I

В зимнюю пору, когда свалился на Снегиревку трехдневный буран, Дашка Колчина серьезно занемогла печалью. Была она существом легким, подвижным, любящим шум и веселье, а тут вдруг запечатало снегами все стежки-дорожки, перемело шоссейку, оставив Дашке узкую тропинку из дома до коровника. Даже Гошка Еремеев, последняя Дашкина присуха, не мог пробиться из соседнего села со своей кинопередвижкой. Наладился было он звонить ей по телефону в сельсовет, но ураганным ветром повалило пять телеграфных столбов, и Гошкин окающий голос сгинул в метельной круговерти. Дашка, достаточно помыкавшаяся по свету, видевшая и знавшая многое такое, о чем ее односельчане и не догадывались, закончив вечернюю дойку и в сердцах «оттянув», как говорила сама, бригадира, легко и беззаботно собралась к Гошке Еремееву. Пять верст по взбаламученной ветрами мари ее не пугали, ни на какие особые размышления не навели, разве лишь на то, что «Гошка обалдеет от сюрприза».

— Дарья, одумайся, — увещевала ее Нина Горохова, девушка самостоятельная и строгая. — Сгинешь зазря в марях-то. Вон мужики по домам попрятались, даже за сеном не поехали, а ты куда собралась?