Луна в России похожа на студентку, смешливую девушку с короткой стрижкой. У нас в Дании она другая. Мне с детства казалось, что Луна один в один копия тетушки Марты, жены дяди Ульрика, брата моей матери.

Тетушка Марта была толстая и все время пекла маргариновое печенье для благотворительных ярмарок, потому что состояла в огромном количестве всевозможных организаций, помогающих малоимущим, иммигрантам, сиротам, инвалидам и жертвам бедствий в странах третьего и четвертого мира. Мои родители говорили, что это из-за того, что у тетушки Марты нет детей. Так или иначе, но луна у меня всегда ассоциировалась с нею. Всегда — пока я не приехал в Россию.

Я включаю планшет и открываю фотографии своей семьи. Отец, мать, сестры, дедушка… Отчего-то мне кажется, что фотографии на экране выглядят неестественно. Настоящая фотография должна быть напечатана на бумаге. Тогда она становится вещью, предметом, который можно повесить на стену, заключить в раму, преподнести в подарок… А на экране монитора — или того же планшета — это просто картинка, время жизни которой — мгновения.

Интересно, что русские называют планшеты айпадами. Любые, не важно, какая компания их произвела. Они вообще любят множить сущности, а их бритва Оккама заржавела где-то на полке в чулане. Например, здесь называют все хетчбэки Волжского автозавода «Жигулями», хотя такое название носила только одна модель — ВАЗ-2101, я проверял специально. Все копиры у них — ксероксы, а все планшеты — айпады. Зато доллар имеет здесь такое великое множество наименований, что их приходится записывать, чтобы не путаться. Я даже завел отдельный файл, который постоянно пополняется. Вот как он выглядит на сегодняшний день: доллар — это зеленый, зелень, зеленка, зеленый рубль, твердач, американский рубль, грин, гринбек, бакс, бакинский, баксис, бабаха, уе, уешка, убитый енот, узбекский еж и долларевич. И если долларевича, зелень, грин и даже твердача я еще могу объяснить, то при чем тут узбекский еж? Это определенно выше моего понимания.

Я изучаю русский язык четвертый год, я знаю много слов, почти не делаю ошибок в построении предложений, освоил сленг и ругательства, но этот язык, как и этот народ, буквально каждый день преподносит все новые сюрпризы.

— Что ревешь, дуреха?

Рита не ответила, только беспомощно помотала головой. Слезы бежали по щекам черными дорожками поплывшей туши, и остановить их не было никаких сил.

Даже сейчас, когда все уже окончательно решено, ненавистный город детства, малая родина, не хотел отпускать, сопротивлялся. А ведь уже казалось, вырвалась из родного захолустья, добралась до Новосибирска, и от столицы, от новой жизни теперь отделяли только рельсы, шпалы и два дня вагонной качки…

— Поезд девятьсот семнадцать Владивосток — Москва отходит со второго пути, — прогундосил динамик.

От этой безобидной фразы плакать захотелось еще больше. Зашипело, что там обычно шипит у готового к отправлению поезда, состав дернулся.

Дмитрий уходит, забыв на столе золотой карандашик. Ничего, заберет в другой раз. Разговор у нас с ним получился какой-то скомканный, как несвежая простынь. В итоге он посоветовал мне выспаться и просто дождаться завтрашнего дня — «тогда жизнь расцветет новыми красками».

Что ж, доживем до завтра…

Я выливаю в стакан остатки водки — получается грамм пятьдесят, — выпиваю и морщусь. Водка стала теплой и неприятно обжигает рот. Ставлю стакан на стол, вытягиваю ноги, закрываю глаза…

Мархи подходит сзади, обнимает меня за шею своими горячими руками и шепчет в самое ухо:

— Здравствуй, дружочек…

Лысый двигался быстро. Рита, хоть и шла теперь налегке, едва за ним поспевала. Вокзал запомнился гамом, пестрой толпой, ларьками, магазинчиками и многочисленными указателями. Те, что указывали в сторону метро, лилльский палач промахивал не задумываясь. На Риту мужчина не оглядывался, словно был уверен, что девушка не отстанет и не потеряется.

Они вышли на шумную улицу. Свернули к парковке, утыканной большим количеством иномарок. Возле одной из них, черной, наглухо тонированной, напоминающей гладкую и хищную акулу, палач остановился. Пискнула сигнализация.

Мужчина распахнул багажник, кинул в него Ритину сумку.

— Чего стоишь? Садись, — сказал походя, даже не удостоив ее взглядом.

И Рита полезла в салон. Внутри все было из кожи и похожего структурой на благородный бриар пластика. Почему-то совершенно не пахло машиной. Запах оказался солидный — тонкое сочетание дорого одеколона, кожи, хорошего табака и еще чего-то незнакомого. Завелась черная «акула» тоже неслышно.

После странной, жуткой, очистительной ночи я чувствую себя заново родившимся, хотя почти ничего не помню. Точнее, не помню деталей. Ну, пошел ночью в магазин, ну, напали уроды, ну, подрался…

Нос, правда, слегка распух и побаливает, на скуле обнаружилась небольшая царапина, а костяшки пальцев основательно рассажены, но это все пустяки. Дядя Ульрик, человек буйного нрава, в молодости частенько попадавший в полицию за драки с портовыми рабочими, всегда говорит: «Гордись сбитым кулаком, а не синяком». Так что в общем и целом все нормально. Баланс.

Жизнь продолжается.

За завтраком, заедая кофе тостами с джемом, обнаруживаю на кухонном подоконнике пустую бутылочку из-под Tuborg. Машинально беру ее в руки, ощущаю холод стекла под пальцами — и вдруг ночь прыгает на меня, словно леопард с ветки.

Мархи!

День проходит как в тумане. Работа, хлопоты с угнанной «Ямахой», которая так и валялась в соседнем дворе, пока мы с водителем Николаем не выкатили ее на улицу, совещание, онлайн-конференция с головным офисом, сострадательное лицо Дмитрия — все это идет каким-то фоном» обоями, а на первом плане я все время вижу лицо Ариты.

Кто ей позвонил? Почему она так быстро ушла? Как ее найти?

И главное: как она ко мне относится? Что значит этот поцелуй в щеку — прощение или аванс на будущее?

Естественно, первым делом я набросился на Дмитрия — кто, что, откуда, давай контакты. Но выяснить удалось немногое: наш пиарщик решил, по его собственному выражению, «украсить серые будни начальства» и обратился в агентство, предоставляющее разного вида услуги для VIP-клиентов. Была в списке и эскорт-услуга. Услышав слово «эскорт», я поначалу напрягся — слишком четкая тут ассоциация с проституцией, но Дмитрий меня успокоил, сказав, что для «этого дела» существуют «другие конторы».

В общем, Ариту он нашел по портфолио, которое предоставил менеджер агентства, а дальше все просто: заказ и оплата.

— Ну что ты как скумбрия мороженая? Раскованности тебе не хватает.

Дмитрий сидел напротив Риты и сально улыбался. Говорить с ним не хотелось совершенно.

— Не ваше дело, — огрызнулась Рита и вернула мобильник хозяину.

Толстяк отчего-то развеселился еще больше

— Ла-адно, — протянул он. — И до чего вы договорились? Уж это мое дело.

Арита остается у меня на ночь. Это странное ощущение — знать, что в твоем доме ночует красивая девушка, которая тебе очень нравится. Поздно вечером, когда она уже легла, я хожу на цыпочках по кухне, грею воду, делаю тосты, режу ветчину — захотелось перекусить — и все время прислушиваюсь. Потом ловлю себя на этом и улыбаюсь. Я не знаю, чем все закончится, но сейчас мне очень приятно.

Уже за полночь иду к себе. У дверей комнаты, где спит Арита, останавливаюсь. В голове сама собой рисуется соблазнительная картинка — она спит, залитая лунным светом из незашторенного окна, одеяло чуть сползло, открывая длинные стройные ноги, ночная рубашка сбилась…

Понимаю, что дышу слишком глубоко и часто. А еще ощущаю непреодолимое желание открыть дверь, войти, тихонько прокрасться к дивану, на котором лежит она. Зачем? Нет, конечно же, я не собираюсь ничего делать насильно! Просто поправить одеяло, а там… А там, может быть, Арита проснется, увидит и… и поманит к себе, в теплые тайники постели.

Точно со стороны вижу, как моя рука ложится на изгиб дверной ручки. Вот сейчас я надавлю на нее — и все случится.

Неожиданно слышу шелест шагов. В мгновенном испуге отпрыгиваю от двери, пятясь, двигаюсь в сторону кухни.

Рита утопала в счастье.

Оно наступило не вдруг, но пришло само собой. Просто обычная жизнь незаметно сменилась жизнью счастливой, как одно время года сменяется другим.

Как и когда это произошло? Рита не могла назвать ни ключевого события, ни точной даты. Счастье вкрадывалось постепенно, словно утренний туман.

Поначалу она сбегала к Нильсу, ища отдушину. Находиться с ним было приятнее, чем сидеть в квартире лысого Николая Александровича с глупо веселящимися девками и тошнотворно-глянцевым Филиппом.

Для себя она все объясняла работой. При этом глубоко внутри Рита сознавала, что лукавит. Не желание поработать гнало ее к Нильсу. Да и под работой она понимала совсем иное.

Не люблю «Боинги». Есть в них что-то от сетевых фастфудных ресторанов. Хотя мы и живем в двадцать первом веке и «будущее наступило» — у нас есть Интернет, мобильная связь, Всемирная торговая организация, по Марсу ездят самоходные аппараты, а стволовые клетки омолаживают голливудских звезд едва ли не до состояния девственниц, но полет по воздуху из одной точки земной поверхности в другую все равно остается одним из самых волнующих приключений, доступных человеку.

Так вот, этот самый полет должен иметь соответствующую ауру, некий флер, напоминающий о юности авиации, об отважных пилотах в кожаных куртках, прокладывавших новые маршруты через горы, океаны и пустыни, о слепых полетах в метель и туман, о вынужденных посадках и погибших товарищах.

Почему-то «Боинги» напрочь лишены подобной романтики. Они прагматичны, функциональны и скучны. В них нет души — просто металл, пластик, велюр и резиновые улыбки стюардесс. Конечно, последнее зависит не от самолета, а от выучки персонала авиакомпании, но мне кажется, что в «Боингах» стюардессы улыбаются не так искренне и естественно, как в других самолетах.

Совсем другое дело — «Аэробус». Пузатые, уверенные в себе, вальяжные, «Аэробусы» напоминают китов и дельфинов, обитающих в пятом океане. У этих самолетов есть душа, они дружелюбны и ненавязчивы.

Скажу честно — сравнивать самолеты с китами придумал не я, а дядя Ульрик. Он подвел под это дело целую теорию. Я был подростком, и мы с ним летели из Копенгагена в Барселону. Зачем и почему с ним, а не с родителями — это отдельная история. Главное в другом — я жутко, до дрожи в коленях, до полуобморока боялся этого полета… Во мне уже жил подростковый мистицизм, я много думал о смерти и был уверен, что наш самолет обязательно упадет.