Валерия Хайрюзова критики окрестили сибирским Сент-Экзюпери. Как гражданский летчик он летал над просторами Сибири, над Европой и Азией, как депутат «расстрелянного» Верховного Совета России 1990–1993 годов побывал в «коридорах власти», чудом оставшись в живых. Помимо произведений о любви, летном братстве, о простых и непростых людях, в книгу вошли повести и о тех трагических днях. Присущее летчикам «чувство экипажа», когда самолет — маленькая планета, а экипаж — ее правительство, отвечающее за жизнь своих пассажиров в прямом смысле головой, позволяет В. Н. Хайрюзову видеть и описывать людей, события и явления с особой, сущностной, стороны.
Валерий Хайрюзов
— писатель, летчик, сибиряк с характером — не обойден событиями, за что окрещен критиками сибирским Экзюпери. Как пилот гражданской авиации, он летал над просторами Европы и Азии, как депутат «расстрелянного» Верховного Совета побывал в «коридорах власти». На Аляске американцы, узнав, что их гость «господин сенатор» еще и летчик, предложили ему полетать на «Джет Стар», и он не посрамил русской летной славы — посадил незнакомый самолет, не расплескав вина в бокалах пассажиров; ему вручили почетный сертификат, разрешающий полеты в небе США. Все эти события, наряду с темами любви, верности, измены, отразились в повестях и рассказах, вошедших в настоящее издание.
В. Н. Хайрюзов — автор таких известных книг, как «Отцовский штурвал», «Почтовый круг», «Непредвиденная посадка», «Плачь, милая, плачь!..», «Сербская девойка», «Крест и звезда генерала Рохлина» и других, лауреат ряда литературных премий. Присущее летчикам «чувство экипажа», когда самолет — маленькая планета, а экипаж — ее правительство, отвечающее за жизнь пассажиров в буквальном смысле головой, позволяет Валерию Хайрюзову видеть людей и события с сущностной стороны и диктует лаконичный стиль его произведений.
ПОВЕСТИ
Приют для списанных пилотов
В начале сентября в транспортном авиаотряде произошло чрезвычайное происшествие. Иван Михайлович Бакшеев, нарушив инструкцию, сел на закрытый аэродром. А случилось это так: в конце дня поступило срочное задание вывезти в Тугелькан вахтовую бригаду. Бакшеев хотел вылетать, но неожиданно Тугелькан дал плохую погоду. Синоптики недоумевали. Развернув свои метеорологические карты, они говорили, что по всем данным в Тугелькане не должно быть низкой облачности. И тут-то Бакшеев вспомнил странную особенность: как только подойдут выходные дни, так Тугелькан начинает мудрить: то закроется по полосе, то вдруг даст плохую погоду.
«Выходные себе делают», — не раз мелькала у него догадка. Но как проверить?
Взяв с собой бригаду, Бакшеев вылетел с разведкой погоды.
Вышли на радиомаяк Тугелькана — видимость отличная, сверху все как на ладони: река, вдоль берега серая укатанная посадочная полоса, зеленый домик аэровокзала. Минут через десять после посадки примчался на мотоцикле начальник аэропорта Семен Кириллович Потапихин.
— Вы по какому такому праву сюда сели?! — еще не доезжая, закричал он. — Аэропорт официально закрыт, кто вам дал разрешение?!
Плачь, милая, плачь!
Глава первая
То, о чем поговаривало полстраны, к чему прямо призывали российские газеты, радио и телевидение, произошло — президент объявил о разгоне парламента.
Как только Ельцин закончил выступление, я начал собираться в Белый дом. Жена и ребятишки стояли в коридоре и испуганно следили за мною.
— Позвони брату, — застегивая куртку, тихо сказал я. — Если что, пусть поможет уехать домой.
Жена заплакала, я торопливо обнял ее и вышел. У подъезда столкнулся с продавщицей из соседнего дома; поймав косо брошенный торжествующий взгляд, я понял: этой минуты ждали. После очередного выпада в адрес парламента с телеэкрана кое-кто из живущих рядом москвичей начинал бросать в проходящих депутатов с верхних этажей гвозди, бутылки и прочий хлам.
«Надо позвонить, — подумал я, оглянувшись на свои окна. — Пусть эти дни посидят дома».
Глава вторая
Я вспомнил свою первую встречу с Ельциным. Давно это было, отсюда, из этой комнаты, казалось, смотрю в глубокий колодец. Качнется вода, мелькнет чье-то лицо, негромким всплеском донесется обрывок забытого разговора.
В то лето мы прилетели в уральский город, молодые, честолюбивые, полные планов и надежд. Почему нас собрали именно там, я не знал. А вот первый секретарь обкома знал. Были у него на этот счет свои виды. На то мероприятие понаехало журналистов, деятелей культуры из Москвы и других городов, республик невиданно. Хозяин встречать умел. По городу автобусы шли с милицейским эскортом, с сиренами и прочими звуковыми эффектами. На предприятиях встречали хлебом-солью, говорили, что, мол, мы, гости, — будущее страны и другие приятные для слуха слова. И сам провел с нами день.
Начал с того, что прочитал опубликованные накануне стихи гостя, добавив, что с детства любит Чехова. «Чувствует жизнь. Тонко пишет. Вот если бы вы про наших строителей с Белоярской атомной станции так же. Нынче авария там была, так они, не щадя жизни, работали. Настоящие коммунисты. Или про ребят, которые в Афганистане воюют с душманами». И подарил каждому альбом «Каслинское литье» и значок с гербом города, заметив, что выполнен он из рубина и стоит дорого — можно купить бутылку хорошего коньяка.
Гостям понравилось: значит, не прочь выпить. Сравнил волосы симпатичной московской журналистки с чугунным каслинским литьем — переглянулись, сразу видно мужика: знает толк в женщинах.
— Руководитель новой формации, — сказал сопровождающий группу комсомольский работник. — Говорит коряво, но громко и уверенно. Мужики таких любят.
Глава третья
Зал Верховного Совета был, видно, задуман для концертов: круглый, без окон, с наклоном в сторону сцены, впечатление было таким, словно попал в огромную пластмассовую банку. В первые дни, блуждая по Белому дому с его многочисленными переходами, закругленными тупиками и лифтами, я как-то попал за кулисы. Перед выходом на сцену висела табличка: «Тихо, идет спектакль!». Табличку вскоре убрали, а вот ощущение спектакля осталось. Ельцин для роли ведущего годился слабо, хоть и старался, но не сумел прикрыть влипшего в финансовую аферу иркутянина Фильшина. Того от греха подальше отправили в Австрию, а Ельцина двинули в президенты. У первого заместителя — Хасбулатова такие вещи получались лучше и тоньше. В новом для себя качестве режиссера он был непревзойден, неизменно ссылаясь на волю председателя, и обтяпывал одно дело за другим.
«Хас — находка Ельцина, он нардепов, как баранов, ведет!» — захлебывалась в восторге демократическая пресса. И, ободренный вниманием к своей персоне, Руслан Имранович превращал сессию во всесоюзный театр одного актера.
— Ну, депутат Севастьянов, ну успокойтесь, пожалуйста. Вы ведь знаете, я ошибаюсь не всегда умышленно, — подражая Хазанову, улыбаясь в пол-лица, говорил он. — Видите, сама электронная система вас невзлюбила, и ваше выступление отменяется. Виталий Иванович, прошу вас, не стойте у микрофона. Мне жалко ваших ног. Они представляют национальную ценность.
— Юродствующий хам! — кричали спикеру из зала.
Хасбулатов невозмутимо улыбался. Ну, где еще найдешь такую сцену, столько известных людей и многочисленную, во всю страну, публику, которая не спит, следит за каждой репликой, каждым словом.
Глава четвертая
Сжатая пружина должна была когда-то разжаться. Она сорвалась и ударила туда, куда ее направили — на прорыв блокады вокруг Белого дома. Собственно, здесь не надо было особых расчетов. Знали, пойдут туда, где сидят их товарищи.
Все произошло, как с быком на корриде: побитый, исколотый, обезумевший, он все равно бросится куда надо — на красную тряпку. Программа митингов известна, люди — накалены, а дальше, как говорится, дело техники.
Была еще одна заготовка — Останкино. Вот уже который день там ждут Анпилова. И патронов полные подсумки, и засады расставлены, а он не идет, то тут, то там возводит баррикады, заставляя омоновцев гоняться за ним по всей Москве.
Третьего октября митингующих повели куда надо. Ослабленные кордоны милиции толпа пробивала, как яичную скорлупу, и, набирая ход, шла к Дому. «Черемухой» и выстрелами в воздух ее уже было не остановить. Цель была обозначена на милицейских планах и внедрена в мозг тех, кто шел. Целых две недели понадобилось на это. Возле мэрии не посвященные в планы милиционеры начали вести огонь на поражение. Все это происходило на глазах Александра Руцкого, который кричал по радиопередатчику:
— Подлецы, что вы делаете?! Вы же убиваете людей!
Глава пятая
Автомат был еще горяч, дульный ствол жег шею, в тупой его твердости угадывалась раскаленная до озноба вечность. Торопливые руки омоновца шарили по телу, рвали, выворачивали карманы.
«Ищут оружие», — мелькнула вялая и никому не нужная мысль.
Еще несколько секунд назад мне казалось, что самое страшное позади. Перебежав открытую, простреливаемую насквозь улицу и очутившись в полутемном московском дворе, я хотел было облегченно вздохнуть, но короткий, из-за дерева, удар прикладом уложил меня на асфальт.
«В рожке кончились патроны, — догадался я, — топтать будет». И, словно в подтверждение, я получил тяжелым ботинком в бок. Вместе с выкриком изо рта вылетели обломки зуба, в голове мелькнуло: «Сейчас добьет». Но тут близко, откуда-то с крыши дома, раздался выстрел, и едко пахнувшие гуталином ботинки омоновца вдруг забухали в сторону.
Я вскочил на ноги, рванул за угол дома и чуть не напоролся на группу похожих на «марсиан» людей в серой пятнистой форме. Они укрылись за стенкой выложенного из кирпича детского городка и стреляли куда-то вдоль дома.
Льготный билет
Как известно, хорошего много не бывает. В этом Николай Порогов убеждался не раз, хотя и считал, что по-настоящему ему повезло в жизни всего лишь однажды. Это когда после школы он поступил в летное училище. Своей летной профессией Николай гордился и считал, что равноценной замены нет. Он отлетал в Сибири двадцать пять лет и, казалось, уже долетывал, не за горами маячила пенсия, но вроде бы привычная и налаженная жизнь сделала ему вдруг неожиданное и заманчивое предложение, от которого он не смог отказаться. Его, летчика гражданской авиации, выбрали депутатом, и он вынужден был переехать в Москву. Получилось так, что прямо из кабины пилотов Николай окунулся в такой непривычный для него московский водоворот политических страстей, интриг, новых знакомств и головокружительных перспектив. Не готовый к такому повороту событий, Порогов с удивлением смотрел на прыть некоторых своих коллег, которым казалось, что вот наконец-то они схватили Бога за бороду и теперь им позволено все. Честно говоря, в депутатской работе Николая удивляло и раздражало отсутствие той привычной дисциплины, к которой он привык в авиации. Но к хорошему, как и к плохому, привыкают быстро. Он увидел, что может ходить на заседания, а может и пропустить, никто не спросит, был ты в зале или прогулял, табель учета рабочего времени не велся, встаешь когда захочешь, нет тебе ночных вылетов, заходов на посадку в сложных условиях, голова не болит, заправлен ли самолет, есть погода на трассе или ее нет. Обед, ужин и даже зарплата, побольше прежней, всегда вовремя.
Он видел, что многие, попав в депутаты прямо от станков, быстро сообразили: главное держать нос по ветру, голосовать, как того от тебя требуют, хвалить на всех перекрестках Ельцина, и все будет в ажуре. И верно: дали не только зарплату, но и квартиры — не может же народный избранник разрабатывать новые законы, сидя по вечерам на Казанском вокзале. Видимо, не до конца разобравшись с его политической благонадежностью, дали квартиру и Порогову, хотя и видели — с держанием носа по ветру у Николая не получилось. Все публикуемые в газетах рейтинги выдавали в нем закоренелого консерватора и противника реформ, хотя сам Николай полагал, что здесь, в Москве, он отстаивает и защищает народные интересы. Очень скоро убедился, что своих-то собственных интересов не знал и сам избравший его народ.
После Первого съезда приехал он в Иркутск, пошел на встречу со своими летчиками. Зашел разговор о Ельцине, все. были возмущены публикациями в некоторых газетах о том, что, мол, Борис Николаевич позволяет себе даже на заседаниях появляться в нетрезвом виде. Все ждали, что скажет по этому поводу Порогов. Как человек, окунувшийся в большую политику, Николай ответил дипломатично:
— Я с Ельциным за одним столом не обедаю. Но мой сосед, директор серпуховской бумагоделательной фабрики Юрий Гехт, на похожий вопрос корреспондентки ответил, что за появление на фабрике в подобном виде он такого работника тут же бы уволил.
Сам того не ведая, Николай поднес фитиль к бочке с порохом, раздались возмущенные крики, ругань, топот ног; коллеги тут же пообещали отозвать его из депутатов. Пытаясь выровнять ситуацию, Николай напомнил, что не только в день вылета, но и накануне летчикам категорически запрещено употреблять и что пассажиры никогда не сядут в самолет, которым управляет нетрезвый летчик. Та встреча оставила горький осадок. Его потрясла глухота коллег, он понял, что заблуждался, — сядут за стол со всеми, будут кричать до хрипоты, но так и не договорятся, а виновных все равно будут искать на стороне.
Сербская девойка
Днем маленький югославский городок Печ задыхался от жары, но по утрам, когда Сергей Рябцов выходил из гостиницы «Метохия», воздух был прохладен и свеж, напоминая ему весну в бодайбинской тайге, где он несколько лет проработал в старательской артели. Полюбовавшись на заснеженные албанские горы, Сергей пересекал маленькую площадь и вдоль грязной, одетой в бетон речушки шел к невысокому серому зданию, чтобы из кабинета директора ярмарки книг православных писателей позвонить в Белград своему приятелю — журналисту Зорану Пашичу. С ним они должны были поехать в Сараево. Там, в третьей Романийской бригаде у сербов, добровольцем воевал его друг Колька Русяев, с которым они вместе служили в Афганистане. Но каждый раз Зоран, извиняясь, говорил, что разрешение на посещение Республики Сербской получено, но появились новые проблемы, без решения которых могут возникнуть осложнения на границе, и просил подождать еще один день.
Покидая кабинет директора, Сергей думал, что такое могло произойти только с ним: ехал на войну, а попал в какую-то сербскую Тмутаракань…
Неделю назад Зоран встретил его на вокзале и сообщил не совсем приятную новость: оформление виз задерживается. И предложил, пока суд да дело, съездить в город Печ на ярмарку книг православных писателей.
— Все равно придется ждать, — сказал он. — Караджич ввел по всей республике военное положение. Дела там плохи. Западную Словонию хорваты смяли. Думаю, сейчас пришел черед Сербской Краины. — Зоран тяжело вздохнул и, улыбнувшись, добавил: — Что поделаешь, боснийские сербы в двойной блокаде. С одной стороны — Запад, с другой — Милошевич закрыл границу по Дрине. Вот и приходится крутиться. Ты пару дней пообщайся с писцами и, как только дадут добро, я тебе сразу же сообщу. Гостиница, питание в Пече — все будет, я договорился с Банком братьев Карич, они все оплатят. Утром звонил министру информации Республики Сербской Мирославу Тохолю, он обещал помочь и прислать за нами машину.
В свой первый приезд Сергей уже бывал в Пече, но кроме Патриаршего монастыря, узких и кривых городских улочек да заснеженных гор ничего не видел. За эти дни он с лихвой наверстал упущенное. Знакомиться с другими участниками ярмарки ему расхотелось после первой же встречи с львовскими издателями и письменниками. Узнав, что он из России, те затеяли разговор: мол, почему не отпускаете Чечню, не отдаете Черноморский флот и заритесь на Севастополь?
