Шел четвертый месяц войны. После тяжелых оборонительных боев советские войска оставили Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, большую часть Украины. Однако чем дальше проникал враг в глубь страны, тем сильнее становилось сопротивление наших войск и тем больше были его потери.

В сентябре 1941 года Гитлер отдает приказ о подготовке к генеральному наступлению на Москву. С этой целью германское командование за счет других фронтов сосредоточило на линии Духовщина — Рославль — Глухов отборные войска и, назвав операцию «Тайфун», рассчитывало, подобно этому всесокрушающему ветру, смести оборонительные заслоны наших войск и еще до зимних холодов захватить «русскую столицу».

Операция началась в конце сентября — начале октября, и уже в первые дни немецко–фашистским войскам удалось своими танковыми клиньями глубоко вонзиться в центральные районы страны.

Опасность, нависшая тогда над нашей Родиной, была столь велика, что на Западе кое–кто уже начал отсчитывать дни, оставшиеся до падения социалистического государства.

Одним из самых опасных направлений прорыва немцев к Москве стало направление Глухов — Орел. Вот туда–то в срочном порядке в начале октября советское командование и перебросило недавно сформированную 4‑ю танковую бригаду полковника М. Е. Катукова. И хотя эта часть еще не была полностью укомплектована, имея на вооружении лишь 46 танков, среди которых почти половину составляли машины старых образцов со слабой броней и вооружением, ей поставили задачу: в активных оборонительных боях до подхода основных сил Красной Армии измотать и остановить противника. Чтобы представить, сколь трудна была эта задача, обратимся к документам.

Мценск, маленький, тихий городок с добротными, старой постройки домами, белостенными церквами с островерхими маковками, с черемуховыми зарослями да яблоневыми садами, взбежал на холм и там растекся улицами по склонам, будто красуясь собой на зависть разбросанным окрест деревушкам. Красивые здесь места, истинно русские: густые, смешанные леса с полянами да оврагами, спокойные речки с тенистыми заводями, птичьим гомоном да дивными соловьиными песнями.

Это здесь когда–то, давным–давно, жила коварная купчиха «леди Макбет» Лескова, жестокостью своей потрясшая весь уезд. Минуло с той поры без малого сто лет. Много воды за это время утекло в речке Зуше, бегущей мимо Мценска на свидание со своей старшей сестрой Окой. Всякие ветры пролетали над городом: и ураганный алознаменный ветер революции, и колючий свинцовый ветер Гражданской войны, и горячий, пахнущий пашней и потом ветер коллективизации. Сдули они с мценского холма все, что было противно добру и справедливости. Радостная, счастливая жизнь уже вошла в свою колею, зазвучала новыми трудовыми песнями. И вдруг оглушающе тревожно грохнули над городом сразу все церковные колокола — ВОЙНА.

Не хотелось верить, не укладывалось в сознании людей, что на их головы снова свалилось такое страшное бедствие. Однако сводки Совинформбюро, по нескольку раз в день передававшиеся по радио, материалы газет рассказывали о кровавых битвах наших частей у западных границ, о продвижении врага все дальше и дальше в глубь страны. Вот он хозяйничает уже на плодородных землях Украины, прошел уже лесами Белоруссии, уже слышен злобный лай гитлеровских псов и здесь, на Орловщине. Есть ли сила, которая остановит эту кровожадную свору зверей, не даст разразиться трагедии, перед которой поблекнет любая драма страстей и крови лесковских времен?

Четвертый месяц на устах людей было только одно слово — война. С ним теперь было связано все: горе и радость, разлука и тревожное ожидание, работа и мечты о будущем. Но пока война была далеко, пока дыхание ее доходило сюда лишь скорбными листками похоронок, для многих она казалась чем–то нереальным, какой–то злой выдумкой. И, хотя на улицах города все больше и больше появлялось исстрадавшихся от горя женщин в черных траурных одеждах, тем, в чей дом еще не ворвалась страшная весть, война напоминала о себе лишь постоянно нарастающей душевной тревогой, которая, казалось, скоро пройдет. Еще верилось, что все кончится где–то там, далеко отсюда.

Но сумрачным утром третьего октября все вдруг переменилось. В городе появились первые беженцы. Они сообщили, что немцы захватили Орел. Шоссе, ведущее на запад, заполнили машины, подводы, толпы людей.

Ночь в лесу прошла спокойно. Хотя справа, севернее, куда ушла группа капитана Гусева, шел сильный бой. До полуночи, приглушенные расстоянием, доносились оттуда звуки взрывов и орудийной канонады. От пожаров в стороне Орла стояло розовое зарево, в котором то и дело вспыхивали звезды осветительных ракет.

Утро 6 октября выдалось на редкость тихим, ясным. На желто–бурый ковер пожухлой травы и опавших листьев упала изморозь, чуть посеребрившая и броню танков.

Дмитрий открыл люк, высунул наружу голову, глубоко вдохнул свежий морозный воздух. Снизу кто–то спросил:

— Ну как там?

— Отличная погодка, — поднимая лицо к еще не потухшим звездам, сказал Лавриненко. — Мороз и солнце…

Отступать Катуков не привык. Его раздражало даже само это слово, и если он слышал его от своих подчиненных, то недовольно ворчал: «Отступают те, кого бьют. А мы сами бьем врага. Мы отходим, чтобы сжать кулак и ударить еще сильней. Улавливайте разницу».

Говорил так, а на душе кошки скребли: «Выбрал слово поудобнее, а суть–то одна — движемся вперед пятками. А надо бы уж в крайнем случае на месте стоять. Уцепиться за эти лес, речку, пригорок, дорогу, за пыль на дороге, наконец, и стоять, стоять, чего бы это ни стоило».

…Шоссе Орел — Мценск, которое оседлала бригада, пролегло между небольших высоток, покрытых мелким кустарником, рощицами, стогами сена на полянах. На запад эти высоты растекались пологими ровными склонами, и вся местность прекрасно просматривалась.

Катуков обычно сам подыскивал места для своих командного и наблюдательного пунктов, располагая их у самой передовой так, чтобы контролировать как можно большую площадь боя и в нужный момент быстро вводить в дело группы танков и резервы.

Так было и здесь, под Первым Воином. В ту ночь, накануне боя, пока оборудовали КП, Катуков вместе с военкомом М. Ф. Бойко решил еще раз объехать всю линию обороны, проверить, хорошо ли замаскированы танки, глубоко ли зарылась в землю пехота, достаточно ли завезено на позиции боеприпасов.

Пока дотлевал холодный осенний день, на стыках воюющих армий не смолкала канонада. Однако после сокрушительного поражения и больших потерь, понесенных под Первым Воином, в последующие два дня противник не проявлял прежней активности и напористости, атаковал вяло, небольшими группами танков, не ввязываясь в затяжные бои. А когда ночь набрасывала на землю свое черное покрывало, выстрелы почти смолкали, а то и вовсе прекращались. Все тогда замирало в томительном ожидании следующего дня.

Погода внезапно и резко ухудшилась: непрерывно лил дождь, а иногда под вечер выпадал и мокрый снег. Было холодно, сыро, сумрачно.

Бригада закреплялась на новом рубеже. Пехота снова сооружала ложный передний край, в полный профиль рыла окопы на основной линии обороны. Танкисты по–прежнему ходили в засады, но теперь фашисты остерегались действовать небольшими силами, вылазки их были осторожными, едва начавшаяся перестрелка тут же стихала, и вражеские машины уходили, не пытаясь прорвать нашу оборону.

В эти дни короткого затишья во всех подразделениях бригады прошли партийные и комсомольские собрания. Многие бойцы подали заявления о вступлении в ВКП(б).

Комиссары батальонов, политработники принесли бойцам только что отпечатанные последние сводки Совинформбюро и боевые листки, в которых рассказывалось о подвигах танкистов и мотострелков в прошедших боях. Прямо там, около танков, или в окопах завязывались беседы о положении в стране, о тяжелых боях с врагом на других участках фронта, о задачах бригады здесь, под Мценском.

Говорят, дети не помнят зла. Не потому ли в нашей памяти от самых истоков жизни наиболее яркими остаются светлые воспоминания: нежность и ласка матери, сила больших и крепких рук отца, радостные семейные праздники, беззаботные игры с друзьями, отмеченные множеством «невероятных» историй школьные годы… Эти милые воспоминания живут в нас до самого конца жизни. И не потому ли слово «детство» мы всегда привычно соединяем со словом «счастье»?

Но есть целое поколение людей, которое предпочитает без нужды не вспоминать о том, что было с ними в детстве. Сорок с лишним лет живут они с памятью о страшных событиях, пережитых ими на заре своей жизни. Это люди, чье детство пришлось на тяжкие годы фашистского нашествия. А среди них дети блокадного Ленинграда.

Дети войны, дети–блокадники… Страшное словосочетание. Из тысяч и тысяч страниц летописи о минувшей войне эта до сих пор остается незаполненной. Мы далеко не все еще знаем о судьбах многих маленьких ленинградцев, погибших и живых, прошедших все круги ада в стиснутом огненным кольцом городе. Еще меньше нам известно о судьбах детей, которые ранней весной 1942 года, во время самого жестокого голода, были вывезены из города на Неве в другие районы страны.

Как посчастливилось им остаться живыми в холодном и голодном городе? Как миновали они тающий лед постоянно обстреливаемого Ладожского озера? Каким стал для больных, изможденных голодом малышей долгий путь на новые места? Как приняли их там? Как сложилась их жизнь в дальнейшем?

С этих вопросов начинал и я свой журналистский поиск материалов о судьбах детей–сирот, в годину военного лихолетья оказавшихся на Кубани. Не один год пришлось собирать мне сведения о событиях того времени, происходивших в старых казачьих станицах, раскинувшихся в живописных долинах реки Уруп и ее притоков — Большой и Малый Тегини. Была долгая переписка с архивами, поиск бывших воспитанников ленинградских детдомов, были встречи с ними в городе на Неве и на Кубани. Для меня этот поиск, эти поездки, эти встречи всегда были долгожданны и приятны, ибо я тоже в какой–то мере считаю себя ленинградцем: в этом городе прошла моя студенческая молодость, там и сейчас живет много моих однокашников по горному институту, а теперь там есть у меня много друзей из тех горожан, кто считает кубанское предгорье своей второй родиной, где живут дорогие им люди, спасшие их во время вражьего нашествия, с которыми они и сейчас поддерживают дружескую и родственную связь. Где и по сей день их помнят и ждут…

Прошло пятнадцать лет.

Недавно я встретил в Отрадной Галину Андреевну Гунченко, бывшую воспитанницу Передовского детского дома. Ее воспоминания вы читали в самом начале повести.

При встречах наш разговор с ней как–то сам собой всегда переходит на одну и ту же тему — о Ленинграде, о наших «отрадненских ленинградцах», — так называем мы бывших воспитанников детдомов.

Причем для нас не важно, где они теперь живут — в Отрадной, Вышнем Волочке или в Москве.

Нам с Галиной Андреевной есть о чем поговорить, о чем вспомнить. Ведь Ленинград — это город моей студенческой молодости.