Когда инспектор Бенжамин Паркер, совершенно не похожий на инспектора Скотленд-Ярда в своем великолепно скроенном вечернем костюме, позвонил в дверь квартиры Джо Алекса, тот как раз завязывал галстук. Джо, в свою очередь, ничем не напоминал автора детективных романов. Он был высок, молод, хорош собой, находился в безмятежном состоянии духа и отнюдь не казался замкнутым молчуном, что, как принято считать, является неотъемлемой чертой детективов-любителей. А взглянув впервые на Каролину Бикон, никто бы даже не предположил, что это подающий большие надежды археолог. Она была прелестной, спокойной девушкой со светлыми волосами, зачесанными в длинный хвост, и ее скорее можно было принять за молодую актрису, чем за молодого ученого. Одетая в вечернее платье, она сидела сейчас на поручне кресла и наблюдала за Алексом, который боролся с галстуком, стараясь не прикасаться пальцами к белоснежному воротничку рубашки.

— Ты непременно победишь, — поддержала она его. — Человек всегда, в конце концов, побеждает материю…

— С течением лет я все меньше в этом убежден, — Алекс улыбнулся своей очаровательной подруге и, не оставляя галстука, глянул на часы. — Сейчас в дверь должен позвонить Бен Паркер.

И в ту же минуту инспектор позвонил.

Джо представил его Каролине и указал на кресло протянутой рукой, но тут же отдернул ее и воскликнул:

Звонок, зовущий занимать места, долго и пронзительно звенел уже вторично. Курительная комната гудела возбужденными разговорами. Зрители дискутировали с большим оживлением. Каролина допила кофе, который Алекс принес ей из буфета.

Они направились в зрительный зал.

Паркер покачал головой.

— Глядя на все это, — сказал он с удивлением, которое, казалось, только сейчас зародилось в его сознании, — я совершенно не понимаю, зачем люди совершают преступления. Простите мне мой профессиональный порок, — я снова о своем, — но преступление — это, что ни говори, очень серьезное событие в жизни преступника, чаще всего решающее. А зачем убивать-то? Зачем прекращать существование другого человека, если и он, и я, да и все мы, и так безнадежно и неумолимо обречены на смерть? Разве не приличней было бы спокойно прожить жизнь, стараясь, чтобы она была сносной и для нас, и для других обреченных, так же, как и мы? Ведь после этого спектакля мир выглядит, как тюремная камера, из которой есть только один выход — на эшафот. А в камере должна царить солидарность.

— Убийца, — ответил Алекс, — мыслит, похоже, но немного иначе. Если даже он и понимает, подобно Ионеско, что все люди должны умереть, и после них не остается ничего личностного, то он вполне может посчитать, что, в таком случае, можно убивать людей, которых ненавидишь, потому что это всего лишь ускоряет их и так неизбежный конец, но зато значительно улучшает твою собственную жизнь. Любое преступление имеет свой основной мотив. Уничтожая кого-то, убийца непременно что-то выгадывает: деньги, любовь, удовлетворение чувства мести… Иногда это бывает слишком далеко зашедшая самозащита, иногда какая-нибудь страсть… Но любой из этих мотивов может быть представлен убийцей как крайняя и абсолютная необходимость, и чем больше литература будет убеждать людей, что их существование преходяще и лишено какой-либо ценности, тем более оправданы будут убийцы в собственных глазах. К счастью, они редко выходят из среды любителей современной литературы.

Каролина застыла неподвижно с бокалом вина, поднесенным к губам, затем медленно поставила его на стол, но не произнесла ни слова.

— То есть как!? — Джо вскочил с места, но тут же сел снова. — Когда это случилось? Да ведь… — Он умолк. — Уже известно, кто его убил?

— Пока еще ничего не известно. Сейчас за мной сюда приедет наша машина. Сержант Джонс уже на месте. Ночной портье обнаружил труп и сразу же позвонил директору театра мистеру Дэвидсону, а тот знает меня лично, и немедленно набрал мой номер в Ярде. Там как раз дежурил сержант Джонс. Я велел ему сначала немедленно отправиться на место преступления, потому что от Ярда до театра несколько шагов, а потом уже послать за мной машину. Она, наверно, уже здесь… — Он взглянул на часы, потом на Алекса. — Ты не хотел бы со мной поехать, Джо? — спросил он вдруг без всяких предисловий.

— Я? Да, конечно, если ты полагаешь, что…

— Твое знакомство с этой средой может оказаться очень полезным. Ты знаешь о театре гораздо больше меня. Кроме того, мы вместе были сегодня на этом спектакле. — Он обратился к Каролине: — Простите мисс Бикон, это, наверно, очень невежливо с моей стороны… Мы пришли сюда вместе, а теперь вдруг оба покидаем вас… Но… — он выразительно развел руками.

Инспектор кивнул полицейскому, дежурившему у входа в комнату портье, и вместе с Алексом вошел внутрь. Он сел и указал на противоположный стул седому бледному мужчине, который вскочил на ноги, как только Паркер с Алексом вошли.

— Вы работаете ночным портье в этом театре, не так ли?

— Совершенно верно, сэр. — Человек снова вскочил со стула, но Паркер жестом усадил его обратно.

— Назовите вашу фамилию.

— Сомс, сэр. Джордж Сомс.

— То, что я могу рассказать, это и очень много, и очень мало: ничего, что, по моему убеждению, могло бы бросить хоть какой-то свет на личность убийцы, но зато очень много о самом Винси и его отношениях с людьми.

— Быть может, вы сначала попытаетесь набросать нам его общий портрет? — тихо сказал Паркер. — Желательно все по порядку… — Он виновато улыбнулся. — Сначала я хочу узнать, каким он был человеком, потом, какие у вас есть сведения о его личной жизни, и наконец, как складывались его отношения с коллективом и дирекцией театра…

— Хорошо. Тогда начнем с пункта первого: каков был общий облик Стивена Винси… — Директор умолк и на несколько секунд задумался. — Очень трудно на это ответить. Не знаю, было ли у него то, что мы называем устойчивой психикой, иными словами, обладал ли он сформировавшимся, неизменным характером, хотя по возрасту вроде должен, потому что ему вот-вот исполнилось бы пятьдесят… Он был очень заносчив, самонадеян и высокомерен, но это общая черта многих актеров, черта скорее профессиональная, чем личная. Она идет от необходимости постоянной самозащиты. Человек, регулярно испытывающий конфронтацию с сотнями зрителей, чьи симпатии он всю жизнь хочет завоевывать, должен верить в то, что он лучше других, что он незаменим и неповторим как явление. Только самые умные актеры знают о своих недостатках, но и они весьма неохотно в них признаются. Однако Винси не был умным человеком в общепринятом смысле этого слова. Он был актером в жизни, умел общаться с людьми и мог казаться очаровательным, когда хотел от кого-то чего-нибудь добиться. Но я думаю, что подозревать в нем какую-то глубину было бы ошибкой. Честно говоря, я всегда считал его человеком очень ограниченным. Он был также начисто лишен того, что называется этикой поведения. Все, что было ему выгодно, всегда являлось для него самым главным, и он готов был пойти на любое свинство для улучшения своего положения. Я знаю, что с десяток лет назад он был героем какого-то замятого впоследствии карточного скандала. Он мошенничал, играя в покер, и был в этом уличен. Я знаю также, что его содержала жена одного очень богатого человека, с которой он встречался только ради денег. Она давала ему даже очень крупные суммы, но он промотал все деньги, так же, впрочем, как полученные от нее роллс-ройс и загородную виллу. Но это тоже старая история. Дело было лет десять назад. Самое худшее в этом то, что Винси громко рассказывал каждому, кто хотел об этом слышать и кто не хотел, что есть, мол, такая женщина, называл ее имя и рассказывал, кто она такая. По-видимому, он считал, что таким образом она воздает должное его красоте и актерскому искусству. Он, действительно, был очень способным актером. Но не гениальным. Он так никогда и не стал по-настоящему большим артистом. Я думаю, что этому помешали его легкомыслие и неумение подчинить себя требованиям хороших, мыслящих режиссеров. Он был актером вчерашнего дня, по сути, гораздо более старым, чем можно судить по дате его рождения. Винси принадлежал к категории тех театральных звезд девятнадцатого века, для которых не имели значения ни автор пьесы, ни ее текст, неважны были партнеры, концепция спектакля и его главная мысль, важно было лишь одно — они сами на сцене. Он был невероятно впечатлительным к малейшим попыткам режиссера поставить его на второй план в сцене, где его присутствие на переднем плане выглядело бессмыслицей. Он противился точному исполнению роли, согласно концепции режиссера, что во второй половине двадцатого века должно рано или поздно вывести такого актера за рамки самых выдающихся спектаклей, потому что никто не хочет иметь в своей постановке персонажей, которые выпадают из общего решения и делают невозможным гармоническое развитие идеи. Быть может, именно поэтому он не попал ни в один из академических театров и никогда не войдет в историю британской сцены, хотя, возможно, он имел к этому некое прирожденное право, дарованное ему вместе с недюжинными актерскими способностями. В «Стульях» он был великолепен, хотя, если вы спросите у мистера Дарси, сколько он с ним намучился, тот расскажет вам целые тома. Ведь всю концепцию этой роли придумал Дарси, а не он. Однако, возвращаясь к психологическому портрету Винси, думаю, что это был человек слабый, ограниченный и лишенный всяких моральных принципов. Одновременно он обладал огромным личным обаянием, особенно по отношению к женщинам, которые очень многим помогли ему в жизни и в то же время повредили, избаловав и испортив его… Скандалов и всяких историй с женщинами у него были тысячи…

— Так… — Паркер задумался. — Как вы думаете, а мог ли он иметь какие-нибудь контакты с преступным миром?

— Пожалуй, нет. Не думаю. У него не было для этого никаких поводов. Хотя… Но это же не доказательство…