28 сентября 2010 г. газета «Троицкий вариант – наука» опубликовала, разместив ее дополнительно в Интернете, статью Л.С. Клейна «Варяги, антинорманизм и час истины»

[1]

, в которой он, норманнист, позволил себе в весьма грубой форме вести речь о тех, кто иначе интерпретирует варяго-русский (варяжский) вопрос. Но данный вопрос – вопрос сугубо научный, и он должен спокойно разрешаться в рамках науки, а не сводиться к безответственной болтовне, которую Клейн с помощью «ученых и научных журналистов» «Троицкого варианта» пятитысячным тиражом выплескивает на читателя, и которой захламляет Интернет, и где он оскорбляет, навешивает ярлыки, передергивает факты, бросается грязными обвинениями. Причем Клейн – доктор исторических наук, слова которого могут произвести впечатление голоса истинной науки.

Доктор-то доктор, но варяго-русским вопросом этот археолог профессионально не занимался, хотя в последнее время вещает по нему с самоуверенностью самозваного куратора ранней истории Руси, который все «бдит» и «зрит», у которого все под контролем, и не дай Бог, если что-то не по нему. Сразу же грозный окрик и молнии с норманнистского Олимпа. Чего только стоят его слова: «Должен покаяться: запись декабрьской передачи «Час истины»

[2]

на тему «Русь изначальная: происхождение варягов, норманизм и антинорманизм» только недавно попалась мне на глаза». Ну, сам начальник Тайной розыскных варяжских дел канцелярии, ведающей научным сыском – выявлением неблагонадежных ученых, то бишь антинорманнистов, под лозунгом «Слово и дело Клейна». Выявлением и вытравлением из науки.

Могут сказать: как это он не специалист по варягам, ведь в 2009 г. вышла его книга «Спор о варягах»? Но данная книга представляет собой довольно маленькое сочинение (что-то вроде расширенного по объему реферата), которое в печатном виде занимает 74 страницы (но к ней добавлено всякой всячины более чем на 300 страниц). А написана она Клейном в 1960 г. без серьезного вникания в проблему и побочно, во время работы, как автор сам говорит, над диссертацией «по бронзовому веку» (там, видимо, что-то не клеилось), потому и содержит массу ошибок, нелепостей, а вместе с тем явных фальсификаций. Так, смерть М.В. Ломоносова отнесена в ней к 1764 г., хотя, как это хорошо помнят многие неисторики еще со школы, великий ученый умер в 1765 г., а норманнист XIX в. А.Ф. Федотов выдан за антинорманниста. Клейн, то ли заблуждаясь, то ли специально «заблуждая» студентов семинара, с которыми работал по рукописи своего «Спора», отчего у них серьезно искажались подлинная картина историографии и суть варяжского вопроса, говорил тогда, что «в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм в его реакционно-монархическом оформлении стал уже официальной догмой: русские школьники учились истории «по Иловайскому».

Но, во-первых, а этот факт очень хорошо известен, далеко не все «русские школьники» осваивали историю «по Иловайскому». А только те, кто учился в учебных заведениях, чьи педагогические советы выбрали его учебники. И большинство педсоветов выбирало последние на основе свободной конкуренции из очень широкого круга учебников потому, что они были самыми лучшими. Во-вторых, и этот факт также хорошо известен, Д.И. Иловайский являет собой пример антинорманниста (искреннего) и норманниста (вынужденного) одновременно. Так, в научных разысканиях он, разделяя русь и варягов, считал русь восточнославянским племенем, проживавшим в Среднем Поднепровье и известным под именем поляне-русь, а варягов норманнами.

Однако в учебниках, например в «Кратких очерках русской истории. Курс старшего возраста», на которых выросло несколько поколений «русских школьников», Иловайский был чистейшей воды норманнистом. Ибо он, направляемый программой Министерства народного просвещения, объяснял учащимся, что плодом движения варягов-норманнов «на Восточную Европу было основание Русского государства». А далее, знакомя их с опытами решения вопроса «о том, кто были русы и откуда пришли князья», историк резюмировал: «Одни принимали за финнов, другие за славян (из Померании); некоторые выводили их из литвы с устьев Немана и даже из козар. Однако полная достоверность остается на стороне скандинавского происхождения». То же самое он излагал в «Руководстве к русской истории. Средний курс (изложенный по преимуществу в биографических чертах)»

В 2010 г. по программе «Кантемир»: «Благодарная Молдавия – братскому народу России» (без молдаван сегодня, конечно, никуда) вышло его же «Трудно быть Клейном» (во как!), где он антинорманнизму – Ломоносову и «его приспешникам», в целом всем «ультра-патриотам» – в главе под названием «Диагноз» методично и искусно «шьет» очень большое и очень страшное политическое дело, своего рода «Нюрнберг», наметки которого им были сделаны еще полвека назад. И этот приговор, а он, оказывается, уже зачитывался Клейном в 2006 г. со страниц «Новой газеты» и журнала «Звезда», а теперь повторен аккурат в 65-й год Победы над фашизмом, состоит в том, что Россия вступила на путь, «который прошла побежденная ею Германия», – на «путь нацизма».

Находя тому якобы параллели и признаки, проиллюстрированные для непонятливых рассказом антирусского анекдота (а юморок у этого либерала-демократа с мерзким расистским душком), а также говоря («давайте признаем очевидное, как бы оно ни было постыдно»), что «народ в массе симпатизирует убийцам инородцев, жалеет не убитых и их родных, а убийц, которые попали в скверную ситуацию из-за такого пустяка. Не русского же убили, а инородца, чужака. Народ готов к погромам инородцев… и к принятию расовых законов, буде в Думе найдутся их инициаторы», «народ готов и принять тоталитарного лидера, диктатора» и что уже президент (в данном случае речь идет о В.В. Путине) «одно из своих выступлений перед страной, транслировавшееся на всю Россию… закончил коротким молодцеватым возгласом: «Слава России»… В такой формулировке, как лозунг, эти слова – официальное приветствие русских нацистов: при нем они вскидывают руку вверх и вперед, как при «Хайль Гитлер!», Клейн заключает: «Наш Гитлер уже пишет свою «

Майн кампф

»

[16]

и составляет списки для расстрелов. И концлагеря готовы – ждут поступления колонн политзэков»

[17]

.

Выходит, что антинорманнисты, как и русский народ «в массе», нацисты. Хотя самый главный «наци» Гитлер, как и Клейн, был норманнистом. В «Майн кампф» это бесноватое чудовище утверждало, обосновывая тем самым необходимость нападения на СССР, что «организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство». От фюрера не отставало другое чудовище, также очень хорошо знакомое с норманнской теорией, которую, не щадя живота своего и чернил, защищает Клейн, – Гиммлер: «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же не способны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков»

Обвинение русского народа, внесшего основной вклад в разгром фашизма, в нацизме есть чудовищная ложь, наказуемая законом! Потому что русский народ не несет в себе бацилл расизма и нацизма, на почве которых вырастает фашизм (а вот у Клейна они, похоже, завелись). Как отмечал знаменитый Н.Н. Миклухо-Маклай, характеризуя ситуацию XIX в. в Европе, охваченной идеями расизма и социал-дарвинизма, «Россия – единственная европейская страна, которая хотя и подчинила себе много разноплеменных народов, но все же не приняла полигенизм (т. е. учение о разном происхождении и, следовательно, неравенстве рас) даже на полицейском уровне. В России полигенисты не могут найти себе союзников, так как их взгляды противны русскому духу»

По той же причине – противности русскому духу – в русском сознании никогда не было и никогда не будет нацистской идеи о «способных» или «неспособных» создавать государства народах. По той же причине русские никогда не уничтожали нерусских, не загоняли их в резервации и не сгоняли их с родной земли (действия грузин Сталина и Берии к характеру русского народа, понятно, не имеют никакого отношения).

В своих рассуждениям об антинорманнистах Клейн, как и в своем мнении о русском народе, действует по правилу одного печально известного нацистского «спеца» по оболваниванию – Геббельса: ври больше, что-нибудь да останется.

Но о варяго-русском вопросе надо говорить очень серьезно и обстоятельно, т. к. любая наука, в том числе историческая, – это четкая система доказательств и вразумительных контрдоводов, а не пустобрехство и зубоскальство. Тем более по теме начала Руси. И в науке История рассуждают не по принципу «я утверждаю», «как мне кажется» и «я всех умнее», а с приведением фактов. При этом обосновывая не только то, что укладывается в собственную концепцию, но и то, что в нее не вписывается.

Как это, например, делал Ломоносов, подчеркивая в первом отзыве на речь-«диссертацию» Миллера «О происхождении народа и имени российского» (16 сентября 1749 г.), «правда, что и в наших летописях не без вымыслов меж правдою, как то у всех древних народов история сперва баснословна, однако правды с баснями вместе выбрасывать не должно, утверждаясь только на одних догадках». Во втором же отзыве на нее (октябрь – ноябрь 1749 г.) он сформулировал, в контексте обсуждения своего видения происхождения руси, ключевой принцип беспристрастности, который также игнорируется сторонниками норманнской теории: ибо хотя Миллер «происхождение россиян от роксолан и отвергает, однако ежели он прямым путем идет, то должно ему все противной стороны доводы на среду поставить и потом опровергнуть»

[20]

.

А так мог говорить только историк. Однако Клейн уверяет в «Троицком варианте», что Ломоносов возомнил себя историком и к истории «не был приуготовлен, древнерусских летописей не прорабатывал…». Но это Клейн, которому трудно быть в ладу с русской историей и с ее героями, возомнил себя невесть кем и потерял чувство меры, черня Ломоносова, «величайшего русского имени XVIII века», по оценке французского ученого А. Лортолари

[21]

, лишь потому, что он был антинорманнистом и что в ответ ему норманнисты, кроме брани и клеветы, ничего так и не могут предъявить.

Ломоносов, несмотря на необработанность тогда русской и европейской историй, сделал важнейшие открытия, принятые наукой (в ряде случаев я в скобках привожу фамилии известных норманнистов прошлого, либо развивавших его идеи, либо пришедших к ним самостоятельно): о равенстве народов перед историей: «Большая одних древность не отъемлет славы у других, которых имя позже в свете распространилось», об отсутствии «чистых» народов и сложном их составе: «Ибо ни о едином языке утвердить невозможно, чтобы он с начала стоял сам собою без всякого примешения», о древности славян: «Имя славенское поздно достигло слуха внешних писателей и едва прежде царства Юстиниана Великого, однако же сам народ и язык простираются в глубокую древность. Народы от имен не начинаются, но имена народам даются» (В.О. Ключевский назвал эту мысль и мысль о смешанном составе славянских племен блестящими идеями, «которые имеют значение и теперь»), о скифах и сарматах как древних обитателях России, о сложном этническом составе скифов, о складывании русской народности (по С.М. Соловьеву, «превосходное замечание о составлении народов») на полиэтничной основе (путем соединения «старобытных в России обитателей» славян и чуди; В.О. Ключевский в «Курсе русской истории» говорит, что русский народ образовался «из смеси элементов славянского и финского с преобладанием первого»), об участии славян в Великом переселении народов и падении Западно-Римской империи, о родстве венгров и чуди (к такому выводы сами венгры придут лишь во второй половине XIX в. после ожесточенной полемики между приверженцами угро-финского и тюркского происхождения венгерского языка, которая вошла в историю венгерской науки под названием «угро-тюркской войны»), о прибытии Рюрика в Ладогу, о высоком уровне развития русской культуры: «Немало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели», о ненадежности «иностранных писателей» при изучении истории России, т. к. они имеют «грубые погрешности» (Г.Ф. Миллер затем также соглашался, что если пользоваться только иностранными авторами, то «трудно в том изобрести самую истину, ежели притом» не работать с летописями и хронографами, и что иностранцы недолго бывали в России, большинство из них не знало русского языка, и «то они слышали много несправедливо, худо разумели, и неисправно рассуждали»), и др.

Однако норманнисты уже более двух столетий трубят, что в своих исторических трудах им все было сделано не так. Действительно, Ломоносов делал все не так, как того бы хотелось норманнистам, уводящим нас в историческое зазеркалье, а так, как того требуют истина и долг ученого. Как мы знаем, реальность и отражение этой реальности в головах разных людей – это две большие разницы. И отражение реальности – настоящей или прошлой – зависит в целом от культуры, воспитывающей мировоззренческие принципы, которыми затем руководствуется – осознанно и неосознанно – человек. Важная грань культуры – образование. И если человек «образован» как норманнист, то он и будет на все смотреть именно как норманнист.

А в этой зашоренности он – осознанно или неосознанно – обязательно будет в той или иной мере участвовать в дискредитации Ломоносова как историка и в очернении его взгляда на раннюю историю Руси. Причем независимо от того, кто он, этот норманнист, – археолог, историк, корабельных дел мастер или геолог. Такое изначально негативное настроение высокообразованных умов, которое только и можно назвать ломоносовофобией, стало сейчас привычным явлением, по-хозяйски обосновалось в нашей науке, закрепляется в общественном сознании. И об этом совершенно позорном и, уверен, невероятном явлении для других стран – где по праву гордятся своими «Ломоносовыми» куда за меньшие заслуги, при этом никому не позволяя охаивать национальные святыни, фамильярничать с ними и памятью о них, – я подробно рассказываю в «Ломоносовофобии российских норманистов».

Чтобы были понятны масштабы этой ломоносовофобии, приведу «суждения» некоторых «знатоков» творчества Ломоносова, которые с явным издевательством устраивают, словно во времена инквизиции, публичное судилище над своим соотечественником, составляющим гордость и славу России, за его научные взгляды, даже не предпринимая попытки понять их истинную природу, т. е. без предвзятости вчитаться в источники, и высокомерно отлучают ученого от исторической науки.

В 1995 г. к.и.н. археолог А.А. Формозов утверждал, что «методами критики источников, выработанными уже к этому времени за рубежом, Ломоносов не владел», что его представления «о начале русской истории отвечали уровню полуученых-полудилетантских изысканий его времени» и что он в истории «сознательно творил миф», обслуживающий «заранее заданные тезисы о величии и древности предков русского народа…», но так и «не смог подарить народу ни полноценный научный труд о прошлом России, ни новый вариант мифа, приемлемый для массового читателя». В 2004 г. он заключал, что если немцы – «кастовые специалисты» – «несли в Россию строгую науку, не задумываясь, как она тут будет воспринята», то для Ломоносова – «дипломированного функционера» – история являлась не одной «из областей познания реального мира», а разновидностью риторики, что для него «характерна старая донаучная манера составления истории». И, как Формозов впервые предъявлял Ломоносову претензии со стороны археологии (ну, кругом виноват!), «идея обслуживания наукой политических лозунгов – функционерства, – выдвинутая Ломоносовым, была чревата большими опасностями для дальнейшего развития русской археологии. К счастью, провести в жизнь эту программу тогда не удалось…»

В 2000–2005 гг. д.и.н. историк Т.А. Володина убеждала, что «официальный бард в елизаветинское время» и знаменитый автор «од и похвальных слов» Ломоносов, которым «владела пламенная страсть, которую можно выразить в одном слове – Россия. Она подвигла его ввязаться в драку с Миллером и серьезно заняться изучением российской истории…», выработал «национально-патриотическое» видение русской истории, которое было рождено «из переживания комплекса неполноценности» и которое являлось «главным стержнем всех его исторических трудов», что он «был слишком увлечен своим национально-патриотическим чувством, чтобы холодно взвешивать факты на весах исторической критики. В патриотической запальчивости он не особенно считался со средствами, доказывая величие российского народа», что Ломоносов писал «с национальным пафосом», под воздействием «гипертрофированного национального воодушевления», что положения, высказанные им в ходе дискуссии с Миллером, содержали «много наивного» (например, произведение россиян от роксолан) и что, наконец, «широта и размах ломоносовской натуры, которые вносили в чинные заседания академической Конференции привкус хмельного ушкуйничества, наряду с научными заслугами подкреплялись и высокими связями академика»

И опять ложь, потому что история мировой науки не обошлась без Ломоносова, и современная ему мировая наука смотрела на него совершенно иначе, чем это делает сейчас «непредвзятый» ученый россиянин Романовский (видимо решивший, устав от непосильных научных трудов по изучению процессов терригенного седиментогенеза, пойти по легкому пути Герострата). Для этого достаточно ознакомиться с решением Шведской королевской академии наук, где сказано, что «химии профессор Михайло Ломоносов давно уже преименитыми в ученом свете по знаниям заслугами славное приобрел имя, и ныне науки, паче же всех физические, с таким рачением и успехами поправляет и изъясняет, что королевская Шведская академия наук к чести и к пользе своей рассудила с сим отменитым мужем вступить в теснейшее сообщество. И того ради Шведская королевская академия наук за благо изобрела славного сего г. Ломоносова присоединить в свое сообщество…» (в состав этой академии Ломоносов был избран в апреле 1760 г. единогласно).

Великий Л. Эйлер в отзывах на его исследования отмечал, что «все записки г. Ломоносова по части физики и химии не только хороши, но превосходны, ибо он с такою основательностью излагает любопытнейшие, совершенно неизвестные и необъяснимые для величайших гениев предметы, что я вполне убежден в истине его объяснений; по сему случаю я должен отдать справедливость г. Ломоносову, что он обладает счастливейшим гением для открытий феноменов физики и химии; и желательно бы было, чтоб все прочие Академии были в состоянии производить открытия, подобные тем, которые совершил г. Ломоносов». И другие научные авторитеты той эпохи, например, француз Ш.М. Кондамин, немцы Г. Гейнзиус, И.Г.С. Формей, Г.В. Крафт отзывались о работах Ломоносова очень высоко. Его учитель Х. Вольф 6 августа 1753 г. написал ему, не скрывая искреннего восхищения трудами своего русского ученика: «С великим удовольствием я увидел, что вы в академических «Комментариях» себя ученому свету показали, чем вы великую честь принесли вашему народу. Желаю, чтобы вашему примеру многие последовали».

И примеру Ломоносова действительно следовали многие, в том числе и за рубежом. В издававшихся в Голландии научных журналах Journal des savants, Journal encyclopédique, Nouvelle bibliothèque germanique, имевших широкое распространение по всей Европе Journal des savants (число только читателей Journal des savants насчитывало около 10 000), давалась информация о результатах научных изысканий Ломоносова, печатались пространные отзывы на его статьи, которые постоянно публиковались в «Комментариях Петербургской Академии наук». Тем самым они становились известными его европейским коллегам. Получали коллеги и сами «Комментарии», выходившие на латинском языке. Получали и пользовались идеями и результатами опытов Ломоносова.

С веками за рубежом о Ломоносове не забыли. Вот что говорил о нем в 1912 г. американский историк науки Г. Сартон, знавший историю последней куда лучше геолога Романовского с его терригенным седиментогенезом: что он «действительно, является предшественником Лавуазье со всех точек зрения…» и что он «предугадывал законы сохранения материи и движения». Число защитников Ломоносова из иностранных ученых не ограничивается только Сартоном. Так, в 1960 г. коллега Ломоносова бельгийский доктор химических наук Р. Леклерк отмечал, что «универсальный человек» Ломоносов «опровергает теорию флогистона и формулирует закон сохранения массы и энергии» и что «он не ограничивается столь модной в то время интуицией. Он проверяет в лаборатории». Причем Леклерк, полагая, что именно работы русского ученого «окончательно опровергли теорию флогистона», задается вопросом, «почему же от нее отказались лишь после Лавуазье». И отвечает, что, во-первых, «Ломоносов слишком опередил свое время и потому был не понят». Во-вторых, «здесь играло роль влияние немецких ученых, державшихся особенно за теорию флогистона».

В 1921 г. академик В.А. Стеклов сказал, что Ломоносов родился великим человеком, но родился не вовремя, «опередив свой век более чем на сто лет, и потому в тех проявлениях своего гения, которые дают ему право на действительное величие, не был оценен по достоинству не только своими современниками, но и сто лет спустя: об ученых трудах Ломоносова скоро забыли, не поняв их важности и значения». Эти слова, как и слова Леклерка, позволяют в какой-то мере понять объективно-субъективно сложившуюся несправедливость, лишившую Ломоносова многих научных приоритетов. И одна из задач ученых и прежде всего, конечно, соотечественников Ломоносова, как раз и заключается в том, чтобы ликвидировать эту несправедливость, а не приумножать ее.

12 декабря 2012 г. состоялся показ на телевидении фильма М.Н. Задорнова «Рюрик. Потерянная быль», в котором массовый зритель ознакомился с малознакомой ему южнобалтийской версией происхождения варягов и варяжской руси. На что, как и в 2010 г. на передачу «Час истины», отреагировал обеспокоенный всем антинорманнистским Л.С. Клейн, пытаясь явную истину перечеркнуть тем, что «в 1544 г. базельский энциклопедист Себастиан Мюнстер, писавший с доверием о народах-монстрах и прочих чудесах, допустил простительную для того времени оплошность, спутав вагров с варягами, а ведь из этой оплошности и вывели целую теорию Фомин и Грот в столь знаменитом «Изгнании норманнов…»!».

Во-первых, мы ничего не выводили, т. к. все уже давно, как скажет любой мало-мальски грамотный специалист, выведено до нас, и о варягах-ваграх разговор вели ученые XIX – начала XXI в., например И.Е. Забелин, А.Г. Кузьмин.

Следует только уточнить, что до недавнего времени сам факт первого озвучивания мысли о варягах-ваграх связывали с С. Герберштейном. Но «Космография» Мюнстера, где он говорит о том же, вышла пятью годами ранее «Записок о Московии» Герберштейна. Отмечу, что дипломат, объездивший чуть ли не всю Европу и дважды побывавший в

России, о «народах-монстрах» не пишет, как не пишет о них применительно к той же части света, тем более центральной, Мюнстер. Клейну вообще-то не мешало бы хотя бы из-за простого любопытства взглянуть на его «Космографию» (чего только стоят ее чудные гравюры), а еще лучше, конечно, внимательно с ней ознакомиться, как ознакомились с ней Фомин и Грот в разноязычных изданиях – а лишь за столетие она выдержала их более двадцати – в РГБ и в РНБ.

И хотя о Мюнстере порой вспоминали в нашей литературе

[233]

, но по ряду причин его варяги-вагры оставались незамеченными

[234]

. В 1995 г. на них внимание заострил финский историк А. Латвакангас

[235]

, что помогло нам с Л.П. Грот «выйти» на Мюнстера, и в 2008 г. я уже использовал его сведения в работе «Начальная история Руси»

[236]

.

Хотя, согласно норманнистам XX – начала XXI в., шведов на Руси – знати, дружинников, купцов, ремесленников, крестьян, женщин и даже детей – было, как тут не вспомнить сказочное, «видимо-невидимо» (да еще не раз помноженное на «пруд пруди»). Так, например, в 1908 г. Ф.Ф. Вестберг говорил, что шведы образуют «организованную по-военному, занимающуюся грабежом и торговлею, разбойничью колонию в числе 100000 в северно-славянской земле». В том же году А.А. Шахматов вел речь о появлении среди приднепровских славян «полчищ скандинавов», называемых «русью», которые садятся в укрепленных местах и начинают покорять славянские племена, но при этом недружелюбно встречая других выходцев из Скандинавии. В связи с чем последние, именуемые уже «варягами», «занимают озерную область», покоряют финнов и ильменских словен, захватывают верховья Волги и «проникают в Среднюю Россию». В 1912 г. англичанин А. Бьюри уверял, что шведы в количестве 100000 человек, перейдя (!) Балтийское море, основали Новгород, захватили всю торговлю Восточной Европы с Багдадом, Итилем и Константинополем и подчинили себе восточных славян

[269]

.

В 1914 г. шведский археолог Т.Ю. Арне, трактуя археологический материал в пользу своих древних сородичей, создал теорию норманнской колонизации Руси, утверждая, повторив все это в 1917 г., что в Х в. в ней повсюду, в позднейших губерниях Петербургской, Новгородской, Владимирской, Ярославской, Смоленской, Черниговской, Киевской, т. е. почти на всей огромной территории Восточной Европы, «расцвели шведские колонии». Но надлежит сказать, что Арне помогли рассадить по Руси эти шведские колонии и довести их до цветущего состояния русские археологи, например В.И. Сизов, А.А. Спицын, задолго до него, в 1899, 1902, 1905 г., относившие, под влиянием западноевропейских изысканий, русские древности к скандинавским (так, Спицын «связывал самое появление курганного обряда, в том числе сопок и больших «дружинных» курганов, со скандинавским влиянием» и полагал, что «курганный обряд стал «государственным» после водворения на Руси норманнов как правящего класса» и был привнесен с севера)

Теория Арне являет собой, что вообще характерно для норманнизма и всех его идей, чистейший вымысел. Как отметил в 1962 г. крупнейший английский археолог П. Сойер, что «не может быть, чтобы шведы когда-либо играли на Руси важную роль в качестве поселенцев» и что «нет никаких археологических свидетельств, способных оправдать предположение о наличии там обширных по территории колоний с плотным населением». Таких свидетельств, разумеется, не было и в 1914 г., но что нисколько не помешало теории Арне получить, констатировала в 1955 г. эмигрантка Н.Н. Ильина, «большой успех в Западной Европе по причинам, имеющим мало отношения к исканию истины»

Уже в трудах Шахматова 1915–1916 гг. и 1919 г. «полчища скандинавов» моментально выросли до «несметных полчищ». И выросли потому, что, объяснял он, реконструируя историю Руси на шведский манер с помощью Арне, безотчетно принимая его утверждения за истину (да как не поверить ему, русскому филологу-норманнисту, конкретным вещам, выдаваемым западноевропейским коллегой-норманнистом за скандинавские) и приумножая их, «археологические данные устанавливают наличность более или менее обширных скандинавских поселений в IX–X веке на территории России в пределах современной Петроградской, Новгородской, Смоленской, Ярославской, Владимирской, и др. губерний. Очевидно, в этих поселениях нельзя видеть простые фактории, торговые поселки скандинавов; это были административные центры, куда свозилась собираемая дань и награбленное добро; господство приходивших из заморья варягов проводилось именно через подобные центры». А Старую Руссу, посчитав ее «островом русов» восточных авторов, ученый охарактеризовал как «военно-организованную, ведшую торговлю, разбойническую колонию численностью до ста тысяч человек», где «военная организация приняла государственные формы», в результате чего возникла «русская держава» или «древнейшая Русь»

В 1925 г. эмигрант-филолог Ф.А. Браун, также посредством Арне видя, как шведы «непрерывно» притекали на Русь, отмечал наличие «древнейших» и «многолюдных скандинавских поселений», «густой сетью» будто бы покрывавших «весь край до Ильменя, заходя и за это озеро…». И эмигрант-историк В.А. Мошин в 1931 г. повторял вслед за археологами, что край около Ильменского и Ладожского озер «обилует находками скандинавских предметов с богатым инвентарем и характерным скандинавским способом погребения», что остатки скандинавских поселений IX–X вв. «густой сетью покрывают целый край к югу» от Ладожского озера до Ильменя, что к югу от последнего «целая область кишит скандинавскими поселениями, рассеянными по всем важнейшим водным путям, идущим от Ильменя»

Теория Арне в редакции Стендер-Петерсена, переведенная в проценты Клейном и его учениками, не вызвала сомнений у других «советских антинорманнистов» по той причине, что к 1970 г. археологи монополизировали варяго-русский вопрос, объявив свой материал главным в его разрешении, а к письменным источникам привили довольно скептическое отношение. Как подчеркивал в 1962 и 1966 г. в зарубежной и нашей печати признанный авторитет в области изучения Древней Руси А.В. Арциховский, «варяжский вопрос чем дальше, тем больше становится предметом ведения археологии… Археологические материалы по этой теме уже многочисленны, и, что, самое главное, число их из года в год возрастает. Через несколько десятков лет мы будем иметь решения ряда связанных с варяжским вопросом загадок, которые сейчас представляются неразрешимыми». Одновременно с тем ведущий наш археолог по сути перечеркнул возможности письменных памятников в его решении, сказав, что для IX–X вв. «они малочисленны, случайны и противоречивы»

[301]

.

Слова Арциховского были порождены не только все более расширяющейся источниковой базой археологов. Эта количественная сторона приобрела иллюзорный статус качества по причине господства в то время «советского антинорманнизма», согласно которому, как выразил такую ситуацию в 1982–1984 гг. Д.А. Авдусин, другой наш крупнейший археолог, работавший с древностями IX–XI вв., историк-марксист «всегда антинорманист»

[302]

. И советские ученые-марксисты искренне верили, что они, показав происхождение Киевской Руси как этап внутреннего развития восточнославянского общества задолго до появления варягов, якобы разгромили норманнизм, а с ним и дореволюционный антинорманнизм, как течения «антинаучные» и «тенденциозные», противоречащие «научной марксистской концепции генезиса Древнерусского государства». Однако при всех своих «разгромах» они оставили в незыблемости исходный и краеугольный тезис норманнской теории о скандинавской природе варягов, т. е. оставались быть норманнистами, хотя, что, конечно, не должно вводить в заблуждение, весьма нелицеприятно и очень резко отзывались и о самой этой теории, и ее приверженцах в прошлом – времени царской России, в советском настоящем – в зарубежной буржуазной историографии: она «антинаучная», «лженаучная», «реакционная», «порочная» и т. д., и т. п.

Оставаясь норманнистами, советские историки ошибочно полагали, что в рамках марксистской концепции возникновения классового общества и государства, как излагал в 1960—1980-х гг. свое кредо и кредо коллег весьма авторитетный тогда историк И.П. Шаскольский, «не находилось места для варягов – создателей русской государственности»: были ли они «скандинавами или другим иноземным народом, все равно не ими было создано государство в восточнославянских землях». Но при этом «советские антинорманнисты» признавали, что, если привести слова того же Шаскольского, в IX–XI вв. на Руси «неоднократно появлялись наемные отряды норманских воинов, служившие русским князьям, а также норманские купцы, ездившие с торговыми целями по водным путям Восточной Европы. И, конечно, признание этих

И другой очень известный «советский антинорманнист» В.В. Мавродин говорил в 1971 г., что «признание скандинавского происхождения династии русских князей или наличия норманнов-варягов на Руси, их активной роли в жизни и деятельности древнерусских дружин отнюдь еще не является норманизмом». А раз норманнизма нет, то наши историки стали заниматься главными, с позиции марксизма, событиями и явлениями, как их перечислял Шаскольский по ранжиру значимости, «в жизни нашей страны IX–XI вв. – формирование классового общества, образование Древнерусского государства, начало развития феодальных отношений, формирование русской народности и ее материальной и духовной культуры», которые, по их категоричному марксистскому заключению, «были результатом глубоких и длительных процессов внутреннего развития восточнославянского общества без сколько-нибудь значительного воздействия внешнего фактора – норманнов»

При этом наши ученые считали, что, во-первых, подлинная сущность позиции марксистской исторической науки состоит, как разъяснял в 1965 г. Шаскольский суть «советского антинорманнизма», «не в огульном отрицании всяких следов норманнов на русской территории, а в установлении действительной, достаточно скромной роли норманнов в сложном процессе формирования классового общества и государства на огромном пространстве восточнославянских земель». Во-вторых, что, если процитировать того же ученого, «настоящими норманистами» являются лишь только те, кто преувеличивал роль норманнов «в различных сторонах жизни Древней Руси»

Так называемая норманнская теория была создана в Швеции в 1614–1615 гг. и представляет собой шведский взгляд на русскую историю, который со временем начнут величать, для придания видимости науки, «теорией». Его «родителем» был вышеупомянутый швед П. Петрей. Не отыскав, как он сам признает, «что за народ были варяги», этот сочинитель высказал, в силу непомерно разыгравшихся во время Смуты внешнеполитических аппетитов Швеции, шведский взгляд на русскую историю, стараясь подкрепить эти аппетиты, нацеленные на северо-западные земли России, апелляцией к истории: «От того кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции…»

[341]

.

На этих словах, по характеристике немецкого историка Г. Эверса, «простодушного пустомели

Петрея

»

[342]

, и держится до сих пор норманнизм, вызванный к жизни, как на это показывает, начиная с 1993–1994 гг., автор настоящих строк, настойчивыми попытками Швеции навязать России в качестве претендента на ее престол брата шведского короля Карла-Филиппа, что могло помочь шведам удержать за собой захваченные русские территории, и затем «обоснованный» в 1639–1734 гг. шведами Р. Штраухом, Ю. Видекиндом, Э. Рунштейном, О. Верелием, О. Рудбеком, А. Моллером, А. Скариным и другими, т. е. задолго немца до Г.З. Байера, и чьи «аргументы» затем приписали как ему, так и Ю. Тунману, А.Л. Шлецеру, А.А. Кунику

[343]

.

В 1997 г. С.Ю. Шокарев отметил, что Петрей, выступая «прежде всего как апологет шведской интервенции», относит Рюрика с братьями к шведам, «стремясь обосновать права герцога Карла-Филиппа на русский трон»

[344]

. В 2000 г. немецкий историк Б. Шольц, в поле зрения которой также попал Петрей, констатировала, что он пытался доказать шведское происхождение варягов, «чтобы затем вывести из этого право шведов вмешиваться в русскую политику и исторически оправдать вступление иноземных правителей на царский престол», что в следующей за ним шведской историографии добайеровского периода сильно «выражены политические тенденции» («русским отказывалось в способности создать собственное государство и управлять им, и тем самым исторически оправдывается чужеземное господство») и что после поражения Швеции в Северной войне «шведские авторы с помощью исторических аргументов стремились узаконить претензии на господство, которое уже нельзя было осуществить силовыми методами»

И шведский взгляд на русскую историю, как взгляд искусственно созданный, не имеет, разумеется, доказательной базы, ибо основан, по точному замечанию С.А. Гедеонова, «не на фактах, а на подобозвучиях и недоразумениях»

О том нет даже намека прежде всего в самом главном источнике по нашей истории IX–XI вв., в которой активно действуют варяги-князья, варяги-дружинники, варяги-послы, варяги-купцы, – в ПВЛ. И на этот отрицательный для норманнизма факт указывают не только русские «ультра-патриоты» вроде Фомина, но и такие же, выходит, «ультра-патриоты», но только немецкой выпечки, да еще самые ярые норманнисты – А.Л. Шлецер и А.А. Куник, которые в отличие от сегодняшних норманнистов летопись все же знали и, что немаловажно, понимали.

Все их фантазии представляют собою

Формулу лжи норманнистов

. И суть которой сводится к следующему: что бы ни говорили сторонники шведского взгляда на русскую историю и какими бы «одинами» и «торами» они при этом ни клялись, все надо умножать на ноль. Как родился этот взгляд на пустом посредством пустомели Петрея, так пустотой и остался. А из пустого кувшина, как его ни тряси, ничего, конечно, не может вылиться. Ну, разве только мусор какой-то там завалявшийся выпадет, пыль там накопившаяся, жучки-паучки всякие. Гадость, одним словом.

Так, всем известна посылка норманнистов, которую в последние десятилетия с особенным усердием проповедовали устно и печатно археологи Д.А. Мачинский, Г.С. Лебедев, А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов, В.Я. Петрухин, Л.С. Клейн, В.В. Мурашева, филолог Е.А. Мельникова, что имя «Русь» производно от финского наименования Швеции Ruotsi (я в 2008 г., обращая внимание на факт «превращения» археологов в лингвистов, заметил, что это «говорит, во-первых, о кризисе их собственного «жанра», т. е. о неубедительности археологического материала, так навязчиво выдаваемого за факт якобы скандинавского присутствия в нашей истории. Во-вторых, что лингвистика воспринимается археологами не как наука, которой не только учатся, но в которой истинными профессионалами становятся десятилетия спустя после студенческих лет, а как подручная для норманнистики область, безропотно обслуживающая ее потребности и создающая по ее прихоти «аргументы»).

Но ни в Швеции, ни в Скандинавии никогда не существовало народа «русь» или «рос». Как подчеркнул еще М.В. Ломоносов осенью 1749 г. в замечаниях на речь Г.Ф. Миллера, «имени русь в Скандинавии и на северных берегах Варяжского моря нигде не слыхано». Затем на этот факт многократно обращали внимание антинорманнисты, но почти 130 лет их правоту упорно не признавали норманнисты. И лишь только тогда, когда в 1860—1870-х гг. С.А. Гедеонов особенно продемонстрировал, что «генетическое шведское

русь

не встречается как народное или племенное ни в одном из туземных шведских памятников, ни в одной из германо-латинских летописей, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах», датский лингвист В. Томсен согласился, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и что скандинавские племена «не называли себя русью»

Этот факт небытия скандинавской руси, смертельный для шведского взгляда на русскую историю, вышеназванные археологи и филолог Мельникова, отстаивающие этот взгляд, знают, поэтому, пытаясь как-то материализовать ее фантом, стали говорить и говорить, говорить и говорить, а вода ведь норманнистская камень точит, что имя «Русь» является «этносоциальным термином с доминирующим этническим значением» и что это имя изначально было самоназванием приплывших на землю западных финнов скандинавов, ставшим исходным для западнофинского ruotsi/ruootsi, в славянской среде перешедшего в «русь»

Тогда же Петрухин в юбилейном номере журнала «Родина», посвященном все тому же торжеству, утверждал, что «финноязычные прибалтийские народы – финны и эстонцы (летописная чудь) – называют Швецию Ruotsi/Rootsi, что закономерно дает в древнерусском языке слово