Теперь он ехал по земле, растерзанной войной, с еще не зажившими кровоточащими ранами, где безденежные солдаты обманувших их королей искали себе нового хозяина, где доброта приравнивалась к слабости, а жестокость – к силе и где никто не осмеливался быть сторожем брату своему.

Он ехал мимо виселиц, вокруг которых кишели красноногие вороны, черные и раздувшиеся, как и их добыча, мимо стаек детей в лохмотьях, молча смотревших на него. Ехал мимо остовов сожженных церквей – без крыш, с осколками витражей на полу у алтаря, сверкавшими, словно груды брошенных сокровищ. Мимо деревень, населенных обглоданными скелетами, где в темноте светились желтые глаза волков. Пылающий стог сена освещал один из далеких холмов. При лунном свете пепел сгоревших виноградников белел, словно гранит надгробия.

Он остановился на Королевской дороге, среди жары и пыли. Раньше ему и в голову не приходило, что за такое короткое время можно преодолеть столько миль. И вот он здесь, у цели. В мареве от августовского солнца стены словно подрагивали вдали, а над ними клубилось бледно-желтое туманное облако, как будто стены – это вовсе не стены, а горлышко какого-то исполинского кувшина, уходящего в глубь земли.

Таково было его первое впечатление от главного католического города всего христианского мира.

Созерцание цели своего путешествия не принесло страннику облегчения. Мрачные опасения, заставившие его отправиться сюда, нисколько не уменьшились. Он спал прямо у дороги, пускаясь в путь еще в предрассветной прохладе, навстречу судьбе, которая, как ему казалось, затаилась и ждала за стенами города, похожими на стены ада.

Тангейзер вернулся в коллеж д’Аркур, но никого там не застал. После этого Грегуар повел его на север, через мост Сен-Мишель. На мосту теснились лавчонки, торговавшие всякими безделушками и дешевой одеждой, похоже пользовавшейся большим спросом. Когда они оказались на острове под названием Сите, юный лакей произнес что-то нечленораздельное. У парня была привычка говорить через нос, причем речь его прерывалась мычанием и хрюканьем, вероятно необходимым ему для выталкивания слов наружу.

– Говори медленно, а то тебя принимают за слабоумного. Я не могу тебя все время просить, чтобы ты повторил, и поэтому буду делать вот так. – Матиас приставил ладонь к уху. – Это знак, что я не понимаю.

– Простите, хозяин, – застеснялся мальчик. – Меня никто не слушал, только лошади.

– По крайней мере, в этом отношении меня можно приравнять к лошади. Что ты сказал?

– Palais de Justice

[5]

, – указал Грегуар на фасад здания. – Парламент.

Арнольд де Торси повел странных гостей через нескончаемые коридоры, салоны и залы, на роскошь которых Грегуар взирал открыв рот, а Тангейзер с отвращением. Рыцарь был способен оценить архитектурные красоты, но в последнее время видел слишком много выжженной земли. Кроме того, у итальянцев все, что он видел здесь, выходило лучше.

Многочисленные статуи – подражание римским, ажурная кладка, изящные фризы и барельефы с аллегориями, запечатлевшие фантазии о величии Валуа. Каждая галерея была украшена фестонами, каждый золоченый потолок восхвалял властителей и изображал исторические акты жестокости и жадности как великие мифы. Все было новым и таким роскошным, что Матиас уже не удивлялся, что счета оплачивают итальянские банкиры – под грабительские проценты. Шагая по коридорам, он представлял долгую череду лет с новыми налогами. Повсюду сновали слуги, удовлетворяя любые капризы знатных особ, многочисленность которых лишь усиливала вызываемое ими отвращение. Тангейзер подумал, что лучше быть гребцом на галере, чем прислуживать этим хлыщам. Как только Арнольд приближался к новому помещению, стоявший перед входом в него лакей кланялся и распахивал двойные золоченые двери.

– Кстати, большинству придворных открывают только одну створку дверей, – заметил де Торси.

– Слышал, Грегуар? Для таких, как мы, ты должен открывать обе половины, – улыбнулся рыцарь своему слуге.

– Очень смешно, – без улыбки ответил Арнольд. – Однако такие различия подчинены строгой логике. Это не пустая церемония. Каждая деталь помогает определить место человека в иерархии двора. Если подобные мелочи нарушаются или игнорируются, то как определить, кем является тот или иной человек – вернее, каков его статус?

Карла проснулась третий раз за ночь и, вздохнув, потянулась за ночным горшком. Луна сияла так ярко, что ее свет можно было перепутать с занимающейся зарей. Как обычно, болела поясница, ребра и много чего другого, зато боль, иногда отдававшая в ногу, утихла. Графиня де Ла Пенотье прижала ладонь к животу, в котором спал ребенок. Ей не хотелось еще раз его будить.

Она не сомневалась, что вынашивает сына. Повороты и толчки малыша – нетерпение поскорее выйти в большой мир – казались ей чисто мужскими. Она подумала о Матиасе, в сотый раз за день, и улыбнулась. Мальчик это или девочка, но ребенок унаследовал характер ее мужа. Женщина представляла их обоих, отца и ребенка, связанных через нее. Эти мысли помогали ей рассеивать грусть. Помогали переносить отсутствие Матиаса. Помогали сохранять его живой образ в сердце до того дня, когда она снова окажется в его объятиях, в его полной власти.

Карла отбросила простыню, влажную от пота, спустила ноги с кровати и с трудом села. Она привыкла считать себя сильной, но в последнее время вес ребенка казался ей огромным – как и выпирающий живот. Графиня не переставала удивляться изменениям, которые происходили с ее телом. Подтянув ночную рубашку вверх, она сунула ладонь под грудь, которая тоже заметно увеличилась. По ее подсчетам, шла тридцать восьмая неделя беременности. Опираясь на руки, Карла присела рядом с кроватью. Положение на корточках было одним из немногих, в которых ей было удобно. Потом женщина подвинула под себя ночной горшок и облегчилась. Мочи было немного. Наверное, через час придется снова вставать. Ей рассказывали, что некоторые женщины наслаждаются беременностью, но Карла не принадлежала к их числу.

Она снова задвинула ночной горшок под кровать, но осталась сидеть на корточках. Теперь графиня окончательно проснулась, потому что в животе у нее в очередной раз все напряглось. За последние несколько дней она привыкла к этим ощущениям: ребенок опустился глубже, и форма живота изменилась. Два дня назад она заметила на ночной рубашке розоватую слизь. Карла не собиралась рожать в Париже, но, видимо, придется. Она не волновалась, а, скорее, чувствовала радостное волнение и облегчение от того, что суровое испытание беременностью подходит к концу.

Здесь к ней хорошо относились. Симона была очень добра. Повитуха, принимавшая четырех детей хозяйки дома, была готова помочь гостье в любой момент. Известный хирург месье Гийемо, протеже Амбруаза Паре, приходил днем раньше и заверил, что вмешается в случае осложнений. Однако, по его же словам, Карла была сильной женщиной, а ребенок лежал правильно, и кроме того, ее предыдущие роды прошли без осложнений.

Пока безумный янычар тащил Эстель вниз, она пыталась запомнить все подробности, чтобы потом рассказать обо всем Гриманду. Девочка знала, что ее сообщники не заставят себя долго ждать.

В доме слишком много окон, и ни одно не защищено решеткой или даже ставнями. Богачи вешают простыни на окна, будто они слишком благородны, чтобы нуждаться в защите. На площадке второго этажа лестница поворачивала назад и вела к входной двери. На первом этаже комната слева была заставлена столами, на которых лежали толстые книги, а справа находилась кухня. В каждой комнате более короткое окно, расположенное достаточно высоко, чтобы пешеходы с улицы не могли заглянуть в дом. Через дверь кухни Ля Росса увидела лежавший на столе колчан со стрелами и необычный, чужеземный лук.

Коридоры на каждом этаже были освещены лунным светом, лившимся из окон на лестничных площадках. В глубине дома коридор был испачкан кровью.

Она догадалась, что это кровь Гоббо.

Алтан схватил ее за волосы и приподнял.