В январе 1890 года исполнилось сто лет со дня смерти Джона Говарда. Имя этого человека получило громкую известность не только на родине его, в Англии, но и далеко за ее пределами, подобно тому как круг деятельности его не ограничивался одним отечеством, а обнимал многие государства или, вернее, охватывал собою все человечество. Про книгу знаменитого современника Говарда, маркиза Цезаря Беккариа, работавшего во имя той же конечной цели, что и Говард, говорили, что она была более “добрым делом”, чем хорошею книгой; но еще совсем недавно один немецкий исследователь гуманитарного движения во Франции второй половины XVIII века нашел возможным назвать эту книгу не просто “добрым делом”, но “всемирно-историческим подвигом”. Так отзываются о книге, в которой автор, воодушевленный благородными стремлениями, старался, на основании философских принципов и логических доводов, убедить современное ему человечество в необходимости усвоить себе гуманные начала правосудия. Подвиг состоял в проповеди. У Говарда таким всечеловеческим подвигом была его жизнь, вся его деятельность, каждый момент которой был своего рода героическим актом. И прославился он не словом, а делом. То, что другие сподвижники культуры и гуманности проводили в жизнь словом, Говард проводил делом. Его литературная деятельность, сравнительно с тем, чему он посвятил свою жизнь, является весьма незначительною, и не она обессмертила его имя. Его книги о современном ему положении тюрем и госпиталей в Англии и других государствах представляют собой только краткие отчеты о его деятельности, и они, конечно, не могли бы иметь того значения, которое им выпало на долю, если бы на каждой странице этих книг не возникал привлекательный образ самого их автора, стучащегося в двери тюрем, стоящего у одра смерти, бесстрашно борющегося с болезнями из любви к ближнему. Мы впоследствии вернемся к книгам Говарда, но заметим сразу, что основная черта характера Говарда, удивительно последовательно проявляющаяся во всей его жизни и деятельности, проявилась и в произведениях его. Бесстрастным, деловым до сухости слогом он воспроизводит виденное и исследованное им в местах заключения – этих вместилищах отчаяния. Все виденное им, его горячее стремление улучшить положение вещей – ужасы человеческой жестокости, с одной стороны, и непроглядный мрак отчаяния, с другой, – не вызывали в нем вдохновенных слов, страстного изложения, горячей проповеди беспощадного бичевания: он не забывает снять план осматриваемой тюрьмы, в подробностях осведомиться о числе заключенных, об их пище, об издержках содержания и т. д. Фанатик идеи улучшения тюрем, Говард спокойно и во всех подробностях изучает положение их в Европе, всюду лично удостоверяется в читанном и слышанном им и на основании личного опыта медленно и осторожно вырабатывает план осуществления заветной мечты. Во всей его деятельности нет откровения, нет наития философской мысли, филантропической идеи, заранее сформулированной и превратившейся в стимул деятельности. Оттого деятельность его не представляет собою ничего лихорадочного, ничего торопливого или страстного. Самоотвержение – это его ремесло, его занятие, подобно тому, как его отец занимался коммерческой деятельностью. Его взгляд не отуманивается, предвзятою идеей, а постепенно и медленно вырабатывается. Величайшая победа, одержанная Говардом над самим собою, состояла в том, что у него не сердце владело разумом, а, наоборот, разум руководил сердцем. В такой полноте и в такой гармонии победа эта не одерживалась почти никем.

Вторая половина XVIII века, к которой относится вся деятельность Говарда, ознаменовалась гуманитарным движением. В большей степени движение это проявилось в области уголовного правосудия тогдашнего времени, которое едва ли можно охарактеризовать лучше, чем назвав его “узаконенным беззаконием”. Идеи естественного права, вера в то, что человеку врожденны известные права, которые ни одним законом не могут и не должны быть нарушены, и основанная на этой вере система как государственного, так и уголовного права не оправдались даже в смысле теоретическом. Выдвинутое начало “естественных прав” имело целью логически привести к ограждению личности от средневекового произвола, царившего в государственной и правовой сфере. На самом же деле оказалось, что идея естественного права приводила логически к совершенно противоположному результату. Такие последовательные и достаточно смелые умы, как Гоббс, исходя из понятия о естественном праве, приходили к выводу, по которому права личности не только не укреплялись, но, наоборот, всецело поглощались “Левиафаном” – государством. От такой философской системы нельзя было ожидать реформы уголовного правосудия. Реформационным движением стали руководить идеи более реальные, более осязаемые – идеи справедливости, гуманности и, наконец, к самому концу XVIII века – идеи утилитарные, выдвинутые Иеремией Бентамом. Потребность реформы чувствовалась всеми, и нет ни одного деятеля так называемого гуманитарного движения во Франции, которого бы не занимали вопросы уголовного права. Пропаганда, проводимая таким борцом, как Вольтер, пустила глубокие корни в общественном сознании дореволюционной Франции, и мы видим, что одним из первых шагов революционного законодательства было издание нового уголовного кодекса 1791 года.

Движение вскоре охватило и другие государства Европы; всюду реформа юстиции – главным образом уголовной – сделалась предметом забот законодателей. При этом можно указать на интересную черту, характеризующую это движение в Англии, сравнительно с континентом. В то время когда на материке Европы все усилия направлялись к тому, чтобы смягчить карательную систему, и в особенности ослабить свирепствовавшую всюду в широких размерах смертную казнь, и вместе с тем оградить правильность отправления правосудия соответствующими формами ведения уголовных дел, – в Англии движение начинается, напротив, с усовершенствования самих наказаний, особенно тюремного заключения. Так, на континенте стремятся прежде всего к тому, чтобы закон не определял несправедливых, не соответствующих вине преступника, наказаний; заботятся о том, чтобы устранить возможность осуждения невинного, отменить пытку, которой подвергался заподозренный в совершении преступления человек еще до его осуждения и лишь ради будущего признания его преступником; но о преступнике, заключенном в каземате, лишенном света и свободы, уже не заботятся, он оказывается забытым всеми. В Англии же на первом плане стоит именно осужденный преступник, здесь стараются улучшить его положение, установить к нему более человечное отношение со стороны исполнителей закона, чем то, которое выпадало на его долю раньше. Эта противоположность имеет, конечно, свои причины; главная из них – та, что в Англии действовал идеальный, сравнительно с континентом, суд: суд присяжных; что Habeas corpus act

Для реформы уголовного законодательства и уголовного процесса, к которой стремились на материке, необходимо было выработать общие теоретические начала и только потом испытать их жизнеспособность на практике. Такая работа требует слишком много времени и непосильна для одного человека.

Но задача, которую пришлось разрешить Англии и которую выполнил Говард, была гораздо проще: нужно было обратить внимание на тюрьмы, изучить их состояние и устранить то, что никак не согласуется с человеколюбием.