Тициано Скарпа не просто настоящий писатель, лауреат литературных премий, но и потомственный венецианец. Для него история Светлейшей республики неотделима от его личных воспоминаний — детских игр во дворах-кампьелло, подростковых романов, кульминации которых происходили в дверных нишах и на скамейках (а куда еще деваться в городе, где нет автомобилей?), забегаловок, не указанных ни в одном "нормальном" путеводителе. Эта книга подтверждает труднообъяснимое, но достоверное правило: когда автор знает в сто раз больше, чем пишет, это хорошо чувствуется в тексте, каким бы коротким тот ни был. Не случайно за восемь лет "Венеция — это рыба" выдержала в Италии тринадцать изданий.
Г. Киселев. Пароль — "Венеция", отзыв — "рыба"
Эта книга уже авторитетного в Италии писателя Тициано Скарпы в оригинале имеет подзаголовок "Путеводитель". Представьте себе путеводитель по Москве под названием "Москва — это пробка" (известно какая — нескончаемая). Или справочник по Парижу "И Париж — это пробка" (от шампанского). Разумеется, от путеводителя с таким названием ничего путного ждать не приходится. Заглянув в книгу на подъезде к Венеции, вы можете разве что сбиться с пути. Хотя бы потому, что единственный указанный в ней маршрут звучит так: "наугад". Впрочем, следовать этим маршрутом автор предлагает не столько нам самим, сколько отдельным частям нашего тела. Вот заголовки основных разделов книги: ступни, ноги, сердце, руки, лицо, уши, рот, нос, глаза. Метода не нова и проверена временем. Читаем у Павла Муратова в венецианском эпилоге "Образов Италии": "Своей ногой ступал я однажды на камни Испанской лестницы, своим лицом чувствуя горячие веяния сирокко! Своей рукой срывал розы на склонах Монте Берико, в оградах палладианских вилл и своими пальцами ощущал тонкую пыль, осевшую на тяжелых гроздьях в виноградниках Поджибонси или Ашьяно!" С помощью такого природного инструментария мы начинаем осязать, слышать, видеть, чувствовать город, который бросил вызов природе самим фактом своего существования, да и вообще не особо с ней считается. Мы улавливаем ступнями молекулярный поскрип миллионов окаменевших столбов, вколоченных в дно лагуны и образовавших твердь там, где ее быть не должно. Слоняемся по лабиринту микроскопических долин и взгорий, пока ноги не нальются
трахитом,
которым выложены венецианские мостовые. Тогда мы отдаемся на произвол уличного варикоза или колыбельной качки водного трамвайчика, отказавшись от попыток понять Венецию умом. Ум уступает место чувствам, а именно сердцу, которому в Венеции уж точно не прикажешь. Доказательств тому сколько угодно: от частного романтического опыта бесчисленных и безымянных пар до среднестатистических откровений на тему "Легко ли влюбиться в Венеции?". Забавная подборка мнений, интервью, мемуаров и даже стихов по этому поводу представлена Скарпой-коллекционером в главе "Сердце".
Светлейшему граду в кои-то веки повезло с бытописателем из местных (Тициано Скарпа родился в Венеции в 1963 г.). Они, как водится, не очень горазды на всплески чувств к родным палестинам, тем более таким, как Венеция, вечно ускользающим и размноженным лагунной рябью. Здесь следует оговориться, вспомнив блистательную венецианскую триаду золотого восемнадцатого века: Гольдони, Вивальди и Казанову. Они запечатлели родной город в бессмертных творениях литературы, музыки и деятельной жизни, отразили его изначальный облик, голос и норов. Нельзя не упомянуть и о плеяде прославленных ведутистов Сеттеченто: Каналетто, Б. Беллотто, Ф. Гварди, Дж. Б. Тьеполо, П. Веронезе или о хроникере городской жизни П. Лонги, окрещенного Гольдони "кистью, ищущей правды". И все же именно зоркий глаз и сдержанность оценки великих пришлых от Гете и Тернера до Муратова и Бродского предлагают нам выверенную матрицу восприятия Венеции. На всякий случай, чтобы не скатиться в слащавую и бесформенную патетику, не захлебнуться в сбивчивых отчетах, путаных текстах, застывших красках, блекнущих фотографиях, предательских, как невнятный выговор гостей Венеции. Задолго до Скарпы тончайший образный радар Иосифа Бродского распознал в полузавешенных высоких окнах на другом берегу канала "подсвечник — осьминог, лакированный плавник рояля, роскошную бронзу вокруг каштановых или красноватых холстов, золоченый костяк потолочных балок — и кажется, что ты заглянул в рыбу сквозь чешую и что внутри рыбы — званый вечер".
Автор этого рельефного путеводителя по собственным ощущениям и опыту жизни в Венеции, путеводителя, который никуда не ведет, наконец-то оказался писателем, а не новоиспеченным краеведом, известным по основному роду занятий как домохозяйка, телеведущий, футболист, феминистка, дизайнер, пластический хирург, скандальный журналист, лукавый политик, ловкий магнат, в свою очередь начинавший продавцом электровеников, мэр-философ или рок-музыкант. Писателем, за плечами которого несколько знаковых романов и сборников рассказов рубежа веков. В 2009 году роман Скарпы "Stabat Mater" удостоен престижнейшей литературной премии Италии "Стрега". Ну а в этой своей едва ли не самой удачной, на наш вкус, книге автор словно приглашает читателя прикоснуться, принюхаться, прислушаться, приглядеться к сразу неосязаемым атомам венецианского благолепия, отведать местного напитка, испробовать кушанье, освоить говорок. Карманный словарик причудливой городской топонимики из раздела "Глаза" становится кодом доступа к исконной Венеции, "незамыленной" ордами иноязычных пришельцев. Однако мы открываем Венецию не потаенных задворок, неведомых островков, диковинных блюд или непролазных дебрей диалекта. Венеция Скарпы давно слилась с гостеприимной лагуной, сделавшись неотъемлемой частью пейзажа между небом и водой. Достаточно взглянуть на него сквозь трехмерный кристалл этой необычной инструкции по пользованию Венецией. Тогда станет ясно, что истинный жанр книги — литературное приношение, домодельная подвеска венценосному городу от одного из его преданных уроженцев.
Венеция — это рыба
Венеция — это рыба. Присмотрись к ее контурам на географической карте. Она напоминает гигантскую камбалу, распластавшуюся на дне лагуны. Почему эта дивная рыбина поднялась вверх по Адриатике и укрылась именно здесь? Ведь могла бы еще постранствовать, заплыть в любое другое место. Махнуть под настроение куда глаза глядят, помотаться по белу свету, наплескаться вдоволь — ей это всегда нравилось. На ближайший уик-энд в Далмацию, послезавтра в Стамбул, следующим летом на Кипр. И если она все еще обретается в здешних краях, на то должна быть своя причина. Лосось, выбиваясь из сил, плывет против течения, преодолевает пороги, чтобы заняться любовью в горах. Все русалки с Лукоморья приплывают умирать в Саргассово море.
Авторы других книг разве что улыбнутся, прочитав эти строки. Они расскажут тебе о возникновении города из ничего, о его громадных успехах в торговом и военном деле, о его упадке. Сказки. Все не так, поверь. Венеция всегда была такой, какой ты ее видишь. Или почти всегда. Она бороздила моря с незапамятных времен. Заходила во все порты, терлась обо все берега, пирсы, причалы. К ее чешуе пристали ближневосточный перламутр, прозрачный финикийский песок, греческие моллюски, византийские водоросли. Но вот в один прекрасный день она почувствовала всю тяжесть этих чешуек, этих крупинок и осколков, понемногу скопившихся на ее коже. Она заметила образовавшийся на ней нарост. Ее плавники слишком отяжелели, чтобы свободно скользить в потоках воды. Она решила раз и навсегда зайти в одну из бухт на крайнем севере Средиземноморья, самую тихую, самую защищенную, и отдохнуть здесь.
На карте мост, соединяющий ее с материком, похож на леску. Кажется, что Венеция попалась на удочку. Она связана двойной нитью: стальной колеёй и полоской асфальта. Но это случилось позже, всего лет сто назад. Мы испугались, что однажды Венеция передумает и вновь отправится в путь. Тогда мы привязали ее к лагуне, чтобы ей не взбрело в голову опять сняться с якоря и уйти далеко-далеко, теперь уже навсегда. Другим мы говорим, что тем самым хотели защитить ее, ведь после стольких лет швартовки она разучилась плавать. Ее сразу отловят, она немедленно угодит на какой-нибудь японский китобоец, ее выставят напоказ в аквариуме Диснейленда. В действительности мы больше не можем без нее. Мы ревнивые. А еще изощренно жестокие, когда речь заходит о том, чтобы удержать любимое существо. Мы не только привязали ее к суше. Хуже того, мы буквально пригвоздили ее к отмели.
Ступни
Венеция — это черепаха. Ее каменный панцирь сделан из серого бута (по-венециански "мазеньо").
[3]
Им и выложены улицы. Горная порода называется трахит. Весь камень привозной. Как писал Паоло Барбаро,
[4]
почти все, что ты видишь в Венеции, доставлено откуда-то еще. То ли импорт, то ли контрабанда, а то и вовсе награбленное. Поверхность, по которой ты ступаешь, гладкая. Хотя на многих камнях сделана насечка, чтобы не поскользнуться во время дождя.
Куда ты пошла? Выбрось карту! Зачем обязательно знать, где ты находишься в эту минуту? Хорошо, в любом городе, в торговых центрах, на автобусных остановках или станциях метро, ты привыкла доверяться указателям. Всегда найдется надпись с цветной точкой или стрелка на карте, гласящие: "Вы здесь". Вот и в Венеции, достаточно поднять голову, и ты увидишь обилие желтых указателей. Нарисованные на них стрелки говорят тебе: иди туда-то, не заплутай.
Alla stazione — К вокзалу, Per san Marco — К Сан-Марко, All'Accademia — К Академии.
Не обращай внимания. В упор на них не смотри. Зачем бороться с лабиринтом? Подчинись ему хотя бы раз. Не волнуйся, пусть дорога сама проложит за тебя маршрут, а не маршрут дорогу. Научись бродить, бродяжничать. Заблудись. Поплутай.
"По-венециански". После войны это выражение относилось к нашей футбольной команде "Венеция", мол, "играть по-венециански". Наши футболисты демонстрировали жесткий, индивидуальный стиль игры, не отпускали мяч от ноги, не делали длинных передач, любили обводку и вели позиционную борьбу. Еще бы, ведь они выросли в этом варикозном круговороте улочек, проулков, кривоколенных извилин, сужений. Самый короткий путь из дома до школы всегда превращался в запутанный клубок. Наверное, когда игроки выходили на поле в трусах и майках, они всюду продолжали видеть
калли
и
кампьелли
.
[5]
Они пытались выбраться из собственного галлюцинаторного лабиринта между центром поля и штрафной площадкой.
Вообрази себя эритроцитом. Словно ты движешься по сосудам. Подчинись биению невидимого сердца, его толчкам. Или представь, что ты кусочек еды и перемещаешься по кишечнику. Пищевод узенькой улочки стискивает тебя кирпичными стенами и вот-вот раздавит, сотрет в порошок. Он проталкивает тебя сквозь клапан моста на ту сторону водной массы. Выскользнув, ты ухаешь в просторный желудок и оседаешь на его площади. Ты не продолжишь путь, не задержавшись тут на короткое время. Ты вынуждена остановиться, потому что твой взгляд прикован к фасаду церкви. Она оказывает на тебя глубинное химическое воздействие. Она переваривает тебя.
Ноги
Ну и работенка. Дома старые. Таких, где есть лифт, совсем немного. Просто потому, что в лестничных пролетах нет места. На улице через каждую сотню метров возникает мост. Ступенек двадцать, не меньше. Вверх-вниз. В Венеции мало кто жалуется на сердце. Кости ноют, ревматизм мучает — это да. Сырость.
Ровных улиц тоже нет. То в горку, то под гору. Венеция вся такая. Сплошные перепады, подъемы и спуски, пригорки, увалы, бугры, скаты, впадины, котловины.
Фондамента
съезжают в
рио
.
[10]
Кампо
[11]
простеганы каменными люками колодцев, словно пуговицами-наклепками, тонущими в припухлостях кресла. Помимо ног, эта глава посвящена еще и лабиринту. Точнее, чете телесных лабиринтов — двум улиткам, поселившимся во внутреннем ухе и придающим тебе чувство равновесия.
Не знаю, насколько правдива эта история. За что купил, за то и продаю. Пересчитай колонны Дворца дожей со стороны акватории Сан-Марко напротив острова Сан-Джорджо. Начиная с угла, дойди до четвертой колонны. Ты заметишь, что она слегка выдается за линию, вдоль которой выстроились другие колонны. Всего на несколько сантиметров. Прислонись спиной к колонне и попытайся обойти ее. Дойдя до внешней стороны колоннады, ты неизбежно сползешь с крошечного приступочка из белого мрамора, опирающегося на серые плиты набережной. Сколько ни старайся, все равно не удержишься и свалишься с приступка, даже если прижмешься к колонне или обогнешь ее ногой, чтобы перемахнуть через край и преодолеть критическую точку. Мальчишкой я все пробовал обойти вокруг колонны. Это было гораздо больше, чем испытание или игра. Меня действительно бросало в дрожь. Рассказывали, будто приговоренным к смерти предоставлялась последняя возможность спастись. Своего рода акробатическая ордалия, суд Божий. Сумеешь пройти впритирку с колонной, не соскользнув на серую плиту, будешь помилован в последнюю минуту. Эту жесточайшую иллюзию можно было бы окрестить так: "пытка надеждой", по названию зловещего рассказа французского писателя девятнадцатого века. Как бы то ни было, мне нравится этот образ смерти глубиной в несколько сантиметров вместо привычной бездны. Образ не высокопарный и куда более устрашающий. Наверное, смерть такой и будет: давай, приступочек невысокий, ни в какую пропасть ты не сорвешься, смотри, тут всего-то три сантиметра, ну же, небольшое усилие, тебя никто не толкает, чего ты, не шатайся, это просто…
Сердце
Легко ли влюбиться в Венеции? По мнению богослова Тадеуша Жулавского, "неоднократные тесты и биохимические анализы подтверждают, что на свете нет более благоприятного места для стимуляции выработки гормонов". Со своей стороны профессор, психоаналитик Исаак Абрахамович возражает ему:
Перманентное состояние романтического возбуждения, постоянное эротическое влечение, вызываемое Венецией у приезжих, ведет к парадоксальному эффекту ослабления сексуального импульса. Да, вы все время испытываете горячее, но при этом сдержанное желание, без неожиданных скачков и всплесков. Сексуальный импульс передается каждой клеточке индивидуума, растворяется во всех членах, чутко воспринимает тайные душевные порывы. Эрос расплывается как жирное пятно по всему организму человека, начиная с генитального аппарата. Таким образом, безусловно, увеличивается его охват, но и неоспоримо уменьшается его интенсивность.
Чемпион мира 1998 года по бодибилдингу Оскар Крикштейн заявил в одном из недавних интервью:
Это странно, это — как если бы мое тело безостановочно, в умеренном ритме, занималось с Венецией легкой любовной гимнастикой (a soft love gym with Venice) от рассвета до заката, от кончиков волос до пальцев ног. Честное слово, приезжая сюда, я занимаюсь любовью с Венецией! Я бессознательно вступаю с этим городом в сексуальные отношения (I have sex with this city). Под вечер у меня пропадает желание все разгромить, это невероятно! В любой другой части света, каждый раз, когда я захожу в спортзал, я разношу его на куски. А здесь мне спокойнее. Венеция меня усмиряет.
Руки
Тебе непроизвольно хочется ее потрогать. Ты касаешься ее, ласкаешь, пошлепываешь, пощипываешь, пощупываешь. Ты не переставая лапаешь Венецию.
Ты опираешься на парапеты мостов. Балюстрады моста Риальто отполированы миллионами рук. Значит, и ты уносишь с собой несколько каменных молекул. Они забились тебе в подушечки пальцев, в бороздки их отпечатков.
Проведи ладонями по низким металлическим поручням вдоль каналов.
Расставь руки и попробуй дотронуться до противоположных стен, образующих
калле.
В самых узких из них тебе не расправить и локтей. Их словно выкроили на заказ по твоей фигуре, хоть протискивайся боком. Рекомендую тебе одну такую
калле
за
кампо
Сан-Поло. Она так и называется — Узкая,
[26]
шириной шестьдесят пять сантиметров.
