Настоявшаяся за день духота была настолько плотна, что через распахнутую настежь дверь и раскрытые окна в избу совсем не проникал поостудившийся к вечеру воздух улицы. Только комары оказались способны пробуравливать эту студенисто-густую, но не видимую глазом глыбу слипшегося тепла. Они уже нудно звенели в тёмных углах горницы, под потолком, под кроватью, на которой я отдыхал после дороги, кружили вокруг меня.

Я вышел на крылечко, облегчённо обтирая со лба испарину, и увидел, что к дому вышагивает по тропке высокий парень. Он заметил меня издали и белозубо заулыбался, напомнив этой улыбкой Варвару Егоровну, хозяйку дома, доводившуюся мне близкой родственницей.

— Тишка? — не поверил я и смутился, что назвал его не по-взрослому.

Парень был выше меня ростом и, пожалуй, пошире в плечах. В моей памяти он остался щупленьким третьеклассником, которого в Полежаеве с лёгкой руки мальчишек окрестили Тишкой-переполошником, потому что он действительно мог устроить переполох по любому, даже самому незначительному поводу.

Варвара Егоровна подозрительно покосилась на сына:

— Тишка, у тебя не зубы ли болят? Ты чего как опоенный ходишь?

Тишка простуженно зашмыгал носом:

— Луиса Корвалана жалко…

Снег под ногами отмякше продавливался. Тишка вышел к реке и хотел но льду, но тропке-прямушке, пробитой от дороги к дому Серёжки Дресвянина, подняться на заснеженный холм и постучать дружку в наполовину оттаявшее от морозных рисунков окно. Но под обрывистым берегом темнела расплывшаяся широким пятном вода. Она полыньёй расползлась от словно бы осевшей вниз проруби, а у берегов бугрилась жёлтым неровным припаем. Тишка, опасаясь намочить валенки, повернул назад и направился к Серёжке в обход, через мост.

Неузнаваемо почернел за рекой лес, принизилось ватное небо, и даже птицы, видать, не рады были обманчивой оттепели: нахохленно ощипывались воробьи, присмиревше вышагивали по дороге вороны, и сорока, устроившаяся на перилах моста, не крутилась, не тараторила, а лениво проводила Тишку нелюбопытным взглядом.

Перед крыльцом Тишка рукавицей обмёл с валенок снег и только тогда увидел на лестнице веник-голик. Он поднял голик, похлестал себя по запяткам, где снег скатался цепким репьём и заледенел. Посмотрел вверх, на дверь.

Дверь была на замке. Серёжка, скорей всего, убежал с бабушкой Ульяной на ферму. Бабушка у него непоседа, ей минуты без работы не протерпеть, и Серёжка такой же — как ни смеются над ним ребята, а всё ходит доить коров. Так «доярочкой» его и зовут…

Тишка Соколов знал, что суд над Корваланом добром не кончится. Корвалана уже больше двух лет продержали в тюрьмах и, конечно, сейчас его просто так оттуда не выпустят. Нужно было как-то ему помогать.

Напрасно Алик со Славкой надеются на кого-то, надо действовать и самим…

Тишка недоумевал, почему это за два года ничего не смогли придумать такого, чтобы Корвалана освободить из тюрьмы. Неужели нельзя было организовать побег? Правда, фашисты долго держали Корвалана на необитаемом острове Досон, расположенном в холодном Магеллановом проливе, вблизи Антарктиды. Туда, говорила Мария Прокопьевна, свободно могут пролетать только птицы, человеку же незамеченным никак не проникнуть: не зря же Досон окрестили в народе «островом смерти». Но теперь-то Корвалан перевезён на окраину Сантьяго, в монастырь «Три тополя» (Тишка забыл его чилийское название, запомнил лишь русское).

Из монастыря-то — не с острова! — можно бы такого человека похитить… И Тишка решил действовать сам. Только бы Корвалан сумел продержаться до того часа, когда к нему придёт помощь от Тишки. Тишка уже знал о Корвалане буквально всё, слышал, что у него обострилась язва желудка, усилились боли в позвоночнике. Слышал и о том, что, когда Корвалан сидел в концлагере на холодном необитаемом острове Досон, ему добавляли в пищу специальные таблетки, которые вызывали обезвоживание и обессоливание организма, резко снижали аппетит. Тишка догадывался: фашисты задумали Корвалана убить. Но делать это в открытую они боялись нас и других народов. Так подождите, Тишка устроит Корвалану побег! Вам, проклятые палачи, некого будет судить. До двадцать второго марта ещё целых два месяца. За это время Тишка сумеет сделать всё, что надо. Как он только раньше не сообразил ничего предпринять? Ведь и в первом классе знал, что Корвалан заключён в тюрьму. По телевизору не один раз показывали Чили, о Корвалане рассказывали.

Тишка два дня уговаривал Варвару Егоровну затеять стряпню: надоел ему, видите ли, магазинный хлеб, пирогов привереде вдруг захотелось. И Славик — матицу уж головой подпирает, а заныл, будто маленький:

— И я пирогов хочу. Не пекла сколько годов…

— Ну уж и годов… На Новый год стряпала…

— Так то на Новый год, а сейчас январь на исходе.