— Держись крепче за хвост, — посоветовал Экзюпери Замышляеву, — а то упадешь…

Он надвинул на глаза защитные очки, улыбнулся, и они полетели.

Сквозь прозрачные крылья мрачно синели дождевые тучи. Вспыхнула радуга, как отблеск улыбки… Многое Замышляеву было в новинку. До полета они успели переброситься всего несколькими фразами.

— Новая конструкция, — объяснил Антуан. — Кабина только для пилота. Эта серия называется «Ладья Харона»…

— При чем здесь Харон?

Белая ночь мраморной глыбой каменела над островами. Стальными когтями вцепился в них Питер. В кошачьем изгибе застыли бесчисленные арки, мостики с неподвижными фигурами одиноких прохожих. Кто–то из них курил и сделал движение, стряхивая пепел в канал, но не только сам окоченел, но даже пепел замер в воздухе, не в состоянии опуститься на воду. И сигарета в уголке рта не мерцала, не подергивалась нервным огоньком, а стыла ровным красным пятнышком, будто некто поставил здесь точку на всяком движении. В трамваях, в троллейбусах, в такси пассажиры пребывали в тех позах, в каких застал их этот час. Казалось, весь мир, боясь шевельнуться, позировал неведомому художнику. Обращал на себя внимание кучер в одеянии позапрошлого века. Он только что взмахнул кнутом, и это движение было сковано мрамором белой ночи. Летела тройка, не двигаясь с места. Жарко горел отблеск рекламы на гербе, распахнувшем орлиные крылья на дверцах. Одна лошадь повернула голову, косясь на колеса: они не двигались. Невидимый луч, несший из космоса иллюзию непрерывной жизни, застопорился на случайном мгновении, так как там, во вселенской глубине, Небесный Киномеханик задумался: стоит ли проецировать на эту заурядную планетку давно приевшийся ему фильм. И пока длилась пауза, создавалось впечатление: неощутимая прозрачная лава затопила город, и никогда ему не выбраться из нее, как мухе из янтаря.

Он ложился поздно: бардаки, рестораны, концертные залы, лектории были полны людей. Условимся так называть их согласно традиции, хотя я и не совсем уверен, что действие происходит на той планете, на которой находится читатель. Впрочем, ничего и не происходило. Проститутки как будто отключились от своих клиентов, забыв, что время — деньги. Официант, отвесивший поклон какому–то иностранцу, не мог разогнуться. О, у нас умеют гнуть выю перед чужаками… Музыкант, взявший ноту, тянул ее до бесконечности. Лектор застрял на слове «социализм» и непрерывно выплевывал его со сладострастием садиста.

Во всем городе стрелки часов не двигались. Наверно, о таком мгновенье мечтал великий Гете. Ветер не теребил афишу. Висеть ей вечно: «Сегодня в Доме писателя состоится творческий вечер поэта Л. В. Куклина».

И никогда здесь не выступят Иосиф Бродский и его соперник, любимец всех вождей Жора Говенько, не говоря уж о Замышляеве…

Наступил паралич времени.

Скорая помощь, куда несколько милиционеров наконец–то затолкали поэта, бодро рванула в психушку. Казалось, ей передалось настроение стражей порядка. Подумать только — какой чести они удостоились… Успешно справились с заданием самого генсека Порчи. На счету уголовников Богданко было немало преступлений, но впервые они арестовывали поэта. Два десятка зевак сбежались на редкое зрелище. Среди них не было выпрямителей извилин. Бойцы невидимого фронта скромно держались в тени, втайне благодарные арестованному. Не будь диссидентов, не было бы продвижения по службе. А так — глядишь, звание повысят, орденок повесят. За рвение. У них было правило — диссидентов надо растить…

На выезде из Бежицы, на пересечении улиц Ульянова и Больничной машина затормозила. Из–за гастронома на красный свет, игнорируя правила уличного движения, торжественно выехал на Росинанте Дон Кихот. Он был в полном вооружении. «Наверно, рыцарь печального образа заезжал ко мне, — с грустью подумал Замышляев. — Но как всегда опоздал».

Дон Кихот проскакал по воздуху над троллейбусными проводами, не заметив того, с кем хотел познакомиться, чтобы вдвоем в этой варварской стране защищать права человека.

В последнее время Замышляев часто вспоминал град, где его застала перестройка. Заново перечитал эпохальный труд Саллюстия Самоварова.

Вот что сообщал знаменитый историк в своей всемирно известной «Болваниаде».