Куки поливала своего любимца. Фикус Робуста с жирными сочными листьями темного зеленого цвета придерживался чрезвычайно высокого мнения о собственной персоне. Он важно стоял между двумя самыми роскошными гробами. Скорее всего, фикус воображал, что это они его украшают, а не наоборот.

Дорогущие «ящики» вряд ли мог себе позволить житель маленького прибрежного городка. Разве кто из знаменитостей озаботится приехать как раз перед смертью в это захолустье.

Хотя вряд ли сию эксцентричную звезду похоронят там, где она изволит скончаться. Ну и напрасно! Ведь ей бы страшно повезло со скидкой на второй гроб. Для этого, разумеется, пришлось бы умереть в компании своей второй половины.

Первым услышал слабое бормотание фикус. Его листья настороженно напряглись. Куки замерла, прислушиваясь.

– 

…о, зачем же ты Ромео! Покинь отца навеки и отрекись навеки от имени родного, а не хочешь – так поклянись, что любишь ты меня, и больше я не буду…

[1]

– С таким же успехом ты мог бы обратиться к Маккормику, Кинроссу и еще многим другим. – Энгус, граф Монтроуз, устало откинулся на подушки. Яркий свет дня, пробивавшийся даже сюда, за тяжелые альковные занавесы, тревожил его уставшие глаза, отнимая и без того немногие оставшиеся от изнурительной борьбы с болезнью силы. – Не думаю, что открываю тебе секрет.

– Но, милорд… – Узкое напудренное лицо Корки казалось еще более бледным и узким из-за огромного рогатого парика, введенного в придворную моду молодым Георгом.

– Я просто показался тебе более доступной добычей, – не утруждаясь выслушиванием возражений, продолжал задумчиво Энгус.

– Да. Гниющей и разлагающейся, но все же добычей. Я ведь шакал, – Корки оскалил зубы, белоснежные на фоне подкрашенных кармином узких губ, – падальщик. Но вы мне всегда платили, разве это не есть признание?

– Я многим плачу. Секретарю или Крысолову, например. С единственной разницей – они свою плату зарабатывают.

Договорившись, что дождутся на улице, пока Куки закончит работу, любители Шекспира покинули пределы конторы Питера.

Мишель заверила, что сделала маникюр миссис Смоук, недавно почившей и оставившей безутешно скорбеть мужа, внуков и сестру. Венки от их имени Куки уже сделала, и, собственно, задерживаться здесь больше не было причин.

Все цветы политы, заготовки для букетов сплетены… На всякий случай осмотрев ящики своего стола, ключи от которого, как ей теперь стало доподлинно известно, могли оказаться у кого угодно, она набросила пальто и вышла в прохладную, гладкую как стекло темень предзимнего вечера.

Куки еще надеялась отговорить Мишель прибегнуть к ее услугам. Однако вид притаившихся за ближайшим углом Ромео и Джульетты эту призрачную надежду безжалостно рассеял. Куки мужественно решила по крайней мере выслушать их.

Немного поразмыслив, она повела парочку к себе домой. Отца, скорее всего, еще нет. А в кафе или на любой другой нейтральной территории их беседу, которая, по сильному подозрению Куки, будет походить на разговор Болванщика с Мартовским Зайцем, рискуют услышать ни в чем не повинные люди. «Я буду мышью Соней»

[5]

,– решила Куки.

Размышления Энгуса прервал стук в двери.

– Входите, – голосом слабым, но все еще сохранившим властный тембр, произнес Монтроуз.

Вошел Крысолов. Сколько знал его Энгус, он выглядел неизменно, словно, как и Фрэнсис, продал душу дьяволу за вечную молодость.

Хотя его никак нельзя было назвать молодым. Но сухое, крепкое и жилистое тело ничуть не утеряло своей скрытой силы, а на темном от солнца и непогоды лице не прибавилось ни единой морщины к тем, что уже переплетались в сложном рисунке, изрезав лоб и впалые щеки.

Никто не знал, откуда пришел он в эти края, куда уходит, время от времени оставляя без присмотра ближайшие замки, амбары и лавки.

Куки встала не первая. Горячий кофе ждал ее на кухне. Отца нигде не было видно. Скорее всего, он уже играет в шахматы в городском парке. Для паба, пожалуй, рановато. Даже для ее отца.

С появлением жильца отношения между ними стали меньше напоминать действия двух вражеских держав. Удивившись заботливости отца, она озадаченно стояла посреди кухни.

«Что за чудеса? Грязной посуды нет. Он что, не завтракал? Не мог же он вымыть тарелки и сковородки после своей ужасной утренней яичницы с беконом? Вероятно, я была с ним чересчур груба. Устроила безобразную сцену, надо же – бить посуду! – Чувство вины захлестнуло смущенную Куки. – Следовало бы с ним поговорить. Пояснить хоть что-то о госте. Ах, черт, надо ведь мальчику еды оставить…»

Наскоро приготовив пару сандвичей и взяв яблоки, Куки понесла все это наверх. Вежливо постучав, она открыла люк, так и не дождавшись ответа. Ромео сидел там же, где Куки вчера его оставила.

«Все строчит свою цифирь… Кто же ты, бедный мальчик?» – Размышляя, с чего бы начать расследование, Куки спустилась вниз. Чувствовала она себя разбитой и несчастной.

– Ролли!

– Сэр, мы собираемся в Саутворк?

– Саутворк? Нет… Нет, срочно возвращаемся в Шотландию. Собирай сундук, живо. Только самое необходимое. – Корки резкими движениями складывал свои бумаги. – Едем верхом, возьмем лошадей ее сиятельства. С первой заставы пошлем их обратно.

– Но, сэр! Как же Кол, как же Мэри? – Камердинер, не веря, что вероломство человеческое может достичь таких пределов, взирал на хозяина с несчастнейшим видом. В один миг лишиться возможности лицезреть самую прелестную девушку в мире и самого первого забальзамированного государственного преступника – что может быть ужасней? – Мы никак не можем вернуться в Шотландию!

– Мистер Ролли, мы выезжаем через пятнадцать минут, – с металлом в голосе тихо произнес хозяин. – Поспешите же. Или мы двинемся в путь как есть – без багажа, или вы вспомните наконец свои обязанности и перестанете испытывать мое терпение.

Куки шла по улицам, погруженная в воспоминания, впервые за много лет потревоженные хозяйкой. Как будто после долгого отсутствия она очутилась в городе детства, внезапно прервавшегося в день, когда мама увезла Кита из дома.

Так вот запросто, утром Куки тайком забежала к брату перед школой, как вошло у нее в обычай с недавнего времени, а вернувшись, застала уже пустой дом. Отец сказал, что Кита увезли в больницу. Ни маму, ни младшего брата Куки больше никогда не видела.

Сначала девочка все ждала их возвращения. Потом отец сказал, что у них начинается новая жизнь. Но она все никак не начиналась. Только и старая жизнь застыла на том же самом месте, как сломанные часы на городской башне.

Постепенно и отец, и Куки привыкли к этому междубережью, этому странному недосуществованию. Никакое дело не доводилось до конца. Мебель, постепенно ветшая, навеки оставалась на своих местах, а Куки чувствовала себя гостьей в чужом доме, постоялицей временного пристанища.

Вот он, дом Миллибенксов. Док с женой уехали сразу после похорон дочери. Дом пытались продать, но так никто и не прижился в чужом, когда-то счастливом гнезде. Соседи суеверно обходили становившийся все более запущенным сад, заколоченный дом и заросшую подъездную аллею.

Решительно направившись в Ньюгейт, Корки внутренне содрогнулся, когда вошел под сень страшного здания. Сделал он это со стороны чистенькой Пресс-Ярд, а не с грязного проулка, через который вводили и выводили преступников. Но все равно для последнего шага через порог этой обители ужаса ему пришлось сделать серьезное усилие.

Стражник, повинуясь короткому приказу важного господина, провел его к надзирателю. Уильям Робинсон собирался, как все честные граждане Лондона, отобедать в положенный час, после исполнения утренних обязанностей. Посему начальник тюрьмы сначала довольно нелюбезно согласился принять неурочного посетителя.

Однако, оценив по достоинству великолепное платье и огромный парик знатного лорда (у кого же еще будет столько деньжищ?), он забыл на время о голоде и, пригласив посетителя в кабинет, вежливо спросил, чем может ему служить.

– Видите ли, достопочтенный мистер Робинсон, – начал Корки, брезгливо оглядываясь и серьезно размышляя, стоит ли присаживаться в предложенное кресло, которое имело по новомодному стилю удобную высокую спинку и обивку из дорогого дамаста. – Я узнал, что удалось, наконец, поймать преступницу, именуемую Немецкой Принцессой. И желал бы – за вознаграждение, разумеется, – взглянуть на эту особу. Полагаю, не сложно удовлетворить столь невинную прихоть?

– Э… сударь… ваше сиятельство, я хотел сказать… – Выжидательное молчание надзирателя могло означать что угодно. Но, судя по загоревшемуся глазу на заплывшем одутловатом лице благородного служителя закона, скорее всего, означало, что предметом его размышлений служит размер суммы, которую можно стребовать с обладателя такого роскошного кафтана.

Тщательно исследовав телефонный справочник, Куки так и не нашла в нем сержанта, занимавшегося делом Снежной Королевы. Зато наткнулась на адрес и телефон журналистки Стэйси Дэннис, проживавшей с мужем на ферме в пяти милях от города.

Полчаса беспрестанно набирая номер, Куки пыталась дозвониться, но трубку никто не брал. Конечно, дома никого нет. Это же ясно. Но, с другой стороны, возможно, они вышли и не слышат телефон. Надо ехать.

«Даже если Стэйси Дэннис действительно нет дома, я все равно могу кое-что выяснить. Многие держат старые архивы у себя дома». – Куки даже знала, где именно.

Захватив мастер-ключ, купленный ею в Лондоне у сомнительных типов и неоднократно уже сослуживший ей службу, она собралась в дорогу.

Разыскав ключи от машины, Куки открыла гараж и вывела старенькую, покрытую слоем пыли машину отца. Его самого дома не оказалось, поэтому спрашивать разрешения было не у кого. И она с чистой совестью поехала по побережью к западу от города.

Оставив стены Ньюгейта, Корки спешно направился в особняк леди Фрэнсис. Он облегченно вздохнул, не застав хозяйку, отправившуюся на суаре

[32]

с кружком избранных друзей, а затем на прогулку по Темзе (насколько Корки мог понять из торопливых каракулей в оставленной ему записке).

Не увидев камердинера в своих покоях, молодой человек выругался и начал раздеваться самостоятельно. Когда мистер Ролли вошел в комнату, то застал хозяина прыгавшим на одной ноге в попытках стянуть с себя оставшийся чулок.

– Э… сэр, вам помочь?

– Где ты шляешься, негодяй? – Иногда его хозяин мог забыть правила хорошего тона. Порою же он вел себя, как не всякий пьяный лодочник отваживается, плывя в своей барке по быстрому течению Темзы перед Большим Лондонским мостом.

– Я, сэр, с вашего позволения, обедал, – с достоинством просветил хозяина оскорбленный камердинер.