Революция в России застала меня в рядах Кубанского конного отряда в Персии, на Пенджвинском направлении, в должности временного командующего отрядом.

[8]

Отряд, по существу, являлся конвоем Великого Князя Димитрия Павловича,

[9]

который находился в ссылке в Персии по указу Императора Николая II. По возвращении в Россию в 1917 году я был командирован на курсы Николаевской военной академии Генерального штаба, где пробыл до марта 1918 года, перейдя на ее старший курс.

Жить в Петербурге, переполненном отрядами большевиков, красными матросами, видеть расстрелы жителей города, грабежи и т. д. стало невмоготу, а между тем с юга доходили до меня слухи, все яснее и яснее, о генерале Корнилове

[10]

и об организации им Добровольческой армии.

Пустив в ход все способы и средства, вместе с 30–40 слушателями академии, достав кое-какие документы для поездки домой на Кавказ, получив отдельный вагон четвертого класса, мы 1 марта 1918 года пустились в неизвестный путь. Ехали недолго, под видом, конечно, «товарищей», так что наш вагон охранялся красноармейцами. Нас повезли сначала на Царицын, а оттуда через Лиски в Ростов-на-Дону. В Донской области, по слухам, уже происходили восстания. По пути я так и не выяснил, где происходят формирования добровольческих частей. Оставаться же в Донской области у меня не было в планах, так как я спешил в Ставрополь для устройства моей матери и сестры с детьми, после чего и намерен был принять, как офицер, участие в борьбе с большевиками.

В Ростове наш поезд продержали сутки, так как комендант (красный) станции боялся выпустить его в район станции Уманская, где, видимо, происходили бои (как потом я узнал, между донцами и большевиками). Проезжая на другой день станцию Кущевская, я слышал орудийную стрельбу. Несколько офицеров из нашего вагона в районе станции Кущевская ночью на ходу спрыгнули с поезда, участь их мне неизвестна.

12 марта на станции Кавказская, где я решил перейти на ставропольский поезд, большевиками был произведен обыск в багажном отделении. (Мои вещи находились там, а в вещах неосторожно оставлено было все мое офицерское обмундирование и несколько пар погон.) Открыт был и мой чемодан, достали погоны, и толпа заревела от радости. Я оставался на перроне станции зрителем и, когда толпа начала облаву, разыскивая хозяина багажа, распрощался со своими вещами. В рабочей куртке, пешком, я перебрался с Кавказской на станцию Темижбекская, откуда зайцем доехал до Ставрополя, сохранив ручную сумку.

Большевики, по существу, не защищали Ставрополь, они просто испугались Шкуро, разбитые им прежде у села Птичьего. Бросив Ставрополь, они бежали к Невинномысской. Преследовать их наши части высланы не были, что дало им возможность прийти в себя и 9–10 июля занять село Татарка в 12 верстах от Ставрополя.

10 июля красные под командой «товарища» Шпака ведут наступление на Ставрополь (два полка пехоты, десять эскадронов конницы, две батареи и четыре вооруженных автомобиля). Наши части это наступление захватило врасплох, так что пришлось выезжать по тревоге.

Дивизия в это время была многочисленная, но 60 процентов ее почти не имело вооружения; правда, было 20 орудий и 4 пулемета; части бойцов были неорганизованны и не сбиты в строю. Первый наш натиск красные не выдержали, «товарищи» бегут, Шпак зарублен, а потом, видя наше расстройство (ошибка командования), снова оправляются, переходят в контратаку, и мы бежим в сам город. Остатки наших частей задерживаются у околицы города и удерживают противника до темноты. Ночью у нас энергичная подготовка, и к утру части в сборе (я легко ранен в правую ногу, остаюсь в строю).

11–12 июля красные безуспешно наступают, берут часть старого форштадта, а в ночь с 12 на 13 июля отходят в Невинномысскую, ибо им в тыл подходит наша конная бригада со стороны Егорлыцкого хутора. Я с полком при одном орудии, 13-го и 14-го, преследую большевиков, занимаю станицу Барсуковскую — в этот день мои разъезды доходят до самой станицы Невинномысской, где после бегства сосредоточились почти все ставропольские большевики. К ним подходит около 3 тысяч человек пехоты и 500 конницы, таким образом, в Невинномысской сосредоточилось около 9 тысяч большевиков всех родов войск.

17 июля красные ведут наступление, занимают Барсуковскую и подходят по Ставропольскому шоссе на гору Недреманную.

12 ноября со стороны Ставрополя на красных произведен натиск, и они отходят, как я указал выше, на нас. Дивизия вначале отходит на село Палагиада, а потом на село Московское, где до 18 ноября идут упорные бои.

18 и 19 ноября мы переходим в энергичное наступление с обходом правого фланга красных, разбиваем их и занимаем село Тугулук, одновременно с частями 1-й Конной дивизии, наступающей со стороны Ставрополя. В Тугулуке набираем много трофеев и массу пленных. Противник бежит на села Кугульта — Благодатное и к 20 ноября занимает фронт: села Кугульта — Благодатное — Константиновское — Спицевское — Бешпагирское.

С 20 ноября я командую бригадой; с бригадой наступаю от села Кугульта, конной атакой занимаю село Кугуты (или Константиновское). Рядом со мной на Константиновское наступают части 1-й Конной дивизии генерала Врангеля. Ночь застает меня на позиции севернее села. 1-я Конная дивизия ночует южнее села.

21 ноября с рассветом, по заданию начдива генерала Улагая, я с бригадой перехожу в энергичное наступление в направлении села Николина Балка, конной атакой сбиваю противника, короткая рубка, и он бежит главными силами на село Петровское. С бригадой преследую красных до самого села, у них паника, обозы бросаются вверх по реке Калаус. Их части, защищающие село Константиновское, бросают позиции и бегут в горы, между Петровским и Донской Балкой. 1-я Конная дивизия занимает село Константиновское, а я, оставляя наблюдение по реке Калаус, отхожу к своей дивизии.

22 ноября 1-я Конная и 2-я Кубанская дивизии сводятся в Конный корпус, комкором назначается генерал Врангель. Штаб корпуса в селе Константиновском. Противник с рассветом ведет наступление и занимает хребет к северу, где останавливается. Обе наши дивизии наступают: 1-я в направлении на горы между селами Донская Балка — Петровское, а 2-я — на село Николина Балка. Наша дивизия, поравнявшись с хребтом, занятым противником, поворачивается тремя полками направо; из Кугуты ночью к нам подошел 2-й Офицерский полк полковника Шинкаренко

20 февраля 1919 года я получил приказание спешно собрать полк и грузиться на железнодорожной станции Святой Крест. Состав полка: казаков 400 человек, лошадей 895, пулеметов 40. Имея в полку массу заводных лошадей, я был в критическом положении. так как при такой обстановке я мог вывести в бой не больше двухсот человек конных. С) возможности такого состояния полка я неоднократно доносил начдиву, но за весь февраль я не получил ни одного казака с лошадью в пополнение.

Узнав, что я с полком буду командирован на Царицынское направление, поджидал пополнение, предварительно выслав шесть офицеров и казаков по станицам, которые подобрали в станицах Невинномысской, Тихорецкой и в Армавире человек пятьсот эвакуированных раньше из-за тифа. Таким образом, полк у меня пополнился до 900 шашек.

2 марта мой головной эшелон в две сотни прибыл, ничего не зная о боевой обстановке, в станицу Великокняжескую, где были размещены тыловые части 1-й Донской армии и астраханцы.

Станица Платовская, станция Ельмут, экономия Пишванова и станица Шаблиевка были забиты тылами и частями донцов и астраханцев, прибывших сюда на отдых. В это же время части нашей армии уже отошли до станицы Двойной, в их арьергарде оставались 2-й Кавказский казачий полк и 9-й Кубанский пластунский батальон. Эти две части кубанцев были отправлены в помощь донцам и первыми прибыли на Царицынское направление, как раз к отходу донцов. Свежие и боеспособные, эти части отходили все время в арьергарде, начиная от Котельникова. Донские части 1-й армии почти что перестали существовать на этом участке, казаки частью разошлись по домам, а частью дезертировали в тыл. Боеспособной была, единственно, дивизия полковника Калинина.

[26]

4 марта красная конница «товарища» Думенко,

[27]

преследовавшая 1-ю Донскую армию от Царицына, отрывается от донцов у станицы Жутово. Конным рейдом обходит левый фланг Донской армии и, пройдя через станицу Платовскую, захватывает Великокняжескую врасплох. Мои части, сгрузившись 3 марта ночью с поезда и принимая участие в отражении противника, конечно, не могли помочь делу, так как все бежало, а в самой Великокняжеской, кроме бесчисленных тыловых частей, находилась Астраханская дивизия и масса артиллерии. Все думали, что арьергард нашей армии под станицей Двойной обеспечивает их полное благополучие. Все бежали постыдно за реку Маныч, а я с дивизионом отошел к Ново-Манычскому.

18 апреля в села Сысоевка, Александровское прибыла Черкесская дивизия, сведенная в один полк, и в тот же день мой передовой дивизион сменен и я получаю приказание идти в село Сандата (Сандатовское) для присоединения к конной группе. Выступив 19 апреля и имея ночлег в селе Ивановка, я к 12 часам 20 апреля прибываю в Сандату, куда уже подходила 1-я Конная (Кубанская) дивизия (1-й Екатеринодарский, 1-й Линейный, 1-й Уманский и 1-й Запорожский полки с четырьмя батареями).

Вечером был собран военный совет для выработки плана наступления на Новый Егорлык и далее на Маныч. Всю группу (1-я Конная дивизия, 1-й Кубанский, 1-й Лабинский, 2-й Кавказский полки и Астраханскую дивизию — числом не больше пяти полков) принимает генерал Шатилов.

С рассвета 21 апреля части повели наступление: 1-я Конная дивизия на Новый Егорлык, 1-й Лабинский и 2-й Кавказский полки по берегу реки Егорлык на то же селение, астраханцы и 1-й Кубанский полк оставлены в резерве.

1-я Конная дивизия обходом слева и атакой в лоб спешенными цепями сбивает противника, завязывается в селении уличный бой, но противник переходит в наступление на правом берегу реки Егорлык и теснит дивизию. Меня с полком высылают туда, бросаемся в атаку, красные бегут, очищают село Новый Егорлык и отступают к Манычу, занимая по пути села Баранниковское и Новоманычское. С полком преследую красных, ночью возвращаю Баранниковское, красные отходят на хутор Полтавский и на переправу.

22 апреля красные подступают по реке Егорлык и подходят к переправе через Маныч. На рассвете 23 апреля мои разъезды доложили, что с востока на село Баранниковское идет в колонне батальон пехоты противника. Подпустив его ближе, атакую, больше половины уничтожаю, а остальных забираю в плен.

К концу борьбы с большевиками на Кубани в 1919–1920 годах, после занятия красными Ростова при генерале Деникине, последняя надежда возлагалась на формирование Кубанской армии (чьим командиром вначале назначался генерал Шкуро), которая бы, конечно, сыграла громадную роль, и фронт, возможно, был бы спасен. Казаки вовремя не отзывались на объявленную мобилизацию, да это было, видимо, и по вкусу правящим кубанским кругам — все взялись за ум только лишь в январе и феврале 1920 года, но уже было слишком поздно, так как борцы против большевиков неудержимо потекли к берегу Черного моря.

Из сформированных частей лучше других был 2-й Кубанский корпус, но и он держался одними только лабинцами (2-я Кубанская дивизия), так как кавказцы (4-я Кубанская дивизия) дали 30 процентов мобилизованных казаков.

Я в этом корпусе командовал 2-й дивизией и откровенно скажу, что если бы у нас в январе месяце было шесть таких дивизий, как это предполагалось, то красные не ступили бы своей ногой на кубанскую землю. «Один в поле не воин» — так было и с нами. Идеально продвинувшись почти до реки Маныч, казаки не увидели ни справа, ни слева ожидаемых частей, настроение понизилось — и достаточно было одного неудачного боя для 4-й дивизии, как казаки начали массами дезертировать. Оторванность корпуса, дезертирство казаков и наглость противника принудили нас к отступлению, хотя, правда, и медленному. Но отступление совершенно отняло надежду на успех!

При приближении фронта к Армавиру я по нездоровью и семейным обстоятельствам двинулся в Кисловодск, но большевики уже были недалеко от него, и я повернул назад, из станицы Бекешевской обратно, имея цель присоединиться к отступающим частям в станице Лабинской.

Дальше еду к станице Упорной, где случайно соединяюсь с разъездом, высланным горским штабом для связи с правым флангом отступающей армии, и с ним проезжаю Упорную, совершенно замершую.

15 марта 1920 года вся Кубанская область была уже в руках большевиков. Накануне ставка из Новороссийска перебралась в Крым. Администрация на Кубани сменилась, и в станицах атаманы были заменены председателями ревкомов. Большевики не мешали населению в выборе предревкомов и обращались с жителями поначалу хорошо: никаких убийств, грабежей, реквизиций и даже оскорблений не было со стороны победителей, за все казакам щедро платили деньги.

В своих воззваниях большевики говорили, чтобы казаки бросали фронт и расходились по станицам; что они не варвары, которые были в 1918-м, а завоевывают Кубань для того, чтобы «освободить ее от ига добровольцев, чтобы дать мир, покой и свободу местному населению».

Не трогали вначале и офицеров, оставшихся в станицах. Отошедшая от Черноморского побережья (после эвакуации добровольцев и сдачи Кубанской армии) Красная армия разместилась гарнизонами по станицам, а линия горных станиц вдоль Кавказских гор была занята кордонами, так как они знали, что в лесах скрывается много «контрреволюционеров» и «белых бандитов» (так называли они всех своих политических противников).

В апреле 1920 года части красных начали спешно уходить на Польский фронт, а из Центральной России в станицы понаехали коммунисты. Предревкомы начали заменяться по станицам прибывшими коммунистами, а секретарей (станичных писарей), вопреки их желанию, начали перемещать из одной станицы в другую. Новые предревкомы приступили к организации местной милиции, набирая в нее самый низменный элемент (пьяниц, конокрадов, местных коммунистов и всех бездомных босяков), и им удалось создать команды, готовые убивать всякого, даже своих родных, за деньги.

Офицеров, зарегистрировав, отправляли в Центральную Россию или на север, а многих расстреливали при отделах и на попутных станциях. У жителей все взято на учет (хлеб в зерне, кормовое зерно и сено, лошади, рогатый скот, свиньи, овцы, домашняя птица, пчелы и другое), и, определив норму расходов для каждого двора, на расходование остального наложили строжайший запрет. Население, привыкшее без контроля пользоваться собственным, просто взвыло. Некоторые осторожные и не верившие заверениям большевиков с самого начала все попрятали.

Скрываясь по медвежьим углам Карачая, я зорко следил за поведением населения и большевиков. Еще в ауле Даут карачаевцы мне говорили: «Твоя нюжна разбивать таварищ большевик». Но, попрятав в горные трущобы свой скот, они не чувствовали на себе большевистской руки — большевики очень побаивались проникать в глубь гор.

Перебравшись в Верхнетебердинский аул, куда из станиц часто приезжали жители за лесом, я подробно знал от казаков происходящее в станицах. Побывав несколько раз в монастыре, я через монашек связался с казаками из различных станиц, ближайших к горам, а в глубь Кубанской области посылал письма с казаками, приезжавшими за лесом. Они прятали мои письма в сосновые стволы, просверливая в дереве гнезда буровами, — всех едущих с гор обыскивали.

В Верхнетебердинском ауле я познакомился с полковником Старицким,

[61]

терским казаком. Он говорил о том, что надо начинать восстание, но сам ничего не предпринимал. Вначале, на его вопрос, что я думаю делать, я говорил, что намерен идти в Грузию, так как казаки еще не доросли для восстания, а он старался убедить меня остаться на Кубани.

Между тем распространялись слухи, что в лесах казаков «видимо-невидимо»: на Белом Ключе — две тысячи, в верховьях реки Кардоник — тысяча, реки Зеленчук — две тысячи, реки Лабы — пять тысяч и т. д. Беря слухам, можно было подумать, что под каждым кустом сидит казак с винтовкой. Этим слухам я не верил, так как знал численность мелких партий казаков, скрывающихся в лесах и время от времени нападающих на проезжавших комиссаров и разъезды красных.

Некоторые партии действительно вели борьбу, а многие просто занимались разбоем, грабя всех, кто попадался им под руку. Но казаки во всех этих (шайках) партиях были отборные в отношении храбрости и боеспособности. Это время на Кубани можно сравнить с «атаманщиной»: начальник одной партии ни в коем случае не хотел подчиняться другому, хотя и старшему, и более способному.

18 июня, прибыв к себе на бивак, я принимаюсь за организацию частей:

• казаков Баталпашинского отдела свожу в одну часть и называю — 1-й Хоперский полк (135 человек с пятью пулеметами);

• казаков Лабинского отдела — в 1-й Лабинский полк (150 человек с двумя пулеметами);

• формирую отдельный Терский отряд (95 человек) — все эти части конные;

• всех пеших свожу в 6-й Кубанский пластунский батальон (48 человек).

К этому времени мои части усилились: 1-й Лабинский полк — 500 человек, 1-й Хоперский полк — 650 человек, 2-й Лабинский полк — 480 человек, 6-й Кубанский пластунский батальон — 320 человек, гарнизон Кардоникской станицы — 300 пеших и 250 конных, 35 пулеметов, 2 орудия, патронов по 15–20 штук на человека.

19 июля

красные от станицы Джегутинской двинулись так:

• пехотный полк и один конный при двух орудиях по горе Джангур;

• все остальные части красных двинулись на станицу Красногорскую.

8 октября 1920 года

на «Алмазе» прибыл в Феодосию и у пристани застал разгружавшихся с пароходов моих казаков. Мне донесли, что на пристани находится полковник Винников, захвативший власть Кубанского атамана после отъезда Иваниса, и что он приказал построить части, чтобы с ними говорить. Приказ этот мной был отменен, и он ограничился разговором с группой казаков.

В Крым со мной прибыло свыше 5 тысяч казаков, из них годных для продолжения борьбы было не больше четырех тысяч. Остальные были казаки-беженцы, женщины с детьми, старики — вот во что превратилась моя сильная, храбрая и спаянная армия, насчитывающая в своих рядах на Кубани до 30 тысяч человек. Казаки превратились в голодных, издерганных и полуодетых людей, но еще сохранивших свой пыл и ненависть к большевикам-коммунистам, поработившим их Родину.

Прибывшие казаки были размещены в Феодосии и окрестных селах, и сразу же было приступлено к сколачиванию строевых частей. От генерала Врангеля был получен приказ о сведении всех прибывших в одну пешую дивизию, отдано распоряжение о получений обмундирования и вооружения дивизии интенданту и начальнику артиллерии Феодосийского района.

Город Феодосия в то время представлял собой людский муравейник, он был одним из главных пунктов Крыма, где скопились все, укрывающиеся от фронта. Здесь были офицеры — представители не только частей периода Гражданской войны, но и всех воинских частей бывшей Российской Императорской армии. Присутствующее здесь офицерство не поддавалось учету администрации, как потом мне жаловался начальник гарнизона, и, конечно, все они отсиживались в городе от фронта.

То же самое, как я после убедился сам, происходило по всем городам Крыма (Керчь, Симферополь, Севастополь, Евпатория и все бывшие меньшие курорты). Это и было причиной того, что на самом фронте присутствовало мало людей, то есть было много войсковых частей, но малочисленных. Для пополнения частей не было принято надлежащих строгих мер, начальство ограничивалось циркулярными распоряжениями, которые никем не исполнялись.