Это было в тот год, когда они наконец имманентизировали Эсхатон. Первого апреля великие державы мира подошли к ядерной войне ближе, чем когда бы то ни было, и все из-за какого-то ничтожного острова Фернандо-По. К тому времени, когда мир вернулся к нормальному состоянию холодной войны, некоторые умники уже окрестили это «самой бездарной первоапрельской шуткой в истории». Так получилось, что мне известны все подробности происшедшего, однако я не представляю, как о них рассказать, чтобы большинству читателей мое повествование не показалось бредом. Ведь я не вполне уверен даже в том, кто такой я сам. Это, конечно же, осложняет дело, так что не знаю, захотите ли вы мне верить. Например, в данный момент я сознаю себя белкой, прыгающей с дерева на дерево в Центральном парке Нью-Йорка, как раз напротив Шестьдесят восьмой улицы. Причем мне кажется, что это происходит ночью 23 апреля (или уже утром 24 апреля?), но увязать белку с Фернандо-По пока выше моих сил. Прошу вас проявить терпение. Мне не по силам хоть как-то облегчить для нас с вами положение вещей. Вам придется просто смириться с тем, что к вам обращается бестелесный голос, ведь и я, сколь бы это ни было для меня мучительно, смирился с тем, что обращаюсь к невидимой, возможно даже несуществующей, аудитории.

Мудрецы издавна усматривают в мире трагедию, фарс или даже фокус иллюзиониста. Но все они, если действительно мудры, понимают, что мир — своего рода сцена, на которой все мы

играем роли,

причем всякий раз, когда поднимается занавес, выясняется, что актеры совершенно не готовились к спектаклю. Почему бы и мне не предположить, что Земля — это цирк, ярмарочный балаган, блуждающий вокруг Солнца вот уже четыре миллиарда лет? В этом балагане разыгрываются все новые и новые ужасы и чудеса, которые все равно никогда не смогут заинтересовать зрителей настолько, чтобы те перестали расходиться один за другим по домам, погружаясь в долгую, скучную зимнюю спячку. Тогда, хотя бы на время, я мог бы отождествить себя с распорядителем манежа… Но эта корона тяжела для моей головы (если у меня вообще есть голова), и я должен вас предупредить, что для Вселенной такого размера труппа очень мала и многим из нас приходится работать за двоих и даже за троих, так что не удивляйтесь, если я буду возвращаться под многими масками. Воистину, чего только в жизни не бывает.

Вот, например, сейчас мне не до фантазий и не до шуток. Я зол. Я нахожусь в столице Кении Найроби, а звать меня, вы уж простите, Нкрумах Фубар. У меня черный цвет кожи (вас это беспокоит? меня — ничуть), и, подобно большинству из вас, я представляю собой нечто среднее между дикарем и человеком технологической эры. Проще говоря, я, как шаман-кикуйю, более или менее приспособившийся к городской жизни, по-прежнему верю в колдовство, ибо не настолько глуп, чтобы не доверять собственному опыту. Сегодня третье апреля, и из-за событий в Фернандо-По я несколько ночей не спал и поэтому рассчитываю на ваше снисхождение. Дело в том, что в данный момент я занимаюсь не совсем благим делом — изготавливаю кукол, изображающих правителей Америки, России и Китая. Вы правильно догадались: я намерен втыкать булавки в головы этих кукол каждый день на протяжении месяца. Если уж они не дают мне спать, то и я им тоже не дам. Это и есть Справедливость, в каком-то смысле.

В скором времени у президента США действительно случится несколько тяжелых приступов мигрени, однако атеистически настроенные правители Москвы и Пекина оказались не столь уязвимыми для магии. Ни один из них так и не пожаловался на головную боль. Но подождите, в нашем цирке есть и другой артист — один из самых умных и порядочных среди нас. Так уж вышло, что он родился дельфином, поэтому его имя непроизносимо, но вы можете называть его Говардом. Он плывет среди руин Атлантиды, и уже десятое апреля — время не стоит на месте.

А космический корабль «Земля», этот восхитительный и кровавый цирк, вот уже четыре миллиарда лет все двигался по орбите вокруг Солнца; его конструкция, впрочем, оказалась столь совершенной, что никто из пассажиров вообще не ощущал движения. Те, кто находились на темной стороне корабля, в основном спали и путешествовали в мирах свободы и фантазии; те же, кто оказался на освещенной стороне, выполняли задачи, поставленные перед ними лидерами, или праздно ожидали, когда поступит очередной приказ сверху. Доктор Чарльз Мочениго в Лас-Вегасе пробудился от очередного ночного кошмара и отправился в туалет мыть руки. Он думал о том, что вечером ему предстоит свидание с Шерри Бренди, и, слава Богу, не догадывался, что это его последнее свидание с женщиной. Все еще пытаясь успокоиться, он подошел к окну и взглянул на звезды. Будучи

специалистом,

чьи интересы ограничивались только предметом его исследований, он считал, что смотрит на звезды

снизу вверх,

а не видит их

вокруг себя.

Р. Бакминстер Фуллер, один из немногих землян, осознающих, что они живут на космическом корабле, был в это время на борту самолета, выполнявшего дневной рейс Нью-Дели—Гонконг—Гонолулу—Лос-Анджелес. Он посмотрел на циферблаты всех трех своих наручных часов. Одни часы показывали местное время (17:30), вторые — время в Гонолулу, конечной цели его путешествия (2:30 следующего утра), а третьи — время на его родине в Карбондейле, штат Иллинойс (3:30 предыдущего утра). В Париже в полуденном людском водовороте ватаги юнцов распространяли буклеты, в которых восторженно описывался всемирный рок-фестиваль и праздник космической любви, который пройдет на побережье озера Тотенкопф близ Ингольштадта в конце месяца. В английском Сандерленде молодой психиатр прервал свой обед и бросился в палату хронических больных, где из уст пациента, который десять лет молчал, раздавалось странное бормотание: «Это начнется в

Вальпургиеву ночь.

Именно тогда Он обретет максимальную силу. И тогда-то вы Его увидите. При первом ударе часов в полночь». В центре Атлантического океана дельфин Говард, плывший с друзьями под лучами утреннего солнца, столкнулся с акулами и вступил в смертельную борьбу. В Нью-Йорке, где занимался рассвет, Сол Гудман тер уставшие глаза и просматривал записку о Карле Великом и Судах Просветленных. А Ребекка Гудман тем временем читала о ревнивых жрецах Бел-Мардука, которые предали Вавилон вторгнувшейся армии Кира, потому что их молодой царь Валтасар стал отправлять культ любви богини Иштар. В Чикаго Саймон Мун, лежа рядом с Мэри Лу Сервикс, слушал пение пробудившихся птиц и дожидался первых рассветных лучей. Его ум был активен — он размышлял о пирамидах, богах дождя, сексуальной йоге и пятимерной геометрии, но больше всего он думал о предстоящем рок-фестивале в Ингольштадте и о том, сбудется ли все, что предсказал Хагбард Челине.

В двух кварталах к северу (в пространстве) и более сорока лет назад (во времени) мать Саймона, покидая Уоббли-Холл

В этой Стране Белых Мужчин я занимаю самое низкое и зависимое положение, потому что у меня не белый цвет кожи и потому что я не мужчина. Я олицетворяю все недостойное и презренное, потому что я цветная женщина из индейского племени и близка к природе, а всему этому нет места в технологическом мире белых мужчин. Я — дерево, которое срубают, чтобы построить фабрику, отравляющую воздух. Я — река, в которую сбрасывают сточные воды. Я — тело, презираемое сознанием. Я ниже дна, грязь под вашими ногами. И при этом из всех женщин мира Джон Диллинджер выбрал в невесты именно меня. Он утонул во мне, упал в мою бездну. Я была его супругой, но не в том смысле, в каком понимают супружество ваши умники, церкви и правительства, нет, мы сочетались истинным браком. Как дерево повенчано с землей, гора с небом, а солнце с луной. Я держала его голову на моей груди, ерошила его волосы, словно это была сладкая свежая трава, и называла его Джонни. Он был не просто мужчина. Он был безумец, но не обычный безумец, которым становится мужчина, покинувший родное племя и вынужденный жить среди враждебно настроенных чужаков, которые его оскорбляют и презирают. Он был не из тех безумцев, какими бывают все остальные белые мужчины, которым неведомо, что такое племя. Он был безумен так, как может быть безумен бог. И теперь мне говорят, что он мертв. —

Саймон получил то еще образование. Понимаешь, если твои родители анархисты, то чикагская школа сделает все, чтобы отшибить тебе мозги напрочь. Представьте меня школьником в 1956 году, в классе, на одной стене которого висит портрет Эйзенхауэра с лицом Моби Дика, на другой — портрет Никсона с усмешкой капитана Ахаба, а между ними, на фоне обязательной звездно-полосатой тряпки, стоит Мисс Дорис Дэй

— Мои родители не голосуют, — говорю я.

23 апреля 1970 года была тридцать пятая годовщина убийства Артура Флегенхеймера (он же Голландец Шульц), но унылая компания вовсе не собиралась отмечать эту дату. Это были «Рыцари христианства, объединенные верой» (в Атлантиде такая группа называлась «Булавы Лхува Керафата, объединенные истиной»), и их президент, Джеймс Дж. Трепомена (он же Улыбчивый Джим), заметил среди делегатов бородатого и, следовательно, подозрительного молодого субъекта. Такие типы не бывают членами «Рыцарей христианства, объединенных верой», но зато часто оказываются наркоманами. Улыбчивый Джим велел распорядителям из агентства

«Энди Фрейн»

зорко присматривать за молодым человеком и не дать ему «отмочить какую-нибудь шутку», а сам поднялся на трибуну, чтобы прочесть лекцию на тему «Сексуальное воспитание: троянский конь коммунизма в наших школах». (В Атлантиде лекция называлась «Числа: кальмаровая ловушка для безверия в наших школах». Все та же чушь на протяжении тысячелетий.) Бородатый молодой человек, который оказался Саймоном Муном, консультантом журнала

«Тинсет»

по проблемам иллюминатов и инструктором по сексуальной йоге для многих юных темнокожих леди, наблюдая, как за ним наблюдают (что заставило его вспомнить Гейзенберга), откинулся на спинку сиденья и начал чертить в блокноте пятиугольники. Тремя рядами впереди сидел стриженный «ежиком» мужчина средних лет, похожий на сельского врача из Коннектикута, который вольготно откинулся на спинку кресла в ожидании подходящего момента: он очень надеялся, что шутка, которую они с Саймоном собирались отмочить, получится действительно смешной.

НАС НЕ СДВИНУТ НАС НЕ СДВИНУТ