Второе «я» инспектора Ричарда Квина, резко контрастировавшее с его обычной практичностью и быстротой действий, часто побуждало его пускаться в дидактические рассуждения на тему криминологии. Как правило, эти поучения были адресованы его сыну и партнеру в расследовании преступлений, Эллери Квину, в те моменты, когда они сидели в своей гостиной у камина в полном одиночестве, если не считать цыгана Джуны—их слуги, скользящего бесшумно, словно привидение.

— Наиболее важны первые пять минут,—сурово изрекал старый инспектор,—хорошенько это запомни (это была его излюбленная тема).

— Первые пять минут могут спасти тебя от кучи неприятностей.— И Эллери, которого с детства пичкали детективными советами, бурчал в ответ что-то неразборчивое, посасывал трубку и, уставившись на огонь, размышлял, часто ли сыщикам так везет, что они оказываются на месте преступления в течение трехсот секунд после вызова?

После этого он облекал свое сомнение в словесную форму, и инспектор соглашался, печально кивнув: «Да, такая удача случается не слишком часто. Ко времени, когда детективы прибывают на место преступления, следов обычно почти не остается, и им приходится принимать все меры, чтобы как-то компенсировать подобную несправедливость судьбы».

«Джуна, подай мне мой табак!» — этим требованием Квин старший обычно заканчивал подобные тирады.

Человек в коричневом пальто подбежал к закрытой двери приемной, выходящей в северный коридор, и коротко постучал. Ответа не последовало. Тогда, взявшись за ручку, он открыл дверь..

— Фил!

— Гульда! Дорогая...

Высокая молодая женщина с покрасневшими от слез глазами бросилась в его объятия. Мужчина, положив ее голову к себе на плечо, шептал какие-то бессвязные выражения сочувствия.

Они были одни в большой пустой комнате. У стен стояли длинные скамейки, на одной из которых лежала бобровая шубка.

По южному коридору навстречу Минчену и Эллери шел маленький, странного вида человек. Еще не разглядев черт его лица, Эллери сразу же обратил внимание на необычную посадку головы и сильную хромоту. Судя по тому, что при ходьбе он припадал на правую сторону, у него был дефект левой ноги. «Возможно, какой-то паралич мышц»,—подумал Эллери, наблюдая за маленьким доктором.

Вновь прибывший был облачен в полное снаряжение хирурга — белый халат, из-под которого высовывались белые парусиновые брюки и носки белых туфель. Халат был испачкан химикатами, на одном рукаве виднелось большое кровавое пятно. На голове торчала белая хирургическая шапочка, подвернутая на ушах. Вертя в руках шнурок маски, он подошел к двум мужчинам.

— А, вот и вы, Минчен! Ну, с одним мы покончили. Лопнувший аппендикс. Еле-еле удалось избежать перитонита. Да, грязная работа... Как Эбигейл? Видели ее? Какой результат последнего анализа на сахар? А это кто? — Он говорил с быстротой пулемета, его маленькие проницательные глазки ни на секунду не останавливались на месте, перебегая с Минчена на Эллери.

— Это доктор Дженни,— поспешно представил Минчен.— Эллери Квин, писатель, мой старый друг.

— Очень приятно,— поклонился Эллери.

Эллери Квин, хотя и был любителем криминологии, не выносил вида крови. Воспитанный на рассказах об убийствах, постоянно находящийся в контакте с головорезами и полицейскими, он тем не менее не мог смотреть на окровавленные трупы. Ни положение сына офицера полиции, ни частое соприкосновение с жестокой и извращенной психологией преступников, которая составляла тему его любительских литературных трудов, не могли приучить его к лицезрению последствий бесчеловечного обращения людей с себе подобными. Созерцая сцены кровопролития, он сохранял твердость взгляда и быстроту ума, но сердце его всегда терзала тоска...

Эллери еще никогда не присутствовал на операции. Правда, мертвых тел он повидал достаточно: искромсанные трупы в моргах, выловленные в реке или в море, распростертые на железнодорожном полотне, валяющиеся на улице после налета гангстеров. Короче говоря, он видел смерть во всей ее неприглядности. Но мысли о стальном скальпеле, режущем тело живого человека, копающемся во внутренностях, перерезающем сосуды, по которым струится горячая кровь, вызывали у него тошноту.

Заняв место в амфитеатре Голландского мемориального госпиталя, Эллери испытывал смешанное чувство страха и возбуждения. Его взгляд не отрывался от активной, но бесшумной деятельности, кипевшей в «партере» на расстоянии двадцати футов. Рядом с ним в кресле развалился доктор Минчен, его живые голубые глаза не пропускали ни одной детали приготовления к операции. До их ушей смутно доносился шепот людей, также сидевших на галерее. В центре поместилась группа мужчин и женщин, одетых в белое. Это были молодые врачи и сестры, собравшиеся понаблюдать за работой хирурга. Держались они тихо и спокойно. Позади Эллери и доктора Минчена сидел мужчина, также в больничном одеянии, и хрупкая на вид молодая женщина в белом, то и дело что-то шептавшая ему на ухо. Это были доктор Луциус Даннинг, главный диагност, и его дочь, состоящая в отделе общественной службы, прикрепленном к больнице. Доктор Даннинг был седым человеком, с лицом, изборожденным морщинами, и мягкими карими глазами. Девушка — некрасивая блондинка с заметно дергавшимся от тика веком.

Амфитеатр начинался прямо снизу, отделенный от «партера» высоким барьером из белого дерева. Ряды стульев, круто поднимавшиеся к задней стене, походили на балкон театра. В задней стене была дверь, за которой находилась винтовая лестница, спускающаяся вниз и выходящая прямо в северный коридор.

Послышался звук шагов, дверь открылась, и в амфитеатре появился Филипп Морхаус, уже без коричневого пальто и шляпы. Взгляд его нервно блуждал по сторонам. Завидев главного врача, он сбежал вниз по ступенькам и, наклонившись, зашептал что-то в ухо Минчену.

Эллери больше не чувствовал приступа тошноты, которая одолевала его во время подготовки к операции. Он понимал, что жизнь уже ушла, хотя, когда он открыл дверь, ведущую в зал из западного коридора, хирурги и сестры все еще возились над телом. Да, нет сомнения, что больная умерла, и притом насильственной смертью. А насильственная смерть была привычной вещью для автора детективных романов, неофициального сыщика и сына полицейского инспектора.

Не спеша он приблизился к центру кипучей деятельности. Нахмурившись, Дженни поднял голову.

— Вам здесь нечего делать, Квин,— буркнул он и снова обернулся к столу, забыв об Эллери.

— Доктор Дженни,— вмешался Минчен.

— Ну?

В среду утром инспектор Квин сидел за своим письменным столом в Главном полицейском управлении. Перед ним на подставке лежала утренняя газета, где крикливые готические заголовки извещали о предстоящем аресте знаменитого хирурга доктора Фрэнсиса Дженни «по подозрению в убийстве». Сия деликатная фраза ясно давала понять, что хирургу предъявят обвинение в убийстве Эбигейл Доорн.

Инспектор не казался особенно довольным собой. Взгляд его маленьких проницательных глаз был тревожным, он изо всей силы кусал ус, читая и перечитывая статью, написанную Питом Харпером. В соседней комнате постоянно раздавались телефонные звонки, но аппарат на столе старика хранил молчание. Он был официально выключен для всех, кроме полицейского департамента.

Репортеры всю ночь крутились у здания управления, спрашивая у всех, правда ли, что доктор Дженни будет арестован за убийство старой леди? Но никто не дал им определенного ответа.

Полицейский комиссар и мэр, еще во вторник вечером извещенные инспектором о предстоящей операции, в свою очередь, отказались от разговоров с прессой. Вместо официального подтверждения другие газеты просто перепечатали статью. Руководство газеты Харпера единодушно выражало полное неведение относительно источника сенсационной новости.

В девять часов позвонил доктор Дженни и потребовал к телефону инспектора Квина. Но лейтенант вежливо информировал его, что инспектор на совещании и его нельзя беспокоить. Дженни разразился проклятиями, крича, что его все утро донимали репортеры, желающие взять у него интервью.

— Он здесь!

Беспроволочный телеграф полицейского департамента никогда так блестяще не оправдывал свою репутацию быстродействующего, как в среду утром, вскоре после половины десятого, когда худой мужчина в темном пальто, появившись на Сентрал-стрит, прошел мимо Главного полицейского управления и направился дальше, внимательно рассматривая номера домов, словно не зная точно, где расположено место его назначения. Дойдя до дома № 137, он, нервно озираясь, поправил воротник черного пальто и вошел в 10-этажное здание из желтого кирпича, бывшее служебной резиденцией окружного прокурора.

Таинственный, неуловимый Суансон!.

Это известие мгновенно обошло все углы и закоулки на Сентрал-стрит. От клерка из резиденции прокурора оно перелетело через мост к мрачному коричневому зданию уголовного суда. Каждый детектив в Главном полицейском управлении, каждый постовой регулировщик в радиусе четырех кварталов, все рабочие и служащие этого района узнали новость пять минут спустя, в тот момент, когда Суансон вышел из лифта на шестом этаже дома № 137, сопровождаемый двумя детективами, и исчез в кабинете окружного прокурора Сэмпсона.

Через 10 минут, в 9.45, Суансон восседал в окружении лиц, устремивших на него пристальные взгляды. Это были окружной прокурор, его ассистент Тимоти Кронин и несколько помощников, улыбающийся инспектор Квин, появившийся здесь со сверхъестественной быстротой, сержант Вели, молчаливый и суровый, как всегда, и сам комиссар полиции, сидевший чуть поодаль и молча наблюдавший за происходящим.

Эбигейл Доорн, доктор Фрэнсис Дженни. Два убийства вместо одного!

Сидя в полицейской машине, мчавшейся по направлению к Голландскому мемориальному госпиталю, инспектор Квин погрузился в мрачные размышления... Дженни убит! Это казалось невероятным... С другой стороны, второе убийство могло облегчить разгадку первого... А может быть, оба преступления не связаны между собой?.. И как бы то ни было, неужели возможно совершить убийство в здании, полном полицейских и детективов, не оставив при этом ни следов, ни улик, ни свидетелей?

Справа и слева от инспектора сидели окружной прокурор Сэмпсон и окончательно лишившийся присутствия духа Суансон.

Комиссар полиции, которого спешно уведомили о новой трагедии, ехал рядом в своем служебном автомобиле, в отчаянии грызя ногти и кипя от злобы и раздражения...

Бешено мчащаяся кавалькада резко остановилась со скрипом тормозов. Нетерпеливые пассажиры, выскочив из машин, побежали по каменным ступенькам к парадному входу госпиталя.

Несколько часов провела маленькая молчаливая компания в кабинете убитого, наполняя его голубовато-серым табачным дымом. Застывшие лица, плотно сжатые челюсти, наморщенные лбы свидетельствовали о том, что они полностью осознают постигшую их неудачу и понимают, что убийство доктора Дженни так же безнадежно далеко от раскрытия, как и убийство Эбигейл Доорн.

Количество присутствующих постепенно сокращалось.

Комиссар, лицо которого приобрело пепельный оттенок, почел за благо удалиться. Удрученный Харпер вышел на часок, чтобы сообщить важные новости в свою газету. Вместе с ним ушел и Сэмпсон, которому предстояла неизбежная задача поставить в известность прессу и публику о случившемся.

Сержант Вели все еще сновал по коридорам, собирая факты и показания. Смертоносный шнур был совершенно идентичен шнуру, использованному во время первого убийства. Без малейшей надежды на успех сержант снова приступил к поискам происхождения злополучного шнура.

В кабинете оставались только инспектор, Эллери, доктор Минчен и медсестра Люсиль Прайс, ассистентка покойного. Девушку позвали, чтобы она в случае необходимости могла застенографировать то, что продиктует инспектор.

Досада и недоумение преследовали Эллери Квина от коридоров Голландского мемориального госпиталя до кабинета его отца в Главном полицейском управлении. Войдя туда, он выразил желание вернуться в домик Квинов на 87-й улице и похоронить свои невзгоды в Марселе Прусте. Но инспектор не стал даже слушать подобное предложение. Он сказал, что они должны спокойно побеседовать в кабинете, выдержать поток брани, которую на них обрушит мэр, и сделать несколько столь же веселых дел.

Поэтому Ричард и Эллери Квины и окружной прокурор Сэмпсон заняли места в кабинете, и двое из них начали беспечно болтать обо всем, кроме убийства миссис Доорн и мистера Дженни.

Для всех репортеров Нью-Йорка наступили настоящие римские каникулы. Два убийства в три дня, и притом обе жертвы занимали видное положение в обществе! Сити-Холл-Парк кишел репортерами, комиссар полиции исчез, мэр удалился в свою резиденцию «по совету личного врача». Каждого человека, чье имя хоть раз было упомянуто в связи с недавними трагедиями, атаковали журналисты и фотографы. Новости о Томасе Суансоне постепенно просочились, и газетчики устремились в Портчестер. Инспектор Квин нажимал на все кнопки, чтобы сохранить в тайне истинную личность Суансона, и до сих пор это ему удавалось, но так как угроза разоблачения постоянно висела над ними, то Суансона держали под неусыпным надзором.

Сержант Вели занимался погоней за блуждающими огнями. Его неотложным заданием было проследить передвижение покойного хирурга, но ему не удалось обнаружить ничего необычного. Личная корреспонденция Дженни была скрупулезно изучена, но, кроме нескольких писем от Томаса Дженни, подтверждающих рассказ Суансона, поиски тоже ничего не дали.

Всюду была глухая стена...

Другим инцидентом этой относительно спокойной пятницы, который инспектор Квин не без оснований вспоминал впоследствии, был телефонный звонок Эллери Квину в 6. 30 вечера.

За последние 24 часа поведение Эллери Квина резко изменилось. Он больше не нервничал и не шагал по комнате с бешеной энергией и отсутствующим взглядом, как в недавние тяжелые дни.

Всю пятницу он провел у окна гостиной, читая и каждые два часа печатая на своей скрипучей старой машинке. Инспектор Квин, забежавший домой, чтобы наскоро закусить и дать консультацию по телефону, своим подчиненным в Главном полицейском управлении, заглянув через плечо сына, увидел, что Эллери пишет детективный роман, тот самый, который он начал несколько месяцев назад и который в последнее время был полностью заброшен. (Рукопись «Убийство марионеток» — одного из детективных романов Эллери, изданных под его собственным именем.—

Дж. Мак-К.)

При приближении к кульминационной точке расследования Квина неизбежно охватывало чувство напряжения, которое ощущалось во всей атмосфере квартиры.

Никем не скрываемое возбуждение проявлялось в прыжках Джуны, молчаливой раздражительности инспектора, в энергичной уверенности Эллери.

Эллери позвал отца и его приближенных на тайное совещание. Его планы были покрыты мраком неизвестности. Если в пятницу вечером он и поведал отцу кое-какие свои выводы, то ни отец, ни сын не раскрыли секрета. Никто не упомянул и о появлении в их квартире Пита Харпера в половине третьего ночи. Возможно, инспектор не был осведомлен о ночном визите репортера. Он лежал в постели, когда Эллери в халате и шлепанцах впустил Харпера, дал ему виски и пачку сигарет, взял у него документ на тонкой хрустящей бумаге и столь же невозмутимо выпроводил его из квартиры.

В субботу, в два часа дня, инспектор Квин и Эллери угощали ленчем двух гостей — окружного прокурора

Сэмпсона и сержанта Вели. Джуна с открытым ртом вертелся около них.

Доктор Минчен вместе с дежурным полисменом ожидал' у двери кабинета доктора Дженни, когда Эллери, инспектор Квин, окружной прокурор, сержант Вели и даже дрожащий от возбуждения Джуна быстро вошли в здание Голландского мемориального госпиталя.

Однако больше всех, не исключая Джуны, был взволнован сам Эллери. На его щеках горели два красных пятна, глаза влажно блестели.

Весьма нелюбезно отодвинув в сторону полисмена, Эллери втолкнул в кабинет всю компанию, пробормотав запоздалые извинения.

Минчен, погруженный в печальные размышления, молча смотрел на своего друга.

Эллери сжал руку врача.

В тот же день все дневные газеты сообщили, что Люсиль Прайс, медсестра и секретарь покойного доктора Фрэнсиса Дженни, была арестована за убийство своего патрона и самой Эбигейл Доорн.

На этом информация исчерпывалась, так как больше сообщать пока что было нечего.

Издатели газет обращались к своим репортерам с одним и тем же вопросом: «Это правда или очередная утка, Вроде ареста доктора Дженни?»

И получали стереотипный ответ: «Не знаю».