П

ЯТНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК, И Я В ИХ ЧИСЛЕ, поднялись в очень старый школьный автобус. Автобус не совсем обычный: белого цвета, в окнах решетки, а по бокам надпись из четырех слов: МОРСКАЯ ПЕХОТА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ.

Одетые совершенно по-граждански — в шорты и сандалии, мы заполонили своими вещами весь автобус. Некоторые тут же принялись пить кофе из бумажных стаканчиков, кто-то разворачивал купленную газету. Я облюбовал место в самом конце салона и не успел еще толком разместиться, как машина с ревом завелась, из-за чего внутри сразу же почувствовался запах выхлопных газов.

Руководивший нами второй лейтенант сел впереди. Его габардиновая куртка, его форма цвета хаки придавали ему очень мужественный вид. Хотя он, по всей видимости, окончил военное училище совсем недавно, именно ему было поручено сопровождать нас на базу морской пехоты в Квантико, штат Вирджиния — около часа пути. Как только мы отъехали от призывного пункта, он тут же поднялся в проходе, встал лицом к нам. Я подумал: сейчас скажет что-то типа «добро пожаловать» или пошутит, словом, проявит хоть какую-то доброжелательность.

Однако я не угадал.

— Честь, мужество и преданность, — говорил лейтенант, пытаясь перекричать шум мотора, — вот основные принципы морской пехоты. Если вы не можете быть предельно откровенными, как может армия доверять вам вести людей в бой?

К

АЖДОЕ УТРО, РОВНО В ПЯТЬ ЧАСОВ, все курсанты дружно просыпались, потому что ночной караул включал флуоресцентное освещение. Это примерно то же самое, что выстрелить над ухом из пушки. Инструкторы буквально высыпали из офиса, концентрируясь у двери длинной комнаты. У нас было пять секунд, чтобы приземлиться с наших полок на пол, нырнуть в черные резиновые хлопушки (в морской пехоте так называли сланцы) и встать по стойке «смирно», причем пальцы ног должны были касаться черной линии, пролегающей вдоль всей комнаты. Никакого предупреждения. Никакого надевания сланцев на ходу. Не стонать и все делать очень быстро.

Самым громким всегда был Олдс.

— Я хочу увидеть лес ранним утром. Я хочу выяснить, кому во сне приходили в голову грязные мыслишки на мой счет.

Он шнырял туда — обратно вдоль линии, немного поворачиваясь в корпусе, пялился на нас, определенно вглядываясь в район паха. Еще два инструктора — штаб-сержант Карпентер и штаб-сержант Баклер — стояли неподвижно, с масками безразличия на лицах. За три недели подготовки мы так ничего о них и не узнали. Мы видели их каждое утро, но наше общение не сходило с нулевой отметки.

Их любимым утренним ритуалом было смотреть, как мы по счету одеваемся. После построения вдоль линии нам предстояло освоение новой версии игры «Саймон говорит».

Я

НА ПОЛПУТИ К ОКОНЧАНИЮ ШПО. Я стою перед строем, и на меня падает свет от прожектора. Я не мог маршировать, я не учел важного фактора: правый угол бляшки ремня должен был находиться над правой крайней пуговицей моих брюк. Моя реакция уже напоминает мазохизм. Я знаю: на меня сейчас начнут орать. Я смотрю в глаза моего истязателя и чувствую приближение очередного раунда оскорблений. Олдс выделял меня столько раз, что уже перестал называть меня по имени. Он говорил: «Так, так, так, и посмотрим, кто это у нас?» Или: «Какой сюрприз». Надо мной нависает опасность быть исключенным по формулировке «Отсутствие адаптации»…

В пятницу, после обеда, мы построились перед казармой, за нами стояли складные табуретки. По команде «Смирно. Сесть» мы сели: спина прямая, руки на коленях. Ждали речи командира нашего взвода капитана Фаннинга. Позже я понял, что команда инструкторов в ШПО — накопительная емкость молодых капитанов, возвратившихся в Квантико на повышение квалификации. Это тепленькое местечко, где можно расслабиться после службы на флоте: легкая работенка, мало контроля и нет угрозы безопасности. Как я уже говорил, инструкторами ШПО были сержанты, штаб-сержанты и орудийные сержанты, так что тогда, летом 1998-го, капитан для нас отождествлял почти абсолютную власть. Увидев его, мы вскочили на ноги.

Капитан Фаннинг был пилотом вертолета, он разговаривал мерно и спокойно. Мое внимание привлекли золотые самолетные крылья, прикрепленные слева над грудью. В руке он держал всего один листок бумаги, попросил сесть, посмотрел на нас с сочувствием, перемешанным с пренебрежением.

— Прошло пять недель. Целью ШПО является обучить, оценить и отфильтровать. В основном отфильтровать. Мы хотим увидеть, в ком из вас есть потенциал офицера морской пехоты. Это игра. Вы должны играть по правилам. Наши законы — это законы морской пехоты. Большинство из вас, наверное, в колледже были спортсменами.

Курсанты кивали головами, мы были рады услышать о себе хоть какую-то положительную оценку.

12

ИЮНЯ 1999 ГОДА я стоял в библиотеке Дартмауса с поднятой правой рукой и давал присягу в качестве второго лейтенанта морской пехоты: «Торжественно клянусь охранять и защищать Соединенные Штаты Америки от всех врагов: внешних и внутренних».

Мама прикрепила на мои эполеты золотые нашивки, а отец подарил настоящий меч. Благодаря лету, проведенному в Квантико, я знал, меч этот служит символом экспедиции лейтенанта Пристли О’Баннона, предпринятой в 1805 году с целью защиты своего народа от берберийских пиратов. Но никогда не думал, что он имеет хоть какое-нибудь отношение к морской пехоте. Впервые в жизни, надев синюю форму, я чувствовал себя чудаком, заявившимся в гости в костюме, который остался после Хеллоуина.

Окончив ШПО, я мог уйти из морской пехоты без всяких обязательств. Многим очень нравилась эта программа, потому что человек, окончивший ШПО, мог пойти на службу в любое время в течение четырех лет.

Мы могли продолжить обучение в колледже и хорошенько обмозговать: нужна нам морская пехота или нет. Однако мне не надо было ничего обмозговывать: ШПО отложила во мне свое семя. К тому же я не хотел, чтобы мои десятинедельные усилия прошли впустую.

Моих однокурсников по Дартмаусу вскоре ждет построение для получения дипломов, а затем собеседования при приеме на работу. И хотя мы еще маршируем в одной команде, живем в одном мире и вместе прогуливаемся по солнечным улицам, я уже начал чувствовать неминуемый ветер перемен. Начал замечать изменения в собственном мировосприятии. Моя толерантность к абстрактным теориям и академическому знанию напрочь исчезла. Теперь меня не интересовали философия или языки, я хотел служить во благо своего народа и во имя интересов своей страны. Когда морские пехотинцы отправлялись в Косово, Македонию или Либерию, я каждый день пытался отслеживать развитие событий. Мировые проблемы стали ближе, у них было лицо — морская пехота.

В

ШОСП НАС ОЦЕНИВАЛИ по трем параметрам: лидерство, теоретические дисциплины и военные навыки. Самым значимым был последний пункт, первым в списке таких навыков было тактическое командование. Большую часть зимы мы провели в лесах и полях, окружающих Кэмп Барретт, в качестве команд и взводов отрабатывали тактические маневры. Мы атаковали и оборонялись, устраивали засаду и нападали из нее, патрулировали территорию и ходили в разведку. Командиром назначался то один, то другой лейтенант из команды. Перед каждой операцией командиры писали и отдавали официальные приказы. Иногда приказы занимали дюжину страниц, объясняя каждую деталь ориентирования, указывая средства связи, перераспределение снабжения и действия, которые необходимо предпринять при нападении на врага.

При необходимости составления письменных приказов мы жаловались друг другу и матерились. У нас что, во время боя будет на это время? В том-то и дело, что, конечно же, нет. Мы написали так много приказов в формате СМВРК, что все его компоненты прочно впитались в наше сознание. В декабре, когда мне дали тактическую задачу и одну минуту для определения ключевых моментов, я мог назвать пять таких моментов. К марту я называл уже тридцать. В мае — пятьдесят. Оценка нашего обучения набирала свои обороты, наши действия тоже становились быстрее. Мы научились использовать скорость в качестве оружия, находили возможности и использовали их.

Однако нередко процесс обучения был болезненным, иногда даже унизительным. В один снежный день меня выбрали в качестве командира, моей задачей было повести команду в атаку обороняемой высоты. Из-за белых оврагов я был в полной дезориентации, по карте не смог найти наше местоположение и повел двенадцать морских пехотинцев, порученных мне, к другой горе. Затем, вслед за разозленным капитаном, шел с виноватым видом к нужной горе, которую мы впоследствии и атаковали. Несколькими неделями спустя, с данным себе обещанием больше никогда не запутываться на местности, я был выбран капитаном Мак-Хью для руководства взводом во время патрулирования. Я выбрал дорогу, по которой наш враг, по моему предположению, обязательно должен был пройти, и разделил взвод пополам, чтобы устроить засаду не по одному направлению, а сразу по двум. Часы проходили один за другим, а мы все сидели в снегу, пристально следя за тропинкой. Ближе к закату показалась огневая группа из четырех человек, медленно шагающая в нашу сторону. Я отдал команду, и лес в ту же секунду наполнился гулом приведенных в действие тридцати пяти пистолетов и автоматов. Меня начинало наполнять чувство удовлетворения, но тут капитан Мак-Хью приказал подойти к нему:

— Твое расположение — хрень собачья. Если бы у вас были настоящие пули, та половина взвода, — он показал на оставшуюся группу, стоящую на противоположной стороне дороги, — быстро бы вас всех перестреляла. Я сидел два часа и ждал, когда вы их заметите.

М

ОРСКИЕ ПЕХОТИНЦЫ НАВОДНИЛИ ПОЛЕТНУЮ ПАЛУБУ. Прошел лишь час после атаки террористов, а матросы и морские пехотинцы нашего корабля, находящиеся на расстоянии в полмира от США, уже были на борту. Взвод роился вокруг меня, солдаты все еще были в сандалиях и гавайских шортах. Никто не проронил ни слова. Из корабельных труб уже валил пар: «Дубьюк» готовился к отправлению.

Я поднялся в каюту капитана Уитмера, отрапортовать, что все его морские пехотинцы находятся на борту. Он сидел за столом, был в спортивном костюме и выглядел совсем не напряженным. Медленно тлела сигара, был слышен звук акустической гитары. Капитан Уитмер поистине олицетворял строки из стихотворения Редьярда Киплинга, говорящие, что нужно иметь трезвую голову, пока все сходят с ума. Да, он знал об атаке террористов. Да, он ожидал нашего возвращения ранее положенного срока. И нет, он не видел повода для беспокойства. В 01.00 будет построение роты на полетной палубе. Стоя в его кабинете в сланцах и футболке, я хотел отдать ему честь, но только покачал головой и закрыл за собой дверь.

В 01.00 полетная палуба была похожа на вечеринку, прекращенную в самый разгар веселья. Почти все морские пехотинцы были пьяны, но вели себя очень трезво. По системе классификации степени террористической угрозы «Трэткон» ситуация подпадала под степень «Трэткон дельта» — это означало, что теракт либо уже случился, либо получены данные о высокой его вероятности. Я сосчитал своих людей, все были на месте. После новостей из США в течение двух часов на «Дубьюк» вернулись все матросы и морские пехотинцы. Когда происходит что-то плохое, все люди спешат домой, чтобы быть со своими родными, мы сделали то же самое.

— Друзья, сейчас всем нам не помешает немного отдохнуть, — сказал я со спокойствием и уверенностью в голосе. — Я думаю, скоро нам на корабле отрубят электронную почту, поэтому поспешите отослать письма своим родным, напишите, что у вас все в порядке. Я не знаю, как данная ситуация повлияет на наши планы, но уверен, что завтра буду обладать более полной информацией.

Спокойствие капитана Уитмера оказалось заразительным. Морские пехотинцы были явно удивлены. Они не ожидали от меня такой реакции. Возбужденность потихоньку исчезала. Прежде чем распустить взвод, я сказал:

Н

ЕДЕЛЕЙ СПУСТЯ НА ОСВЕЩЕННОЙ СВЕТОМ ПАЛУБЕ, под сигнальным мостиком, солдаты моей роты на синем резиновом коврике надирали мне задницу. Я, может, и был командиром взвода, но многие из моих морских пехотинцев были крупнее меня, да и дрались лучше. Свободное время мы посвящали программе обучения морских пехотинцев восточным единоборствам, во всем мире известном как «семпер фу».

{11}

Инструктором в этом деле был командир моей пулеметной секции штаб-сержант Ло.

— О’кей, послушайте-ка меня, все вы, киски, никогда не участвовали в сражении. Если вы можете трахаться или играть в бейсбол, то вы можете и сражаться. Всё дело в бедрах.

Ло был больше похож на библиотекаря, чем на пулеметчика. Во взводе он был единственным, кто понюхал пороха. Он участвовал во многих перестрелках на Балканах.

И вдруг ко мне подошел какой-то офицер и сказал:

— Лейтенант Фик, командиру корабля необходимо ваше присутствие в пункте тактического тылового обеспечения прямо сейчас.

Я

УСТАНОВИЛ БУДИЛЬНИК на двенадцать тридцать ночи, но все мои попытки уснуть были тщетными. Три часа я ворочался в постели, потом, бросив эту затею, встал и принялся читать журнал «Спортс Иллюстрейтед», одновременно слушая альбом «Металлики» «Ride the Lightning».

{15}

Я больше не мог ждать. Схватив свою пластиковую кружку, я пошел в офицерскую кают-компанию.

Взвод построился у трапа, ведущего к летной палубе. Морские пехотинцы стояли в том порядке, в котором они будут садиться в вертолет. Сойдут же они с борта вертолета прямо в противоположном порядке. Группа огневой поддержки и пулеметное отделение обосновались. Мое место — в самом конце, потому что из нашей птички я выйду первым.

Капитан Уитмер, выглядящий просто огромным в своем бронежилете, подозвал к себе всех лейтенантов и сержантов. Я подошел, ожидая услышать сообщение об очередных изменениях в планах или правилах задействования сил и средств.

— Если вы что-нибудь напутаете и хоть один пехотинец во время вылазки будет убит, — сказал капитан без преамбулы, — я самолично пущу пулю вам в лоб.

Штаб-сержант схватил меня за руку и потащил в ангар.

В

ДЖЕЙКОБАБАДЕ, СОЙДЯ с борта С-130,

{16}

я вспомнил описание предыдущего поколения морских пехотинцев, вступающих на землю Вьетнама. После речи генерала Джонса прошло пять дней. Настал черед роты «Браво» обеспечивать безопасность авиабазы Шаба в центре Пакистана, где даже в ноябре солнце не переставало палить.

Я обнаружил за одной из построек черный вертолет «Чинук», подпертый шлакоблоком — одного шасси не было. Я показал его штаб-сержанту.

— Это та «птичка» оперативно-тактической группы «Свод», о которой мы слышали. Потеряли управление при взлете с полевого лагеря муллы Омара. Выглядит так, как будто припаркована к палисаднику в западной Виргинии.

— Или Мэриленда, сэр.

Одна из разведывательных групп Экспедиционного отряда МП заняла позицию на крыше ангара, а мы поднялись наверх, чтобы осмотреться. Пахло дымом, было такое ощущение, что вокруг жгли одновременно тысячи мусорных куч да плюс к этому разводили костры для приготовления пищи. Вокруг взлетно-посадочной полосы росли низкорослые деревья, но, кроме этих деревьев, ничего не росло — земля вокруг была голой, потрескавшейся от безжалостного солнца. Не было никакого движения. На футболке Руди Рэйса и других морских пехотинцев были отчетливо видны запекшиеся белые пятна пота. Если бы на этих парнях были солнцезащитные очки, они вполне могли бы сойти за телохранителей. Сегодня разведывательная группа упражнялась в наблюдении.

Т

РЕМЯ ЧАСАМИ ПОЗЖЕ, сидя на огромной резиновой канистре в грузовом отсеке C-130, освещенном тусклыми красными лампочками, я вспомнил фразу: «Безопасность прежде всего», и вдруг осознал, что приоритеты изменились. Мои морские пехотинцы делали вид, что абсолютно спокойны. Некоторые притворялись спящими. Но, конечно, было заметно, что их сердца бьются очень часто.

По времени мы должны были уже прилететь. Точно. Самолет начал круто опускаться. Мы вытаскивали снаряжение, пейзаж был безликим, плодородием здесь и не пахло. Полная луна освещала песок серебряным светом. Он выглядел как свежевыпавший снег. Кристально чистый воздух говорил о непосредственной близости гор. Я вспомнил: Рино находится на 3285 футов выше уровня моря.

Излюбленной темой разговоров среди морских пехотинцев, служащих в Афганистане, было происхождение нашего лагеря. Девяносто миль от Кандагара — на моей памяти самое заброшенное место. Рино. Короткая грязная взлетно-посадочная полоса и несколько зданий, защищенных белой кирпичной стеной. По периметру, в четырех углах, сторожевые вышки. Внутри стены складское помещение с высокими потолками, водонапорная башня, еще полдюжины маленьких зданий и одна мечеть. Интерьеры очень даже впечатляли: мраморный пол, гранитные столы, новые осветительные приборы и белые пластиковые стены. Асфальтированная дорога внутри лагеря была оснащена кирпичной дренажной системой, соединяющей здания между собой. Некоторые морские пехотинцы клялись, что строительство комплекса финансировало ЦРУ, еще во время кампании по захвату Бен Ладена. Другие были уверены, что место было пристанищем какого-то арабского принца.

В ту ночь мы спали на полу складского помещения. Ждали, когда взойдет солнце, чтобы занять позиции по периметру. Роте «Браво» полагался южный угол, по левому флангу будет рота «Чарли», по правому — «Альфа».

Афганистан — самая заминированная страна в мире, поэтому мы всегда смотрели, куда ставить ногу. Я шел, внимательно глядя под ноги, и, заметив клочок бумаги, застрявший в кустах, вытащил его. Это был блокнотный листок размером с небольшую открытку. На нем, видимо, на ксероксе, была воспроизведена знаменитая фотография трех бойцов, водружающих американский флаг над руинами Всемирного торгового центра. Над фотографией прописными буквами были выведены слова: «СВОБОДА ВЫСТОИТ». На оборотной стороне была та же фотография, и тот же самый девиз на языке пушту. Выглядело все это как визитная карточка, оставленная Оперативно-тактической группой «Свод». Я положил листок в карман.