У Юко Акиты было две страсти.

Хокку.

И снег.

Отец Юко был священником-синтоистом. Он жил на острове Хоккайдо, на севере Японии, там, где зима сурова и длинна.

Он рассказывал сыну о могуществе космических сил, о том, как важна вера, учил любви к природе и искусству хокку.

Апрельским днем 1884 года Юко исполнилось семнадцать. На юге Японии, на острове Кюсю, зацветали вишни. А на севере море все еще сковывали льды.

— Что такое стихи? — спросил священник

— Это нераскрытая тайна, — ответил Юко.

Однажды утром звон лопнувшего горшка, отдающийся в голове, дает начало источнику поэзии, пробуждает душу от сна и дарит ей его красоту. В этот момент удается сказать то, что обычно не выразишь словами. Это момент путешествия без движения. Это момент, когда становишься поэтом.

Ничего не приукрашивать. Ничего не говорить. Наблюдать и писать. Несколько слов. Семнадцать слогов. Хокку.

Шли месяцы. Летом 1884 года Юко написал семьдесят семь хокку, одно лучше другого.

Утром поблекшего солнца на его плечо села бабочка и оставила нежный звездный след, который смыл июньский дождь.

Иногда в послеобеденные часы он ходил слушать песни девушек, собирающих чай.

На следующий день на своем пороге он нашел мертвую ящерицу.

Снег — это стихотворение. Ослепительно белое стихотворение.

В январе он устилает всю северную часть Японии.

Там, где жил Юко, снег был стихотворением зимы.

Все началось с волшебства. В один из зимних дней 18… года, когда Сосэки возвращался с войны, он влюбился в женщину, подобной которой никогда раньше не встречал.

В то далекое время мой хозяин был самураем императора.

Сосэки участвовал в кровавой битве, в которой его армия одержала сокрушительную и неожиданную победу. Он возвращался победителем. Торжествующий, но раненый. Один из солдат задел мечом его плечо за момент до того как его собственная голова была снесена пушечным ядром. Перед глазами Сосэки до сих пор стоит эта картина: вкус грязи и крови во рту, солдаты армии противника, бросающиеся на него, лицо врага, искаженное гримасой ненависти. Человек кинулся на Сосэки, готовый проткнуть его мечом. Самурай почувствовал над головой холод клинка. Взрыв, оглушительный грохот, и ничего. Ничего, кроме человека без головы, который двигался и ходил, прежде чем обрушиться на него всем весом мертвого тела и вонзить лезвие меча ему в плечо будто для того, чтобы дать понять самураю весь ужас сражения, которого ни один, ни другой не должны были познать. Вот так. Это было время чести. Это были радости войны. Нужно было умереть или вернуться раненым.

Самурай так и не смог забыть образ воина без головы. Это была самая ужасная картина из тех, что ему довелось увидеть в жизни.

Это была девушка, идущая по канату, легкая как птица. Девушка, с грацией белки шагающая по канату, натянутому над серебряной рекой.

Она находилась в шестидесяти футах над землей. Она больше не шла по веревке, а как по волшебству парила в воздухе. Издалека ее, скользящую в лазури неба по невидимому канату с шестом в руках, можно было принять за ангела.

Сосэки медленно подошел к реке и был поражен красотой девушки. Он в первый раз видел европейку. Казалось, что она просто порхает в воздухе.

Заинтригованный, он подошел еще ближе. На этот раз она оказалась прямо над ним. На берегу, чтобы посмотреть на это странное представление, собралась многочисленная толпа.

Она была канатоходцем и ее жизнь была одной линией. Прямой.

Она была родом из Парижа, из Франции. Ее звали Нэж.

[1]

Ее звали так потому, что ее кожа была ослепительно белой, глаза — ледяными, а волосы — золотого цвета. И еще потому, что когда она парила в воздухе, то казалась легкой как снежинка.

Вот как начиналась ее история. Однажды, еще ребенком, она побывала в передвижном цирке и была поражена, воочию увидев свою мечту.

Несмотря на опасность, она решила сделать цирк своей профессией. Немного поколебавшись, захотела стать эквилибристкой. Время шло, и Нэж забиралась все выше и выше, совершенствуя свое искусство. Так она стала одной из первых женщин-эквилибристок. Она поднялась на канат и больше никогда не спускалась.

Нэж стала канатоходцем ради баланса. Эта девушка, чья жизнь была похожа на веревку, усеянную узлами, которые связывали и разрывали коварство случая и пошлость существования, совершенствовалась в тонком и опасном искусстве, состоящем в том, чтобы ходить по натянутой веревке.

Она чувствовала себя хорошо, лишь шагая по канату в тысяче футов над землей. Только вперед. Ни на миллиметр не отходя в сторону.

Это была ее судьба.

Двигаться вперед шаг за шагом.

От одного конца жизни к другому.