Роман «Король-Уголь» не только обличает произвол предпринимателей США, но и показывает борьбу рабочих против него.
Факты современной американской действительности подтверждают злободневность этого произведения; и сейчас можно повторить слова автора: «Жизнью, описанной в книге «Король-Уголь», живут в настоящее время в этой «свободной» стране сотни тысяч мужчин, женщин и детей».
Роман написан в 1917 году, издан в настоящем издании в 1981 году.
Книга первая
Владения Короля-Угля
1
Городок Педро был расположен у подножия горной гряды. Он представлял собой беспорядочное скопление лавок и кабаков, а от него поднимались вверх, разбегаясь по каньонам, несколько железнодорожных веток, обслуживавших весь угольный район. Всю неделю Педро мирно спал, но каждую субботу, вечером, когда с гор толпами спускались шахтеры, а окрестные скотоводы спешили туда верхом и на автомобилях, городок просыпался для кипучей деятельности.
В самых последних числах июня на станции Педро из поезда высадился молодой человек лет двадцати или чуть постарше, с живым, подвижным лицом и каштановыми волнистыми волосами. На нем был потертый, выцветший костюм, купленный в том квартале его родного города, где еврейские лавочники стоят на тротуарах и зазывают к себе покупателей, грязная синяя рубашка без галстука и пара рабочих башмаков, которые много послужили на своем веку. На спине он нес затянутое в ремни одеяло и запасную пару белья, а в карманах — гребешок, зубную щетку и карманное зеркальце.
Сидя в вагоне для курящих, молодой человек все время прислушивался к речи шахтеров, стараясь перенять их произношение. Сойдя на платформу, он прошел по полотну, натер себе руки золой, затем еще напудрил ею лицо. Осмотрев результаты этой процедуры в зеркальце, он неторопливо двинулся по главной улице Педро и, выбрав какую-то табачную лавчонку, зашел, стараясь говорить погрубее, он обратился к хозяйке:
— Скажите, как мне добраться до шахты «Пайн-крик»?
Женщина посмотрела на посетителя без тени подозрительности. Получив от нее исчерпывающие объяснения, он сел в трамвай и вышел у подножия каньона Пайн-крик, откуда ему предстояло еще проделать тринадцать миль пешком в гору. День был солнечный, небо прозрачно, как кристалл, горный воздух вселял бодрость. Молодой человек шагал со счастливым видом и распевал песню, состоявшую из бесконечного количества куплетов:
2
Хал очнулся в полной темноте с ощущением мучительной боли во всем теле. Он лежал на каменном полу; попробовал повернуться, но остался в прежнем положении, потому что спина показалась ему сплошной раной. Позднее, разглядев себя, Хал насчитал на теле больше двадцати кровоподтеков.
Час или два он пролежал молча, догадавшись, что находится в камере, потому что окошко, в которое виднелись звезды, было забрано железной решеткой. Рядом кто-то храпел, и Хал, постепенно повышая голос, раз десять окликал спящего, пока, наконец, не услышал ответное ворчание. Тогда он взмолился:
— Дайте, пожалуйста, попить!
— Я тебе в зубы дам, если ты меня опять разбудишь! — ответил грубый голос. После этого Хал хранил молчание до самого утра.
Когда стало светло, в камеру вошел какой-то человек.
3
С трудом двигаясь, Хал Уорнер поплелся по дороге. Он добрался до горного ручейка, из которого можно было напиться, не боясь заболеть тифом. Там он пролежал весь день голодный. К вечеру разразилась гроза, и он попробовал укрыться под камнем, который — увы! — ни от чего не укрывал. Тоненькое одеяло Хала вымокло до нитки, и эта ночь оказалась для него почти такой же мучительной, как и предыдущая. Спать было невозможно, но думать он мог, и вот он лежал и думал о том, что с ним приключилось. Сторож сказал, что территория шахты — не футбольная площадка, но уж если судить по синякам на теле, так между ними большое сходство! Слава богу еще, что судьба не сделала его профсоюзным агитатором!
На рассвете Хал с трудом поднялся и снова пустился в путь, изнемогая от стужи и непривычного голода. К середине дня он добрался до электростанции у подножия каньона. Денег на обед у него не было, а протянуть руку: за подаянием он боялся. Но вот он заметил на дороге лавку; он вошел туда и спросил, почем у них чернослив. Оказалось — двадцать пять центов фунт.
«Горы здесь высокие, оттого и цены высокие», — оправдывались местные лавочники, не объясняя, однако, почему уровень цен у них выше, чем уровень местности. Над стойкой в этой лавке висело объявление: «Здесь покупают талоны с 10 %-ной скидкой». Хал слышал что-то о законе, запрещающем шахтовладельцам выплачивать заработную плату талонами. Но он воздержался от расспросов и, выйдя со своей почти невесомой покупкой, присел у дорожной обочины и быстро съел весь чернослив.
За электростанцией, у самого полотна железной дороги, стоял маленький домишко с садиком. Хал направился туда и нашел там старого калеку-сторожа.
— Нельзя ли будет переночевать на полу у вас в доме? — спросил он у хозяина и, видя, что старик уставился на его подбитый глаз, поспешил объяснить: — Я хотел наняться на шахту, но меня там приняли за профсоюзного организатора…
4
После этого у Хала началась неделя приключений. Он стал бродягой, заправским бродягой, уже без заветной десятки на черный день, способной смягчить жестокую действительность. Хал осмотрел все свое земное достояние и подумал, что вряд ли кто-нибудь сочтет его сейчас щеголем. Тут он вспомнил, что его улыбка всегда обольщала дам. Так, может быть, эта улыбка сейчас тоже возымеет свое действие в сочетании с подбитым глазом? И так как другой возможности прокормиться у него не было, он решил проверить действенность своих чар на нескольких участливых с виду хозяюшках. Результат настолько превзошел все ожидания, что в душу Хала закралось сомнение, стоит ли вообще заниматься честным трудом. Вместо песни о Харригане теперь он тихонько напевал слова некогда подслушанной им песенки американских бродяг: «Кто станет работать, кто станет трудиться, когда добрых женщин полно на земле?..»
На следующий день Хал встретил двух джентльменов с большой дороги, которые, расположившись у железнодорожного полотна, жарили на костре бекон. Они оказали Халу приветливый прием, а услыхав про злоключения юноши, предложили ему вступить в их братство, посвятив в принципы, положенные в его основу.
Вскоре Хал завязал знакомство еще с одним человеком, бывшим шахтером, который мог поучить его уму-разуму на случай, если он задумает лезть еще на какой-нибудь каньон.
Голландец Майк было имя, выбранное этим человеком по причинам, углубляться в которые он не пожелал. Это был разбойничьего вида черноглазый парень; и стоило кому-нибудь заговорить при нем о шахтерах и шахтерской работе, как в нем мгновенно прорывалась плотина и все затоплял мощный поток отборной ругани. Он с этой угольной петрушкой покончил — пускай Хал или любой другой идиот просится на его место, если им так уж хочется! А безобразие это так и будет тянуться, пока не переведутся на свете такие вот болваны! Голландец Майк рассказывал немало ужасов про жизнь шахтеров, вызывая одну за другой грешные души начальников разных шахт и обрекая каждую на вечные муки.
— Смолоду я тоже хотел работать, — говорил Майк. — Но теперь я от этого вылечился окончательно.
5
Всем известно, что мул — это гнусная скотина, нечестивое и безбожное существо; создав его, природа зашла, так сказать, в тупик, совершила ошибку, которой сама стыдится, и поэтому запрещает мулу продолжать свой род. Тридцать мулов, переданных на попечение Хала, выращены были в такой обстановке, которая лишь благоприятствовала развитию самых худших черт их характера. Вскоре Хал узнал, что своей болезнью его предшественник обязан тому, что мул лягнул его задним копытом в живот. Из этого Хал сделал вывод, что, если хочешь избежать беды, не вздумай уноситься мечтами в облака.
Эти мулы всю свою жизнь находились в темных недрах земли. Только когда они заболевали, их поднимали наверх, чтобы они могли увидеть солнечный свет и поваляться на зеленой траве. Один из мулов, по кличке Даго Чарли, пристрастился жевать табак, в поисках которого он тыкал морду в карманы шахтеров и их подручных. Сплюнуть табачную жвачку он не умел, поэтому, глотая ее, не раз заболевал и теперь уже не мог смотреть на табак. Но погонщики и мальчишки-рабочие знали эту его слабость и соблазняли Даго Чарли табаком, пока он снова не становился жертвой своей страсти. Хал вскоре разгадал трагедию его души и возымел к нему искреннюю симпатию.
Хал спускался в шахту с первой клетью, кормил и поил своих питомцев и помогал запрягать их. Когда вдали умолкал топот копыт последнего мула, он чистил стойла, чинил сбрую и повиновался приказам любого человека, если тот оказывался старше, чем он.
Кроме мулов, Халу доставляли страдания мальчишки-откатчики и прочие юнцы, с которыми ему приходилось сталкиваться. Хал был новичком, и поэтому они надевались над ним. Еще одно обстоятельство играло здесь роль: его работа казалась им неприличной — ухаживать за мулами, по их мнению, было унизительно и смешно. Эти ребята принадлежали по крайней мере к двум десяткам национальностей Южной Европы и Азии. Среди них были и плосколицые татары, и смуглые греки, и маленькие остроглазые японцы. Они говорили на смешанном языке, состоявшем главным образом из английских ругательств и разных непотребных слов. Человек, родившийся и выросший под солнцем, не мог себе даже представить, какой грязью были пропитаны их мозги. Они приписывали всякие гнусности своим матерям и бабушкам, а также святой деве Марии, единственному мифологическому лицу, о котором они слышали. У этих бедных малышей, прозябавших во тьме, души пропитывались грязью более быстро и несмываемо, чем их кожа.
Начальник посоветовал Халу зайти насчет жилья и питания в пансион Ремницкого. В сумерках Хал поднялся с последней клетью на-гора, и ему показали дорогу к тускло освещенному дому из ребристого железа. Там его встретил хозяин, толстый выходец из России, который согласился взять его к себе и поместить в комнате вместе с восьмеркой, других холостяков за двадцать семь долларов в месяц. Если вычесть из получки еще полтора доллара в месяц на уплату кабатчикам, полдоллара на священника, состоящего на службе у Компании, и доллар на врача, тоже находящегося у нее на службе, пятьдесят центов за пользование баней и пятьдесят центов в фонд взаимопомощи на случай болезни и увечия, то у Хала могло оставаться четырнадцать долларов в месяц. Вот и одевайся на эти деньги, заводи семью, покупай себе пиво, табак, посещай библиотеки и колледжи, учрежденные филантропами-шахтовладельцами!
Книга вторая
Рабы Короля-Угля
1
Таким образом, Хал приступил к деятельности, куда более интересной, чем работа конюха или подручного, но и чреватой более грозными опасностями, чем если на тебя свалится кусок пустой породы или мул лягнет тебя копытом в живот. Пассивность, которую порождает изнурительный труд, еще не успела перейти в хроническую болезнь Хала: защитой его была молодость, которой свойственна жажда новых и новых переживаний. Ему казалось страшно интересным быть заговорщиком, хранить тайны — глухие и таинственные, как темные своды шахты, где он работал.
Но Джерри Минетти, которому Хал раньше всех поведал о цели пребывания Олсена в Северной Долине, уже в свое время переболел юношеской романтикой. Мигом слетела с него обычная беззаботность, в глазах мелькнул страх.
— Я знал, что это когда-нибудь наступит! — воскликнул он. — Ох, беда нам с Розой!
— Почему? Не понимаю!
— Придется нам впутаться — наверняка придется. Я уже Розе говорил: «Мы называем себя социалистами, а кому от этого польза? Никому. Участвовать в выборах здесь бесполезно — голоса за социалистов не учитываются». Я Розе говорил: «Нужен профсоюз… Нужно бастовать». А она мне: «Подожди еще. Накопим хоть немножко денег. Пусть дети подрастут. Тогда уж мы поможем, и не так страшно нам будет остаться без крова».
2
Хал снова переселился к Ремницкому. Это было тяжелой жертвой с его стороны, но давало ему те преимущества, что он мог больше времени беседовать с рабочими.
Вместе с Джерри он составил список людей, которым можно было довериться; первым в этом списке стояло имя Майка Сикориа. Майку должно понравиться, что его выдвинули в комиссию для переговоров с управляющим — он ведь считает себя созданным для таких дел! Однако решили до последней минуты его не посвящать, так как старик способен все выболтать от волнения при первом же новом инциденте в весовой.
По соседству с Халом в шахте работал один молодой болгарин по фамилии Вресмак. Ходок в его забойном участке шел круто вверх, и у него едва хватало сил проталкивать туда пустые вагонетки. Однажды, когда он это делал, обливаясь потом и напрягая все силы, подошел Алек Стоун и с грубостью силача, презирающего всякую физическую слабость, начал избивать его. Болгарин поднял руку — кто его знает зачем: защититься ли от удара, или дать сдачи. Но Алек Стоун ринулся на него и погнал вниз по штреку, пиная сапогами и осыпая неистовой бранью. Теперь этот шахтер работал в другом забое, где ему пришлось вынуть около сорока вагонеток пустой породы и получить за это всего-навсего три доллара. Каждый, кто видел лицо этого шахтера при встречах с Алеком Стоуном, не усомнился бы в его готовности пойти на все, если поднимется общее движение протеста.
На примете у Джерри был еще один шахтер, недавно вышедший из больницы, где он лежал после того, как Джефф Коттон — начальник охраны — ударил его рукояткой пистолета. Этот человек был поляк и не знал, к сожалению, ни одного слова по-английски. Но Олсен успел наладить связь с другим поляком, немного владевшим английским языком, который мог разъяснить суть дела своему соплеменнику. Был намечен также молодой итальянец по фамилии Роветта; Джерри знал его и ручался за его честность.
И еще одна кандидатура была выдвинута уже самим Халом — кандидатура Мэри Берк. Последнее время Хал сознательно ее избегал, считая это необходимой, хоть и жестокой мерой предосторожности. И это изрядно мучило его совесть. Он много раз обдумывал то, что произошло между ними. С чего началась вся история? В таких случаях долг мужчины — взять вину на себя; но мужчины этого не любят и стараются найти себе оправдание. Справедливо ли будет сказать, что тогда, в тот вечер, желая помочь Мэри подняться по ухабистой дороге, он несколько переусердствовал? Ведь по существу ей не нужна была его помощь, девушка и без него отлично обходилась! Он же и этим не ограничился — развел сентименты, а потом, как трус, давай на попятный! С самого начала надо было помнить, что все недовольство жизнью, все стремления тоскующей души толкнут Мэри к нему, потому что он не такой, как другие, потому что он знавал лучшую жизнь и настраивал ее мысли на романтический лад.
3
С молоком матери Мэри Берк впитала пессимизм, и этот яд глубоко проник в ее кровь. Хал начинал понимать, что внушить ей надежду не менее трудно, чем поднять рабочих, которых она так презирает. Пусть она и смелый человек, в этом нет сомнения, но как убедить ее бесстрашно выступить за тех, кто сам не находит в себе смелости?
— Мэри, — сказал Хал, — ведь в душе вы не так уж ненавидите этих людей! Вы знаете про их страдания, и вы их жалеете. Вы последний грош отдаете их детям, когда надо…
— Эх, юноша! — вскричала она, и на глазах ее вдруг появились слезы. — Потому-то я их ненавижу, что так сильно люблю. Бывает, что я готова убить хозяев, но бывает так, что я бы и шахтеров убила. Что прикажете мне с собой делать?
И так же внезапно, не дав Халу ответить, она начала перебирать своих знакомых в поселке. Есть одни человек, с которым стоит поговорить. Он, конечно, стар для дела, но может дать неоценимый совет и, уж будьте спокойны, — никогда не донесет! Это старый Джон Эдстром, швед из Миннесоты, который работает в Северной Долине с самого начала, как тут начали добывать уголь. Он активно участвовал во всеобщей забастовке восемь лет назад и попал в черный список вместе с четырьями сыновьями. Сыновья разбрелись по свету, а он остался в этих местах — батрачил у какого-то скотовода, потом пошел рабочим на железную дорогу, а года два назад, в сезонную горячку, снова сумел устроиться на шахте.
— Он очень стар, ему уже, наверно, шестьдесят, — сказала Мэри. А когда Хал заметил, что, помилуйте, не такой уж это древний возраст, она возразила, что таких стариков едва ли где-нибудь найдешь на шахте; и вообще, мало кто доживет здесь до этих лет. Жена Эдстрома сейчас больна, вот-вот умрет, ему с ней очень трудно.
4
Разговор продолжался. Желая прощупать старика, Хал заговорил о разных шахтерских бедах и под конец заметил вскользь, что, пожалуй, единственное, что может помочь, — это профсоюз. Эдстром пристально посмотрел на него, потом перевел взгляд на Мэри.
— Джо — свой человек, — поспешно сказала девушка, — можете ему вполне довериться.
Прямого ответа Эдстром не дал — дело в том, что он однажды участвовал в стачке и он — человек «меченый». Его тут терпят при условии, что он будет тише воды. Ему никогда не простят той роли, какую он играл в «большой стачке». Начальство позволило ему вернуться на работу главным образом по двум причинам: во-первых, не хватало рук, а во-вторых, мастер был его личным другом.
— Расскажите ему о «большой стачке», — попросила Мэри. — Джо человек новый в этих местах.
Из слов Мэри старик понял, что Халу можно довериться. И он начал рассказывать об ужасах, тайно известных всем. Десять тысяч рабов поднялись на борьбу за свободу, но их движение было подавлено с невероятной жестокостью. С тех пор как в этих местах начали добывать уголь, фактическая власть в шахте принадлежит шахтовладельцам, а те в критический момент призвали себе на помощь милицию штата
[8]
, открыто направив ее на забастовщиков, чтобы заставить их вернуться на работу. Главарей и активистов забастовки арестовали и без всякого суда упрятали за решетку. Когда тюрьмы переполнились до отказа, они бросили человек двести шахтеров в загон для скота под открытым небом, а потом, погрузив их в товарные вагоны, вывезли ночью из штата и высадили посреди пустыни без глотка воды и без пищи.
5
Люди, чье благополучие целиком зависело от шахты, понимали всю практическую необходимость строгой конспирации; для Хала же и в самые ответственные минуты это было главным образом романтикой. Ему случалось читать книги о революционерах, преследуемых полицией. Что в России так бывает, он знал, но если бы кто-нибудь сказал ему, что это возможно на его родине, в свободной Америке, почти рядом с его домом и с университетским городком, где он учился, он ни в коем случае не поверил бы.
Назавтра после посещения Эдстрома Хала остановил на улице его начальник Стоун. От неожиданности Хал вздрогнул, как карманник, наскочивший на полицейского.
— Здорово, паренек, — сказал начальник.
— Здравствуйте, мистер Стоун, — ответил Хал.
— Я хочу с тобой поговорить, — сказал Стоун.