Огромная кукарача – красно-коричневый таракан, структурой своего панциря сильно смахивающий на черепаху, – с шумом и хлюпаньем допивала остатки пива из опрокинутой консервной банки. Когда пиво кончилось, кукарача медленно побрела в угол, приседая куда-то вбок, путаясь и заплетаясь в своих многочисленных конечностях.

Эта пьяная сцена – первое, что увидел Луис Хорхе Каррера, открыв глаза и обнаружив себя отнюдь не там, где он привык просыпаться по утрам. Единственным знакомым предметом в окружавшем его мире была консервная банка из-под пива. Все остальное было чужим и пугало. В доме, где обычно просыпался Луис, тоже были тараканы, но более скромных, почти приличных размеров и непьющие.

Мир проснувшегося Луиса на этот раз был замкнут в четыре стены, покрашенные или, скорее, обмазанные чем-то. Посреди комнаты на маленьком грязном столике валялись бутылки и остатки еды, облепленные муравьями. В темном углу, там, куда неторопливо и умиротворенно направлялась отдыхать кукарача, в довольно пикантной позе стоял резиновый манекен – женская фигура с облупленным носом и розовым чулком на правой ноге. Торчавший изо рта резиновой женщины окурок придавал ей зловещий и бандитский вид. Сам Луис лежал на широкой кровати среди измятых простыней голубого цвета под сенью массивного распятия, выточенного из черного дерева. Такие распятия висят над изголовьями кроватей во всех домах крестьян Эль-Параисо.

Луис встал, подошел к окну и увидел, что во дворе среди всяческой живности: поросят, взрослых свиней, кур и индюков, неизвестно почему собравшихся вместе, – лежала его собственная машина, перевернутая набок, и маленький черный поросенок весело пританцовывал вокруг.

Это было наваждение… Попытка Луиса обнаружить в комнате что-либо из своей одежды была крайне неудачной. Он нашел только носки, шнурок – и ничего больше. Особенно раздражало отсутствие часов. Не зная времени, пытаться вспомнить, что происходило вчера вечером и как он мог оказаться в этой хижине, казалось бесполезной и глупой затеей. Больше того – вспоминать было больно. Больно было двигать рукой, ногой, головой, больно думать…

Казалось, весь мир сговорился удивлять графа Хуана Сантоса Родригеса. Утро графа началось с того, что Луис встретил его в дверях своего дома и имел подозрительно здоровый вид. Граф не поверил своим глазам, когда Луис в знак того, что он действительно здоров, положил себе ногу за голову и застыл, стоя на другой ноге.

Пульс и давление Луиса оказались почти в норме, и он громко жаловался на «первобытный аппетит». Граф предложил ему вместо еды настой трав нежно-розового цвета, выпив который Луис облизнулся и весело посмотрел на графа.

Вопреки совету графа побыть пару дней дома, Луис собирался ехать в Университетский центр.

– Это все уже пустяки! – отмахивался он от уговоров графа. – Если мне не изменяет память, ты сам говаривал, что как только к человеку возвращается сознание, он должен и может контролировать свой организм. Не так ли? Вот этим я и займусь, с твоей конечно же помощью. Кстати, сколько я должен за эти замечательные чехлы? – Луис уже осмотрел «сакапунту», проверяя ее готовность к дальней, по масштабам Эль-Параисо, поездке. От его дома до Университетского центра было немногим больше тридцати километров.

– Это пустяки, Луиси! – ответил граф, неуловимо передразнивая интонацию Луиса. – Ты бы мог оказать мне большую услугу, если бы побыл сегодня где-нибудь поблизости. Я хотел бы, чтобы мы сделали несколько анализов. Сейчас я еду на операцию, а через два часа буду ждать тебя. – Граф смирился с поездкой Луиса, но решил после операции взять его под плотный контроль. Анализы были не нужны. Хуан чувствовал, что Луис здоров.