Меня рукоположили недавно – три года назад. За это время моя жизнь сильно переменилась – и в духовном, и даже просто в бытовом плане. Это не значит, что я стал жить лучше: моя зарплата журналиста была в 2–3 раза больше, чем сейчас. Это значит, что теперь я, как священник, не имею права жить, как раньше. Английский писатель Гилберт Честертон

[2]

верно заметил: «Самым сильным доводом против христианства являются сами христиане». Но в большей степени эти слова относятся к духовенству. Именно по священнослужителям светское общество судит всю Церковь. Поступив однажды неосторожно, необдуманно, мы можем бросить тень на всю двухтысячелетнюю историю христианства. Именно твой недостойный поступок может отвратить человека от Церкви. И исполнятся страшные евангельские слова:

а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской [3]

.

Время перед рукоположением – особенное. Ты понимаешь, что пройдет еще несколько дней – и твоя жизнь круто изменится. Сегодня ты исповедуешься сам и сам просишь совета у священника. А уже завтра совета будут просить у тебя. Каждому ставленнику запоминается какой-то свой особенный момент службы во время хиротонии. Для меня таким моментом стали слова рукополагавшего меня архиепископа Элистинского и Калмыцкого Зосимы

[4]

: «Прими залог сей и сохрани его цел и невредим до последнего твоего издыхания, о немже имаши истязан быти во второе и страшное пришествие великого господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа»

[5]

. Это очень серьезные слова – они делят твою жизнь на

до

и

после

. Тебе дают в руки тело Христа – самое ценное, что есть в жизни христианина. Ты получаешь право совершать Божественную литургию и приобщать к святыне других христиан.

После рукоположения меня часто спрашивали, что именно я испытывал в момент хиротонии. И первое время мне было стыдно ответить, что… ничего. Нет, конечно, я волновался, осознавал нереальность происходящего в этот момент. Но в то же время, почитав перед рукоположением воспоминания разных священников об их необычных впечатлениях, мне было стыдно сказать, что у меня все прошло «обычно». Потом я понял, что этого не стоит стыдиться. Главное, что ты годами шел к своей хиротонии, готовился к ней и через апостольское преемство своего архиерея ее получил.

Первые дни и недели – это время привыкания к внешним атрибутам священства. Ты получаешь возможность касаться престола, тебя называют отцом, целуют руку. И для меня важно было понять, что, каждый раз прикасаясь к престолу, ты должен сохранять к нему такое же трепетное отношение, как до рукоположения. Когда тебе целуют руку, ты должен помнить, что целуют ее не тебе, не за твои ничтожные заслуги – целуют руку, благословляющую людей именем Христа. Бывает горько видеть, как молодые священники небрежно, поспешно благословляют прихожан, брезгуют давать поцеловать руку, возлагая ее на голову людей, которые порой намного старше их. Относиться к благословению нужно так же искренне и тепло, как к крестному знамению, которым мы себя осеняем. Конечно, благословение не является обязательным условием для спасения души. Но тем не менее традиция испрашивать благословения очень древняя и правильная.

Беседуя с прихожанами, нужно четко осознавать, что твое слово начинают воспринимать как призыв к действию, задают массу разных вопросов, на которые ты не всегда можешь ответить. Потому важно иметь пример для подражания, опытного духовника, который сможет аккуратно и тактично унять твой юношеский пыл и направить тебя по правильному пути.

Первые службы – это всегда страшно. Ты стоишь у престола, смотришь в служебник и пытаешься разобраться, что же там написано. Ты не знаешь никаких возгласов, читаешь молитвы с ошибками, заходишь не в те двери, кадишь потухшим углем…

Я был диаконом совсем недолго – одну неделю. Это и хорошо, и плохо. Хорошо – потому что у меня нет вокальных данных. Плохо – потому что у меня нет и уже не будет опыта диаконского служения. Мне пришлось гораздо труднее: диакон не служит сам, рядом с ним всегда священник, у которого можно узнать о порядке службы, попросить совета. Став священником, мне сразу пришлось служить одному.

Гораздо легче, если у тебя есть опыт клиросного послушания: ты знаешь порядок того или иного богослужения, его особенности. Я же, будучи много лет иподиаконом, знал досконально, когда нужно подать трикирии, вынести жезл, забрать мантию, подать кадило, но эти знания для меня оказались практически бесполезны на приходе. Так случилось, что сразу после рукоположения в священники я, отслужив одну-единственную службу вместе с настоятелем, был вынужден подменить заболевшего священника. Мне нужно было самому возглавить всенощную и литургию.

Первую свою самостоятельную службу я не забуду никогда. Это было похоже на кошмар. Я позвонил своему другу по семинарии и под его чутким руководством превратил служебник в тетрадь первоклассника. На каждой странице – на полях, между строчек и везде, где еще нашлось свободное место, – были расписаны мои подробные действия. Но все равно прокола избежать не удалось. Выйдя на полиелей, я с ужасом вспомнил, что не заложил евангелие. На решение проблемы было несколько секунд. Идти в алтарь, чтобы посмотреть календарь и попытаться заложить евангелие, потратив время и затянув богослужение? Или открыть Священную Книгу наугад и прочитать первый попавшийся отрывок?.. Я выбрал последнее.

Литургия прошла более чинно, хотя и длилась гораздо дольше. Потом была проповедь. На службе присутствовало около пятнадцати человек, но мое волнение все равно было колоссальным – гораздо большим, чем во время университетских лекций перед аудиторией в несколько сотен человек. Разговаривая со студентами, ты привыкаешь к вольному стилю беседы, можешь пройтись по аудитории, облокотиться на кафедру, пошутить, вступить в дискуссию. А на амвоне ты вынужден стоять на одном месте и произносить не просто слова теоретических выкладок, но слова, которые должны быть подкреплены церковной, духовной практикой. И прежде всего – твоей жизнью. Нельзя призывать прихожан к тому, чего ты сам не выполняешь и не собираешься выполнять.

В Греции есть обычай допускать к исповеди только опытных священников, которых благословил на это архиерей. В России же другая ситуация. Наша страна больше Греции и по территории, и по населению, а большинство православных приходов у нас в лучшем случае – одноштатные. Греческий опыт в России применить невозможно.

Когда ты исповедуешь в первый раз, тебя обуревают мысли, что сказать человеку, как его поддержать. Но позднее я осознал, что исповедь – не беседа со священником. Батюшка не должен обязательно говорить что-то на исповеди. Он обязан слушать, обязан понять, искренне ли кается человек, обязан вместе с ним молиться и сопереживать. Лишь в каких-то определенных случаях священник может дать совет: например, если человек исповедуется впервые.

Некоторые прихожане, увидев в храме нового священника, изо всех сил стремятся исповедоваться у него: он менее строг, первое время не дает епитимий, а главное, ему не стыдно признаваться в повторяющихся грехах. Новый священник пока не знает, что ты каешься в этом грехе на протяжении последних пяти, десяти, двадцати (нужное подчеркнуть) лет…

Священник – не ходячая энциклопедия, в которой можно узнать ответы во всех случаях жизни. Безусловно, он должен быть грамотным, но знать абсолютно все он не обязан. И молодому батюшке нужно уметь преодолеть страхи и на сложный вопрос ответить: «Простите, я не знаю». Приснопамятный Митрополит Антоний Сурожский говорил об исповеди: «А иногда честный священник должен сказать: „я всей душой болел с тобой во время твоей исповеди, но сказать тебе на нее ничего не могу. Я буду молиться о тебе, но совета дать не могу“». И это очень правильно. Не нужно городить от себя, вспоминая лишь прочитанную в книгах сухую теорию.

Если у тебя нет детей, то не нужно рассказывать о том, как правильно их воспитывать. Лучше посоветовать маме или папе качественную литературу по этому вопросу или познакомить их со священником, у которого есть педагогический, родительский опыт. В «Настольной книге священнослужителя» говорится, что «мирской поп да не постригает монаха», так как он не сможет дать того, чего не имеет сам. Не надо говорить того, что не пропитано, не прочувствовано собственным жизненным опытом.

Еще со времен учебы в университете я знаю, что в научном мире есть несколько правил хорошего тона. И одно из них звучит так: нужно уметь признавать, что вы чего-то не знаете, а в разговоре о сложных и спорных вещах нужно произносить формулу «возможно, я не прав». Это очень хорошие правила, которым почему-то не всегда учат в семинариях.

Молодые священники, такие же, как и я, считают зазорным сказать прихожанину, что они чего-то не знают. Якобы это подорвет их пастырский авторитет. Я считаю (возможно, я и не прав!), что ничего страшного не произойдет.

Недавно ко мне подошла мать троих детей и спросила, как правильно их воспитывать. Я бы мог ей отвечать, судорожно вспоминая, что читал на эту тему, а потом дать дежурные советы: «Водите детей в храм», «Читайте им Священное Писание», «Показывайте благочестивый пример личной жизни». Но зачем? Это и так понятно… Поэтому я честно ответил, что у меня пока, к сожалению, нет детей и подсказать что-то толковое не могу. Но тут же порекомендовал многодетного священника, с кем мать троих детей сможет обсудить свои вопросы. Такой подход я считаю правильным. Ведь как можно давать советы по воспитанию, не имея опыта в этом?

В последнее время у меня появилось ощущение, что люди разучились по-настоящему, искренне исповедоваться. Многие сейчас приходят на исповедь и отдают священнику бумажку, на которой перечислены грехи. И, «смиренно» стоя у аналоя, ждут разрешительной молитвы. Но это неправильно. Исповедь всегда должна быть переживанием, осознанием своих грехов, покаянием, желанием изменить ум. Вместо этого – листики с банальным словоблудием типа такого: «Я, недостойная раба Божия, каюсь господу Богу во всех своих согрешениях от младенческих лет и прошу милостивого Бога простить мои согрешения, вольные и невольные, яже делом и словом, мыслию, ведением и неведением…».

Искреннее всех исповедуются в большинстве своем представители малых народов, для которых христианство – осознанный выбор, а не традиция.