Высокий чалый жеребец задрал голову и заржал. Остальные лошади поспешили к дверцам своих стойл и повернули головы ко входу в конюшню, где появился Ачерезе, конюх, с мешком овса, перекинутым через плечо. На угрюмом лице конюха промелькнула улыбка.

— Ну вот! — сказал он себе под нос. — Хоть эти рады меня видеть! — Отсыпав меру овса в кормушку на дверце стойла жеребца, он добавил: — Хоть вы едите хорошо, приятели! — Он пошел по проходу и принялся насыпать зерно во все кормушки. — И одежка у вас славная, не то что у нас... — Ачерезе прикусил язык, вспомнив, что его сетования может услышать король или кто-нибудь из его колдунов. — Ну, что тут скажешь, — продолжил он, — все мы должны трудиться в этом мире, вот только кое-кому достается куда меньше, чем...

Конюх опять прикусил язык. В это время он как раз насыпал овса коню в третьем стойле и уже собрался было выйти оттуда, как вдруг увидел на боку у коня сырую красную полосу. Он остановился и потрогал полосу пальцем.

— Ну, вот, — вздохнул конюх, — и вы трудитесь, и работенка у вас потяжелее моей будет, верно? Так что уж извиняйте, дружки-приятели, что я вам нажаловался... — Тут конюх открыл дверцу, ведущую в четвертое стойло. — А ты, Фандальпи, ну ты, конечно, того... — И конюх остановился как вкопанный.

Фандальпи прижался к задней стенке стойла, ноздри его были расширены и покраснели, белки глаз сверкали.

Мэт рассеянно вертел в руке репку, продолжая слушать, что называется, во все уши. А это было ох как нелегко: рынок гудел как пчелиный улей, пестрел всевозможными красками, но шума тут, конечно, было больше всего. Лотки торговцев — будочки, покрытые яркими тканями — занимали все мыслимое и немыслимое свободное место. Тем, кто отвечал за порядок на ярмарке, приходилось заставлять купцов отодвигать лотки назад, чтобы проход между ними составлял не менее положенных по закону трех ярдов — в особенности в тех местах, где проходы выходили на маленькие площадки, на которых выступали менестрели и акробаты. Попадались тут и скрипачи, и волынщики, так что в общий гул ярмарки вливались еще и развеселые наигрыши.

Для города, расположенного в такой глубинке, ярмарка оказалась на редкость богатой. Но с другой стороны, городок Фэрмид и вырос-то вокруг купцов. Он стоял сразу за Альпами, у самого начала тропы, ведущей к перевалу, и к тому же на берегу речки. Речка, правда, была маленькая, но текла к северо-западу, где впадала в другую реку побольше, и чем дальше текла река, тем крупнее становились города по ее берегам. Купцы плыли вниз по реке на баржах, встречались с другими купцами, приходившими из-за Альп, а крестьяне толпами сновали туда-сюда по обе стороны от гор и приносили на продажу купцам плоды своих трудов: овощи, фрукты, свинину и птицу, полотно и меха, ленты и пряжу, горшки, сковородки и котелки. На ярмарке встречались даже специи и шелка с Востока. Их продавали немногочисленные профессиональные купцы. Остальные же торговцы скорее всего были крестьянами, жаждавшими заработать жалкие гроши на продаже тех излишков, что милостиво оставляли им господа. Мэт знал, что в Меровенсе королева Алисанда настояла на том, чтобы господа оставляли сервам хотя бы часть урожая для продажи. Новый король Латрурии — государства, расположенного к югу от Меровенса, — похоже, решил проводить такую же политику. По крайней мере это явствовало из тех разговоров, которые столь старательно подслушивал Мэт.

У соседнего лотка серв, торговавший фруктами, даже немного бахвалился:

— У нас летом теперь сенокос по два раза, и пшеницы, и овса эти годы собираем кучу, просто кучу.

— Это дело понятное, — кивнула покупательница. — Но какую часть урожая вы уносите домой, вот вопрос?