Солнце, окрашивая в пурпурные цвета кроны деревьев на прибрежных склонах ялтинских гор, медленно плыло за бронзовый горизонт, уступая место на сереющем небосклоне только что проявившейся бледной луне. Море стало сердиться, хмурить брови и, не обращая внимания на прощальные ласки солнечных лучей, вздыбилось бурунами свинцовых волн, которые в обнимку с исторгнутой из глубин прохладой, тяжело раскачиваясь и пенясь одна за другой, грозно накатывали на песчаный берег. А он в величавом спокойствии, с игривой улыбкой на золотистых устах встречал и нежно гасил их шумный протест, поскольку знал, что за ночью придет утро, а с ним и неминуемо новая встреча вечных и неповторимых солнца и моря. Так было прежде и так будет всегда, покуда существует установившийся в нашей галактике порядок.

Эди полчаса зачарованно глядел на происходящие прямо на его глазах величественные изменения в природе, по-доброму завидуя ялтинцам, которые постоянно живут в этих райских местах и могут наслаждаться во все времена года проявлениями характера ялтинского моря и сочными красками субтропиков, а потом нехотя направился к лежаку, иногда оглядываясь назад, чтобы вновь и вновь увидеть эту неописуемую картину.

«Даст бог, и завтра, да и в другие дни буду любоваться твоими причудами, грозное море, — мысленно промолвил Эди, натягивая на загорелые ноги белые шорты, а затем, быстро прихватив свои пляжные пожитки, направился в санаторий, где пребывал уже целую неделю: много плавал, загорал и охотился с гарпуном на мелких рыбешек у заросшего мхом волнореза. И прошедший день не был исключением, и потому, ощущая в теле знакомую тяжесть от перенесенной физической нагрузки, он медленно шагал к спальному корпусу. За его мускулистым плечом на изгибе алюминиевой трубки, которую он придерживал правой рукой, висели ласты, маска для подводного плавания и увесистый полиэтиленовый пакет с полотенцами. В такт шага ласты шлепались о спину, но он всего этого не замечал, занятый мыслями о прожитом дне и о том, как отразит его в своем дневнике.

Неожиданно у самого входа он чудом увернулся от столкновения с соседом по столовой Вадимом, выбегавшим из подъезда, будто за ним кто-то гнался.

— Фу, черт, надо же, промахнулся, а то все было бы здорово: я врубаюсь на полном ходу в гору мышц и… одним словом, кому-то сейчас крупно повезло! — воскликнул Вадим, давясь от смеха. Затем, театрально разведя руки, добавил: — А тебя, сосед, сегодня целый день искали, даже от здешнего шефа в столовую заглядывали, спрашивали, где ты и почему не на обеде.

Через пару часов самолет сделал посадку во Внуково и вырулил на стоянку. Эди встретили у трапа и сразу же повезли на Лубянку. По прибытии на место сопроводили в приемную начальника главного управления контрразведки Маликова. Дежурный офицер, изучающе оглядев его с ног до головы, предложил присесть на один из стоящих вдоль стены стульев, указав на них рукой. Но Эди, ощущая затылком тяжелый взгляд недовольного дежурного, прошел к журнальному столику и опустился в обитое блестящей черной кожей кресло, которое мягко вобрало его в себя. Затем, не обращая внимания на продолжающего смотреть в его сторону офицера, взял со столика «Правду» и начал читать передовицу, надеясь на то, что это отвлечет его от предстоящей встречи. Но, обнаружив, что не вникает в текст, вернул ее на прежнее место и стал изучать приемную. Внимание привлекли стоящие в углу массивные напольные часы с гирьками и огромным маятником, который, без устали двигаясь то в одну, то в другую сторону, отсчитывал в ритме «тик-так, тик-так» — секунда за секундой пульс бега времени. Шум, издаваемый его монотонными колебаниями, завораживал, и неискушенному человеку могло показаться, что здесь все замерло в ожидании каких-то чудес. Но Эди знал, что это обманчиво, что размеренность лубянской жизни, которую кто-то мог принять за неторопливость, диктовалась мыслительным процессом, который шел в кабинетах, где обитала контрразведка. Поэтому и отношение к ней верхов было бережливое, а коллег по ремеслу — почтительное. Хотя нет-нет да и встречались в ее коридорах люди, наподобие этого дежурного офицера, который отчего-то решил изображать из себя очень занятого и важного деятеля, что проявлялось в его общении с сотрудниками, приходящими по служебным вопросам в приемную, и в том, как он небрежно отвечал звонившим.

Эди, вынужденно ставший свидетелем этого притворного величия, внутренне негодовал, но неожиданно пришедшее на память изречение Сенеки Старшего о том, что «Золотая узда не сделает клячу рысаком», несколько развеселило его, и он вновь взялся читать газету.

Спустя десять минут в приемной появился начальник отдела контрразведки Ковалев, с которым Эди был знаком по прежним совместным делам. Он быстро огляделся и, увидев почти утонувшего в кресле коллегу, воскликнул:

— Дружище, наконец-то, а то я уже начал было волноваться, когда твой шеф вчера доложил, что тебя не могут найти. Грешным делом подумал, увлекла его какая-нибудь ялтинская зазноба в свои покои и нескоро отыщем. Но, слава богу, все обошлось и ты с нами.

Прежде чем встать навстречу Артему и отреагировать на его слова, Эди успел подумать о том, что хоть какая-то ясность наступила относительно того, с кем ему придется иметь дело. Это его в некотором смысле обрадовало и в то же время напрягло, поскольку знал сложность ковалевского направления работы.

Сразу после обеда того же дня Эди и Артем вылетели в Минск. В аэропорту, находящемся практически в черте города, их ожидал Парамонов, который не стал скрывать своей радости по случаю прибытия столичных гостей.

— Спасибо, что прилетел, откровенно говоря, тяжело нам с этим деятелем разбираться, такого матерого еще не приходилось видеть, — на одном дыхании вполголоса произнес Парамонов, обнимая Артема за плечи.

— Не думаю, что далее станет проще, Коля, — отреагировал на эту фразу Артем, по-товарищески похлопав Парамонова по спине, и тут же добавил: — Знакомься, это Эди Атбиев, тот, кому предстоит сделать куда более тяжелую работу.

— Привет, кстати, я, таким вас и представлял, — выпалил Николай, оценивающим взглядом окинув Эди.

— Это есть хорошо или плохо? — дружелюбно спросил у него Эди, пожимая протянутую для приветствия руку.

Еще через полчаса Эди доставили в СИЗО. После кратких формальностей и инструктажа о том, как следует вести себя в изоляторе, чтобы не вступать в противоречие со здешними внутренними порядками, тщательно досмотрев сумку с личными вещами, прощупав до ниточки кимоно и пояс, ему вручили видавшие виды постельные принадлежности, и трое угрюмых надзирателей — один впереди, двое сзади — повели его по гулкому коридору.

Не успел Эди толком осмотреться, как впереди идущий надзиратель остановился около камеры, на двери которой ржавого цвета красителем была выведена цифра «3», и властно скомандовал: «Стоять, лицом к стене!». Эди молча выполнил это требование.

Открыв камеру, тот же надзиратель громко бросил в нее: «Граждане заключенные, принимайте пополнение». А затем, уже обращаясь к Эди, с ехидцей добавил: «Заходи, не стесняйся, тебя здесь ждут не дождутся». И как только Эди сделал шаг в камеру, с шумом захлопнул за ним обшитую металлическим листом дверь. Тут же неприятно лязгнул засов, и послышались щелчки закрываемого замка. «Два шага, два щелчка и море спертого воздуха, от которого щиплет в глазах», — подумал он, вглядываясь в камеру.

Густой зеленый цвет преобладал во всем: стены, небольшое зарешеченное окошко, низ которого рукой не достать, двенадцать двухъярусных коек в три ряда по обе стороны от этого окошка, большой деревянный стол в центре и скамейки из толстых струганных досок по его периметру, даже перегородка, которая отделяла унитаз от общей комнаты, и металлическая раковина умывальника были окрашены ядовитой зеленой краской. Всю эту картину окончательно утяжелял тусклый свет, излучаемый единственной лампочкой под самым потолком.

«Все выглядит, как в рассказе Карабанова», — подумал он, но, зная, что за ним наблюдают любопытные глаза заключенных, громко произнес: «Всем привет, меня зовут Эди, подскажете, где свободная койка».

Скоро камера ожила перебранками у умывальника и параши — это приводили себя в порядок обычные зэки. Блатные же продолжали пребывать в своем углу, видимо, намаявшись от ночного бдения. Только Слюнявый сидел за столом, глазами шаря по койкам, и отпуская нецензурные словечки в адрес очередников у параши.

Эди обулся и направился к зарешеченному окну, которое выходило на середину камеры. Для этого ему нужно было пройти мимо стола. Увидев идущего в его направлении Эди, Слюнявый театрально привстал и жестом указал на скамью, мол, присаживайся. Не обращая на это внимания, он прошел к окну. Сюда через натянутую поверх ржавой решетки мелкую капроновую сетку на форточке поступал свежий воздух. Постояв некоторое время под его освежающим потоком, Эди снял спортивную куртку и, повесив ее на спинку близстоящей койки, начал в медленном темпе выполнять физические упражнения, чтобы размять затекшие за ночь члены и одновременно продемонстрировать Бизенко, что, в отличие от него, он чувствует себя в камере уверенно. И делал их увлеченно, не обращая внимания на любопытные взгляды сокамерников, с хорошей амплитудой движения ног и рук и мощным акцентом при выдохе. Лишь только когда Слюнявый начал кривляться, пытаясь подражать ему, Эди окинул его пристальным взглядом, чего хватило тому, чтобы ретироваться и уйти к своим приятелям. Это вызвало смех со стороны невольных зрителей, на что Слюнявый отреагировал визгливым: «Дешевки, чё храпки

[21]

дерете? Заткнитесь, пока я…»

— Братан, не кипешуй

[22]

, мы с ними потом потолкуем, — прервал Слюнявого на полуслове Долговязый.

— Падлой буду, если каждого не шпокну

[23]

, надо мной смеяться посмели, да я за это… — не унимался Слюнявый.

— Сказал же, потом разберемся, значит разберемся, — вновь донесся тот же голос, но Слюнявый продолжал сквернословить, корчить в сторону смеявшихся гримасы и изображать вульгарные жесты.

На авиабазе «Чкаловская» Эди и Артема встретил заместитель последнего — Владимир Минайков. Бывший спортсмен и прекрасный контрразведчик. В его активе числилось несколько удачных операций по посольским резидентурам стран главного противника.

Как только они разместились в «Волге», Володя, плюхнувшись на штурманское место, скомандовал водителю ехать и, развернувшись к пассажирам на заднем сиденье, начал рассказывать:

— Сафинский и Моисеенко были взяты в комплексную разработку после первого же сообщения о них из Минска. Сафинский находится в поле зрения 5-го Управления как один из ярых антисоветчиков. Он связан с зарубежными сионистскими центрами. Есть данные, что он осуществляет для них вербовочную работу среди негативно настроенных к советской действительности людей. Руководитель управления очень заинтересовался открывшейся возможностью направить к нему контрразведчика и предложил Маликову дать ему возможность встретиться с вами. Так что завтра вполне можно ожидать продолжения.

Моисеенко известен нам давно. С ним в свое время был установлен оперативный контакт на уровне доверительных отношений. Какой-либо ценной информации от него не поступало. Поэтому переведен в пассив. Но иногда к нему обращаются, чтобы подосветить того или иного иностранца. Обладает связями с сотрудниками иностранных посольств в Москве. Его регулярно приглашают на дипломатические приемы, частый гость чиновников на Старой площади, более того, является официальным консультантом одного из отделов ЦК, участвующих в выработке предложений по вопросам внешней экономической политики. Иногда включают в состав партийно-советских делегаций, выезжающих в страны Европы для установления и развития отношений с братскими партиями. В настоящее время принимаются меры по оборудованию его квартиры средствами технического контроля, установлению и проверке связей. Имеются фото— и видеоматериалы.

Дослушав Минайкова до конца, Артем спросил:

Через пару часов Эди доехал до Кунцева и с помощью таксиста быстро нашел нужный дом. На звонок в квартиру Елена сразу приоткрыла дверь на длину ограничительной цепочки и спросила:

— Это вы звонили?

— Да, — ответил Эди и протянул ей конверт надписью сверху, чтобы могла увидеть почерк своего отца.

Елена опустила взгляд на конверт и отстегнула цепочку. Затем, распахнув дверь, предложила зайти, а сама нетерпеливо извлекла из конверта письмо. Прочитав лишь первые строки, заплакала и, ничего ему не говоря, бросилась в одну из комнат.

Эди некоторое время постоял, прислушиваясь к доносящимся из комнаты рыданиям, а потом прикрыл входную дверь и присел на стоящий около шкафчика стул. Ему хотелось пройти в комнату и попытаться утешить ее, сказав, что жизнь продолжается и потому надо надеяться на то, что отец вернется к ней. Но, не зная, как она отнесется к его словам, продолжал сидеть, прислонившись затылком к прохладной стене, чтобы как-то успокоиться самому и унять возникшую в сердце боль за судьбу этой еще совсем юной девушки, которая из-за предательства отца осталась одна в этом многосложном мире.

Закрыв за Артемом дверь, Эди принял душ и, завернувшись в мягкое банное полотенце, прилег на кровать, чтобы хоть немного отдохнуть до предстоящего непростого разговора с Бузуритовым. Что он будет именно таким, он не сомневался. Но, неожиданно вспомнив о совещании у зампредседателя накануне своего вылета в Минск и слова, сказанные им при его завершении, он резко встал и, глядя в зеркало на свое отображение, иронично произнес:

— Как же, майор, ты мог забыть, ведь он в присутствии начглавка потребовал от тебя по прибытии в Москву доложиться ему лично. Нехорошо, уже почти целые сутки здесь, а указание большого начальника не выполняешь. Ну-ка быстро собирайся и двигай к нему.

После чего, не мешкая одевшись, отправился на Лубянку.

В приемной зампредседателя, к его радости, кроме дежурного офицера, никого не было. После того как Эди объяснил причины своего прихода, дежурный бросил взгляд на лежащий перед ним лист контроля поручений своего руководителя и тут же доложил о посетителе.

Через десять минут Эди вызвали в кабинет зампредседателя. Как только за ним закрылась дверь, он в установленном порядке доложился о своем прибытии.

Эди пришел к театру раньше назначенного времени, чтобы иметь возможность оглядеться. Для этого прошел на площадь перед ним и, присев на одну из свободных скамеек у фонтана, стал ждать Елену. Скоро он увидел ее среди людей, идущих от станции метро. Она была не одна — рядом шел Даниил и о чем-то говорил, активно жестикулируя руками. Как только они вышли на площадку, он взял ее за руку и остановил, но девушка вырвалась и, уже не обращая внимания на его слова, продолжила движение.

Эди, не зная, как ему быть в этой ситуации, еще некоторое время продолжал сидеть. Но, дождавшись, когда она поравнялась с ним, сразу встал и шагнул к ней.

Елена сразу заметила его и, улыбнувшись, спросила:

— Я опоздала?

— Нет, я раньше пришел, — ответил Эди, видя углом зрения, как Даниил мгновенно шагнул в толпу и прошел мимо.

В гостиницу они вернулись к двум часам ночи и сразу направились к Эди: нужно было, чтобы дежурная по этажу увидела их вместе. Это могло снять допустимые у наблюдающего за ним Сафинского или того, кто его заменил, вопросы, чем он занимался в последние часы ушедшего дня. Что такой интерес может быть, он не сомневался. И на самом деле, как только Эди появился у своего номера, услышал усталый голос этажной:

— Товарищ, звонили и спрашивали вас.

— Мне некогда было, я делом занимался, уважаемая, — несколько развязно бросил Эди, показывая рукой на Любу, которая стояла, навалившись на стену у номера.

— Я так и сказала, что нашему постояльцу не дают покоя женщины. Предложила позвонить утром.

— Как зовут, не сказала? — пошутил он, специально намекнув, что допускает звонок женщины. — Если что, пусть подходит, мы с кисонькой ее ублажим.