Лошадка была старой, низкорослой, со спутанной гривой и усталыми глазами, полными бесконечного терпения. Старой была и телега – скособоченная, потемневшая от времени и, наверное, благодаря одному лишь чуду до сих пор не развалившаяся на части. Крестьянин, сидевший в телеге, настороженно посматривал на нас с Тибо. То, что от встречи с двумя вооруженными людьми на пустой дороге ничего хорошего выйти не может, было написано на его лице большими печатными буквами. Впрочем, лошадку свою он остановил, как только понял, что два всадника желают проявить интерес к его скромной персоне.

– Эй ты! До Чертова Бора далеко? – гаркнул Тибо.

Во взгляде мужичка настороженности чуть поубавилось.

– Не близко, – буркнул крестьянин и, повернувшись, махнул в сторону, откуда приехал. – За холмом тем развилка будет. Вам, знатчица, направо нужно. Как поедете вдоль леса, езжайте все прямо, прямо, и так к селу тому и выедете… А уж за ним и Бор будет.

– К вечеру успеем?

Следующим утром Тибо поднял меня засветло. Я кое-как продрал глаза, влез в штаны, не переставая зевать, натянул сапоги. Отправился вслед за Тибо во внутренний дворик. Мы дружно отлили у забора, потом, вытянув из колодца ведро воды, умылись. Тибо протянул мне деревянную кубышку и кисточку с толстыми щетинками.

– Что это еще такое?

Тибо горько вздохнул и покачал головой. Все, мол, объяснять приходится… Радовало хотя бы то, что он уже не впадал в ступор от каждого моего вопроса.

Мой слуга взял вторую кисточку, намочил ее в ведре и опустил в кубышку. Далее кисточку с налипшим на нее белым порошком он запихал себе за щеку и завращал там.

«А, зубная щетка!» – догадался я.

– …А ведь красиво, правда? – спрашивает Света, кутаясь в меховой воротник.

– Что?

– Да вот… Неужели не видишь?

Поздний зимний вечер. Середина февраля, но тепло. Возвращаясь из гостей, мы идем по Университетской набережной. Прохожих почти нет, снег шуршит под ногами, поблескивая в свете фонарей разноцветными огоньками, и ничто, кроме шума редких автомобилей, не нарушает тишину.

Светка права – поздним вечером здесь очень даже красиво. Небо над Эрмитажем окрашено в мерцающий малиновый свет, огни по обеим сторонам Невы прогоняют темноту.

…Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу рядом с перевернутой табуреткой. Надо мной стояли какие-то люди. Горбатая старуха, толстяк и чудно одетая девка. Толстяк орал на старуху, старуха верещала в ответ, девка пыталась вклиниться между ними.

Я приподнялся на локте. Увидев, что я зашевелился, эта троица перестала вопить и уставилась на меня.

«Бред, – подумал я. – Этого не может быть».

Я сглотнул. Я глядел на них и не мог поверить…

Наверное, в какой-то момент взгляд у меня стал совсем диким, потому что женщины в страхе отшатнулись, а толстяк пробормотал: «Матерь Божья…»

Я проснулся от того, что кто-то осторожно тронул меня за плечо. Тибо.

– Доброе утро, господин Андрэ. Там барон за стол садиться собирается. Вас зовет.

Я зевнул и с большим неудовольствием начал натягивать сапоги:

– Где тут умыться можно?

Но Тибо уже свалил куда-то.

В честь рождения сына (а также в честь годовщины свадьбы со своей третьей женой) граф Раймонд Тулузский решил устроить развлечение для благородных людей – рыцарский турнир. Обрадованные возможностью попировать на халяву в хорошей компании, но еще более привлеченные перспективой поломать копья и помахать мечами на арене под взглядами прекрасных дам, бароны со всего Лангедока стали съезжаться в славную Тулузу. Поехал на турнир и барон Родриго де Эро. Поехал с ним также тамплиер Ги де Эльбен, которому хочешь не хочешь, а возвращаться ко двору Раймонда Тулузского было необходимо – папский легат, которого Ги поручили сопровождать, ускакал обратно в свою Италию. Разумеется, с этими двумя благородными господами поехал и я. Люблю путешествовать в хорошей компании. Тем более и на графа Раймонда хотелось поглядеть. Да и в турнире поучаствовать. Под взглядами прекрасных дам.

…Тибо ворчал: мол, опять сплошные расходы выйдут – снова и щит чинить придется, и копья покупать новые, и доспех, который, как пить дать, попортят, придется латать. А уж если с доспехом попортят шкуру младшего сынка старого графа Монгеля, тогда ему, Тибо, беда: что ж он старому графу скажет, как перед ним оправдается?

«Вот выдумали блажь, – бубнил мой слуга. – Добро бы еще война, а развлечения ради друг друга колоть и доспехи портить…»

Впрочем, ворчал Тибо лишь когда поблизости не было ни тамплиера, ни барона Родриго. Их-то он побаивался, а вот меня, похоже, – уже нет. Почувствовал слабину, мерзавец. Обнаглел.

…Дон Альфаро де Кориньи сидит в большом зале своего замка и задумчиво грызет ногти. Длинные ноги дона, обтянутые алыми чулками, покоятся на атласной подушке, возлежащей, в свою очередь, на резной скамеечке. Рядом с графским креслом лежит здоровенный волкодав. Пес смотрит в сторону двери, ведущей из зала. Кажется, что ни сам хозяин, ни его вытянутые ноги в красных чулках волкодава нисколько не интересуют. Но вот он слышит шаги за дверью – пока еще слишком тихие, чтобы их могло различить человеческое ухо, – и приподнимает верхнюю губу, готовясь показать пришельцу, что господин его отнюдь не одинок и не беззащитен.

– Тихо, Раур, – говорит сидящий в кресле человек, – это свои.

Волкодав снова опускает голову на лапы. Через несколько мгновений дверь открывается и входит лысый человек среднего роста. На нем – серая рубашка, темные узкие штаны, заканчивающиеся чуть ниже колена, чулки и тупоносые башмаки. Поверх рубашки – черный жилет без рукавов. Пришедший подходит к графскому креслу и склоняется в поклоне.

– Женщины прибыли? – спрашивает сидящий.

– Еще нет, господин граф, – поспешно отвечает ему пришелец. – Старуха расхворалась на перевале. Пришлось нанять для нее телегу. Полагаю, они будут здесь завтра…

…Родриго умер не сразу. Несмотря на тяжесть полученных ран, он был еще жив, когда мы с Жаном вынесли его с ристалища. Каким-то чудом он сумел протянуть еще несколько часов, сражаясь со смертью с таким же упорством, с каким бился со своими врагами при жизни. Уже зашло солнце, а он все медлил ступить за последний рубеж, отделяющий живых от мертвых. Было ясно, однако, что до утра он не дотянет.

…Ричард Английский и другие гости графа Раймонда пировали во дворце, отмечая завершение турнира, а мы с де Эльбеном сидели перед шатром Родриго и смотрели на пляшущие языки крохотного костерка, разгонявшего тьму. Не в наших силах было чем-либо помочь барону. Единственное, что мы могли сделать, – найти священника, который подготовил бы барона к смерти, проведя все те обряды, коим жители этого века придавали такое большое значение. Родриго, который то приходил в сознание, то снова уплывал в забытье, сейчас разговаривал с ним, а мы с де Эльбеном ждали завершения этого разговора, потому что больше нам делать было нечего.

– Никогда от Ричарда не было добра, – неожиданно проговорил тамплиер. – Ни для кого.

Я промолчал.

Вот уже четвертый день подряд копыта наших коней поднимали пыль с дорог Каталонии. Горы стали ниже, затем вовсе остались за нашими спинами.

Выяснилось, что Ги более-менее разбирает испанский язык, хотя и не так хорошо, как я. То, что я понимаю и даже сносно умею разговаривать на испанском, было для меня приятным открытием. В моем родном двадцатом веке я никаких языков, кроме родного русского, не знал, а в школе по английскому всегда имел твердую тройку. А Андрэ, оказывается, полиглот.

Мне стало интересно, где мой «предшественник» по телу успел выучить испанский язык. Улучив момент, когда ни Ги, ни его оруженосцев не было поблизости, я заговорил на эту тему с Тибо.

Тибо забеспокоился. Он вообще начинал беспокоиться и переживать, когда в силу обстоятельств речь заходила о моей потерянной памяти. В обычной жизни он об этом быстро забывал – привык, притерпелся к моему изменившемуся характеру – и вспоминать о последствиях поединка с де Бошем решительно не желал. Приходилось крепко наседать на него и прямо-таки вытягивать нужную информацию.

– Так это… – сообщил он мне наконец, почесав в затылке, – учитель ваш был испанец.

Замок Кориньи светло-серой громадой возвышался над окружавшими его деревеньками, над густым кустарником, росшим у его подножия, и над самой скалой, из плоти которой он вырастал – горделивый, исполненный силы и спокойствия.

Снаружи замок не производил зловещего впечатления. Наслушавшись сплетен о его хозяине, Альфаро де Кориньи, я был готов к чему угодно, и если бы перед воротами обнаружилась длинная аллея с повешенными людьми, а сам замок представлял бы собой постройку с единственным входом в виде оскаленной пасти, право же, я бы не слишком удивился. Но нет, нет… Замок Кориньи был светел. Казалось, он притягивает к себе солнечные лучи. На мгновение мне даже показалось, что, отражаясь от его стен, солнечный свет возносится обратно – беловатым столбом, призрачным маревом, упирающимся в самую сердцевину неба.

Я протер глаза, и видение растаяло. Слишком ясная сегодня погода, слишком ярко светит солнце… Не люблю такую. Предпочитаю сумерки. Питерская привычка.

По кривой пыльной дороге мы поднялись к замковым воротам.

– Дома ли граф Альфаро? – осведомился я у привратника.