал, но в отличие от него перед моими глазами не высится собор, чтобы вдохновлять меня. Я смотрю всего лишь на… — Талли отодвинула занавеску, — на шоссе, ведущее в Санта-Фе и Сеарс, Робак. Великолепно. В любом случае, я не обязана опекать ее. Или искупать свою вину. Она мне вообще почти не мать».

Талли надела шерстяной костюм и вышла на улицу. Стоял двадцатиградусный мороз, и ветер, завывая, сдувал снег с железнодорожной насыпи и взметал его вверх, прямо в лицо Талли. Она обхватила себя руками и стала смотреть на Канзас-авеню. Здесь еще не прошла снегоуборочная машина, и вся дорога была завалена снегом. Талли вспомнила стихотворение девятнадцатого века:

«Почему снежный вихрь меня хлещет, свистя? Неужель потому, что ничьё я дитя?»

Она вернулась в дом, намереваясь приготовить себе что-нибудь на завтрак, но потом отказалась от этой мысли; Талли не любила готовить только для себя и не любила есть в одиночестве.

Спустя три дня Робин отправился в больницу. В столе справок он поинтересовался, можно ли ему навестить Хедду Мейкер.

— Кто вы? — спросила сестра.

— Робин Де Марко.

— Вы ее родственник?

«Нет, — подумал Робин. — Еще нет».

Робин не позвонил ни на этой неделе, ни на следующей, ни после. Талли без всякого удовольствия проводила свободное время с Джереми и все время ждала, когда позвонит Робин. За последние два года не было и двух дней, чтобы он не звонил ей.

Она думала, что надо бы снять его кольцо, но была не в силах отказаться от него, даже когда встречалась с Джереми. Единственное что она сделала, — это убрала обратно в стол фотографии Робина, но этот жест послужил скорее для спокойствия ее собственной души, чем для спокойствия Джереми Мэйси. Джереми промолчал, увидев кольцо, но даже если бы он что-то и сказал, оно стоило того, чтобы поссориться с учителем.

Это кольцо стоило и того, чтобы поссориться с Хеддой.

Прошло пять долгих недель.

Раньше Талли проводила субботние вечера с Робином. В зимние воскресенья они допоздна валялись в постели, потом Робин готовил на завтрак яичницу с беконом или вел ее в какой-нибудь ресторан. Потом они покупали цветы и ехали к Святому Марку. Летом ходили к десятичасовой мессе. Зимой нет. Теперь она проводила субботний вечер с Джереми, воскресным утром просыпалась рядом с Джереми, и о том, чтобы пойти к Святому Марку, уже не могло быть и речи. Потому что пойти — значило рассказать. А Талли не находила в себе сил для этого.

Через два дня Талли поехала к Робину. Она не стала выезжать на трассу, а ехала по маршруту 2-го автобуса, предпочтя живописную дорогу. Но было уже полседьмого вечера, и кромешная чернота канзасской ночи окутала дорогу, пролегавшую через прерию, и холмы, поросшие хлопчатником. Она ехала одна под беззвездным небом, в божественной тьме, которую не нарушал ни один проблеск света, порожденного цивилизацией.

Талли нервничала. Она крутила кольцо на пальце и думала: «А что, если Робин не захочет меня видеть? Что, если он потребует кольцо обратно? Ну нет, я не отдам его. Если он не хотел мне его отдавать, не надо было бросать его мне под ноги».

Она включила фары и поехала медленнее. Ей всегда нравилось ездить по шоссе на скорости не меньше восьмидесяти, и ее неизменно останавливала вежливая канзасская полиция. Сегодня она тащилась на сорока, позволяя другим машинам обгонять себя на двухполосной дороге. Сегодня Талли волновалась. «Ну если он не захочет больше меня видеть, тогда я продам кольцо. Клянусь, я сделаю это. Как пить дать за него дадут не меньше двух сотен. Как минимум двести долларов.

«Этого хватит на дорогу в Сан-Хосе»,

 — мелодично пропела она.

И снова ее охватило чувство вины. Она уже заполнила документы на перевод в Калифорнийский университет в Санта-Круз и отправила их вместе со своим экзаменационным листом, заплатив 30 долларов за регистрацию. Средний балл ее экзаменационного листа — 3,78 — был проходным. «Так какой смысл ехать к Робину? — Талли сбавила скорость до тридцати. — Какой смысл ехать, даже если он не оттолкнет меня? Ведь я все равно уезжаю. А он не собирается ехать со мной. Он любит эту проклятую прерию, заросшую хлопчатником. Он любит свой магазин, любит свой дом, любит высокую траву и торнадо. — Она ехала уже на двадцати и, наконец, съехала на обочину и остановилась. — И что он хотел сказать, бросив мне под ноги это кольцо?

Зачем я к нему еду? Прошел уже месяц, и надо оставить все как есть, просто забыть о нем». В какой-то момент она уже собралась было повернуть обратно. Но Талли хотела видеть Робина.

— Джереми, я виделась с Робином, — объявила Талли, едва увидев Джереми. Он заехал за ней после работы, и сейчас они сидели в машине на стоянке при «Каса Дель Сол», дрожа от мороза.

Джереми молчал целых пять минут.

— Когда моя жена сказала мне, что уходит к другому, — произнес он наконец, — я ничего ей не сказал. И сейчас тоже не нахожу слов. Я знаю их так много, но почему я не могу выбрать самое нужное?

— Извини, Джереми.

— Наверное, раньше ты говорила «извини» кому-то еще, Талли.

Талли тяжело переносила разлуку с Джереми. Она сидела на его семинарах по понедельникам, средам и пятницам с десяти до одиннадцати утра. После того разговора она не стала ждать его после занятий в понедельник. В среду они выпили по чашечке кофе, а в пятницу он остался у нее на ночь. Встретившись в субботу вечером с Робином и увидев его счастливое лицо, Талли почувствовала себя как на дыбе и в следующий же понедельник сказала Джереми, что теперь между ними действительно все кончено. Джереми разволновался и попросился прийти к ней, чтобы обо всем переговорить.

Вечером, в ожидании его прихода, Талли написала письмо Джулии.

23 марта 1981 года

Джулия проснулась в своей палатке, потянулась и посмотрела на спящую рядом Лауру. Они неплохо устроились здесь — посреди пустыни, но вставать на рассвете было убийственно. Сегодня была ее очередь идти за водой на колодец. Она выбралась из палатки так; чтобы не разбудить Лауру, сходила в туалет (примитивное деревянное сооружение), почистила зубы, взяла два больших ведра и пошла к колодцу. Наносив воды, подошла к молодым кустикам помидоров и откинула пленку, которой их укрывали от ночного холода. Если вовремя не снять пленку, как только встанет солнце, помидоры превратятся в томатную пасту.

Потом она пошла в общую палатку и приготовила кофе в большом чайнике — столько, чтобы хватило двадцати заспанным капризным кофеманам. Наконец Джулия присела и, пока кофе настаивался, пролистала охапку газет, журналов и писем, которые два раза в неделю доставлял им местный почтальон. Джулия увидела открытку с изображением Топики, вид сверху. Равнины, холмы, и в самой середине — городок. Она узнала бы его где угодно. Улыбаясь, она перевернула открытку. Открытка была от Талли, датирована пятым августа 1981 года, и на ней было только несколько слов, нет — взволнованный вскрик: «Я выбрала своего учителя!»