Эпоха викингов стала главным потрясением для Европы в конце раннего Средневековья. Однако «внезапное» начало походов скандинавов на Запад в дейстительности не было таким уж спонтанным — ему предшествовал длительный и чрезвычайно интересный период культурной истории Северной Европы. Так называемый римский железный век и вендельский период породили яркое художественное ремесло, самобытный эпос, сформировали во многом уникальную скандинавскую мифологическую систему. Именно в эту эпоху возник феномен культуры, ставший визитной карточкой Скандинавии, — морской поход викингов. Книга, в которой анализируется фаза бурного подъема цивилизации Северной Европы, адресована не только специалистам-историкам, культурологам, археологам и религиоведам, но и всем читателям, интересующимся проблемами прошлого Европейского континента.
Предисловие
Северная Европа раннего Средневековья представляет собой классический полигон междисциплинарных исследований. Комплексный характер научных подходов предопределен тем, что она лежит на грани водораздела письменных и археологических источников, в совокупности исчерпывающих наши информационные ресурсы. Общий фокус этих источников приходится, в том числе, как раз на эпоху викингов, ибо предшествующие события существенно слабее освещены письменной традицией, для последующих же эпох, напротив, уже археологические источники дают лишь вспомогательную информацию. Именно поэтому Скандинавия эпохи викингов (конец VIII–XI вв.) давно и успешно подвергается компаративистским исследованиям, результаты которых позволяют вполне рельефно охарактеризовать базовые черты и конкретные проявления культуры региона в этот период.
Вместе с тем совершенно отчетливо ощущается крайняя односторонность взгляда на этот период — односторонность прежде всего хронологическая. Вся предшествующая история культуры Северной Европы неизбежно оказывается в тени периода заморских походов скандинавов в VIII–XI вв. Между тем культура Скандинавии, да и германских континентальных племен начала и середины I тыс. н. э., была не менее, а во многих отношениях существенно более ярким явлением. В данном случае мы имеем дело с классической аберрацией, когда более близкое кажется более значимым, более известное — одновременно и более существенным. В действительности же дело обстоит как раз наоборот: чем раньше «переведена стрелка» на пути культурной истории, тем дальше расходятся культурные потоки и, соответственно, тем существеннее изменения, порожденные именно этой «цивилизационной развилкой» в наши дни.
Северная Европа в течение нескольких столетий, предшествовавших началу походов викингов на Запад, прошла длительный и чрезвычайно интересный путь развития. Будучи прародиной нескольких этнических общностей, кардинально изменивших историческую судьбу европейского континента, — в частности, кельтов и германцев, — она на рубеже старой и новой эры послужила отправной точкой большинства импульсов, сформировавших в результате новую средневековую Европу. Великое переселение народов, осуществлявшееся, прежде всего, германскими племенами, стало мощнейшим культурогенетическим импульсом. Но в результате импульс этот, отраженный и несколько измененный, вернулся на Север, инициировав формирование чрезвычайно самобытной и яркой культуры вендельского времени (VI–VIII вв.). Вендельская эпоха не только стала одной из вершин североевропейского культурного пространства, но и послужила базой окончательного формирования «цивилизации северных морей», расцвет которой пришелся на эпоху викингов. Это единство явилось своеобразной альтернативой почти угасшему в тот момент очагу средиземноморской цивилизации. Характерно, что именно скандинавская версия «героического века» стала эталонной на весьма обширных пространствах от Британских островов до Урала.
Первая реальность
Северная архаика
Развернувшаяся на территории Европы историческая драма протяженностью в несколько тысячелетий, в виде которой предстает перед нами формирование исторического пространства наиболее развитого ныне континента, содержала в себе немало весьма ярких и значимых эпизодов, чрезвычайно серьезно влиявших на последующий ход событий. Исторически одним из наиболее ранних общеконтинентальных катаклизмов стало возникновение общностей, послуживших базовой средой для формирования индоевропейцев. Чрезвычайно многообразная литература, существующая в области данной проблематики, свидетельствует как о важности вопроса, так и о его окончательной нерешенности (неразрешимости?). В качестве прародины индоевропейцев (арийцев) издавна предлагались регионы, столь далеко отстоящие друг от друга, что, кажется, общим у них являлось лишь расположение на территории Старого Света. Пространства от Индии до Атлантического океана в разное время выступали как возможное прибежище праэтноса, игравшего столь важную роль в жизни всего человечества.
Тем не менее если следовать наиболее взвешенным и аргументированным археологическими данными свидетельствам, то ареал поисков все же существенно сужается. По крайней мере, в числе таковых наиболее вероятных претендентов могут рассматриваться сугубо европейские (в географическом смысле) территории — Европейский Север и зона южнорусских степей, прилегающая к Черному морю с севера. Аргументация «за» и «против» применительно к каждой из этих зон наличествует как в достаточно представительной на сегодняшний день библиографии, так и в существующих обзорах теоретических концепций (136; 75-118).
Следует отметить, что вся совокупность данных, как и общие рассуждения, конечно же, делают более привлекательной скандинавскую версию. Несмотря на «компрометирующее» ее использование общих положений теории Г. Коссинны и его сторонников германской официальной идеологией эпохи Третьего Рейха, эмоциональное опровержение пангерманизма и идеи априорного расового превосходства германцев над прочими этносами не может заслонить чрезвычайно важной роли Севера в целом и Скандинавии в частности в процессе культурного развития Европы в послеледниковый период. В настоящее время наблюдается совершенно отчетливое возрождение традиции северной локализации индоевропейской прародины, долгое время находившейся в вынужденно угнетенном состоянии. Антропологические данные достаточно отчетливо указывают на Северную Европу как на регион чрезвычайно давнего и постоянного места обитания наиболее близких к доминантному арийскому типу относительно рослых долихоцефалов. Непрерывность культурно-исторической традиции в Скандинавии на протяжении нескольких тысячелетий, а также отсутствие отчетливых следов внешнего вторжения сколько-нибудь значительных контингентов населения, по крайней мере позднее 1500 г. до н. э., свидетельствуют, во-первых, о стабильности регионального развития, не отягощавшегося заметными катаклизмами, а во-вторых, о предпочтительности теории автохтонности формирования культуры боевых топоров.
Культура боевых топоров, расцветающая на землях, омываемых Северным и Балтийским морями в конце III тыс. до н. э., и рассматриваемая как наиболее реальный претендент на идентификацию с ранними индоевропейцами, демонстрирует относительно высокий уровень развития материальной стороны культурного целого. К тому же она имеет отчетливо выраженный военный характер. Обилие и высокое качество производства сверленых топоров, представлявших в дометаллических обществах наиболее эффективный тип наступательного вооружения преимущественно ближнего боя, несомненно, говорит в пользу определенной сверхординарной воинственности владевшего ими населения. Разумеется, эти топоры должны были совмещать в себе воплощение также и определенных социальных (властных, культовых) функций, как совмещали боевую и репрезентативную функции в Средние века булавы и шестоперы, однако главной и первостепенной задачей боевого топора всегда остается применение в боевых действиях. Широкое распространение столь мощного оружия свидетельствует о реализации его носителями весьма далеко идущих агрессивных намерений. Не случайно высказывается мысль о собирании ими дани и о наличии первичных форм организованного и упорядоченного подчинения сопредельных и стадиально более отсталых племен в бассейнах северных морей, в частности, носителей древнейшей культуры региона — маглемозе (136; 108).
Впрочем, северная (нордическая) теория не дает окончательного ответа на вопрос о том, как именно формировалась культура боевых топоров. Также популярная теория, связывающая праиндоевропейцев с южнорусскими степями, вызывает интерес в силу хотя бы того, что традиция обретения исторической прародины именно здесь, в бассейне Дона-Танаквисля-Танаиса, рельефно представлена в скандинавском литературном наследии. Сага об Инглингах отчетливо локализует Великую Свитьод именно здесь (88; 2). Несмотря на многочисленные аргументы, препятствующие утверждению северо-причерноморской локализации прародины арийцев вообще и германцев в частности (38; 126–134), а также вполне аргументированную версию формирования этой традиции в период готского завоевания и торжества готов в Северном Причерноморье, возможность миграции такого порядка и направленности совсем отвергнуть нельзя. Однако перемещение в Ютландию и Скандинавию предков носителей боевых топоров все же весьма гипотетично. В этом контексте на первый план выходит вопрос автохтонного, скандинавского генезиса этой культуры.
Историческая экспозиция
Scandza
, загадочная
Ultima Thule
и населяющие ее племена стали органической составной частью античной картины мироздания, по существу, с 30-х гг. IV века до н. э., после плаваний Пифея из Массалии, получивших скандальный, но громкий резонанс в Средиземноморье (113; II). Знакомство с крайним пределом обитаемого мира на севере имело в большей степени познавательное значение, а трудности путешествия туда пока еще значительно превосходили потенциальную экономическую или иную заинтересованность. Поэтому племена Германии и Скандинавии какое-то время оставались для римлян и греков не более чем забавной загадкой и поводом для научных споров.
Провозвестником грядущего Великого переселения народов, хотя и удаленным от него во времени, стало нашествие племен кимвров и тевтонов. В конце II в. до н. э., некий катаклизм заставил два племенных коллектива, проживавших на территории Ютландского полуострова, покинуть по крайней мере большую часть своей территории и отправиться на юго-восток, в континентальную Европу. Сам по себе этот факт стал столь примечателен и нашел резонанс в исторической литературе лишь в силу того, что кимвры и тевтоны, чье переселение типологически мало чем отличалось от сходных переселений носителей неолитической культуры севера или культуры боевых топоров в предшествующее время, стали первыми достоверно германскими племенами, вторгнувшимися в Европу, и столкнулись с обладавшей развитой письменной культурой римской цивилизацией, в силу чего их деяния стали достоянием истории. По существу, это был первый шаг Великого переселения народов. Но ведь и экспансия викингов была завершением этой эпохи, оторванным от ее формального завершения цезурой почти в три столетия.
Большая петлеобразная траектория, оставленная кимврами и тевтонами на исторической карте материка на протяжении, по меньшей мере, 12 лет, пролегала в непосредственной близости от территорий Римской республики либо непосредственно в ее пределах и завершилась в Северной Италии двумя катастрофическими для германцев битвами.
Однако до этого варварам удалось в течение нескольких лет не только расселяться в Галлии, осваивать новые для них земли, но и благополучно нанести римлянам несколько серьезных поражений. В 113 г. до н. э., перейдя Альпы, кимвры и тевтоны впервые столкнулись с римскими легионами и нанесли им тяжелейшее поражение близ Аквилеи. По непонятным причинам они не двинулись в слабо защищенную Италию, а отправились на запад. К германцам примкнули многие галльские племена, и в течение нескольких лет римляне потерпели еще ряд поражений, в частности наиболее тяжелое — при Араузионе в 105 г. до н. э. И вновь, вопреки очевидности, германцы, проигнорировав лежавший перед ними Апеннинский полуостров, двинулись на Пиренеи. Однако, встретив там сильное противодействие местных племен, кимвры и тевтоны повернули обратно в Италию. На финальном этапе этой коллизии сам Вечный город был под угрозой, как и вся Италия. И лишь полководческий талант Гая Мария, реорганизовавшего легионы и вдохновившего их на боевые подвиги, да еще разобщенность германцев, давших разбить себя по частям, спасли Рим и позволили всемирной истории идти именно в том направлении, которое нам известно. Племена двинулись в Северную Италию разными путями: тевтоны — с запада, а кимвры — с севера. В результате при Аквах Секстиевых в 102-м и Верцеллах летом 101 г. до н. э. пришельцы были окончательно разбиты.
Уже тогда удивительное упорство и воинственность германцев, их самоотверженность и презрение к опасности стали для римлян недвусмысленным намеком на то, кому именно в недалеком будущем суждено стать их главными противниками на исторической сцене. Германские женщины, сражавшиеся в последней битве наравне с мужчинами и предпочитавшие самоубийство пленению, остались в римской литературе примером твердости характера, в дальнейшем все более и более связываемых классической традицией именно с германцами.
Скандинавия в I тыс. н. э
Рубеж нашей эры был ознаменован оформлением в Северной Европе племенных образований, которые являются непосредственными предками ныне обитающих в Скандинавских странах народов. Относительной монолитностью отличалась племенная картина в Швеции. Существовавшие здесь племена свеев (
Svear
, свионы Тацита) и гетов (
Gotar
, геаты, гауты «Беовульфа») не только надежно прослеживаются по топонимическим памятникам, но и относительно неплохо освещены письменными источниками. Несколько сложнее была картина в Дании. Являясь естественной перемычкой между Скандинавией и континентом, Ютландия всегда была транзитным путем для переселяющихся племен. Не вызывает сомнения, что в начале письменного периода истории мы можем говорить со всей определенностью о проживании здесь собственно ютов, оставивших свое имя в названии полуострова и переселившихся затем в Кент на юго-востоке Англии. Помимо них здесь, несомненно, обитала какая-то часть англов и саксов, однако они расселялись в основном на сопредельных континентальных землях в Северной Германии. В рамках этой структуры на полуострове оформляются племена данов, игравшие всевозрастающую роль в ходе последующих веков. К сожалению, археологические данные мало что могут сказать о путях перемещения племен этого периода, а идентификация археологических находок с конкретными племенными коллективами крайне проблематична. Можно предположить, что предки данов вышли, собственно, со Скандинавского полуострова, из Сконе (125; 10), равно как и то, что они окончательно сформировались уже в самой Ютландии. Особенно мозаична племенная структура Норвегии. Формирование протогосударственных структур шло здесь на основе постепенного собирания небольших племен, число которых было достаточно велико. Понятие «Норвегия»
Nordwegr
— Северный путь) является в большей степени географическим, чем этническим термином и именно так формировалось (14; 12). Племенная пестрота и несколько замедленные процессы социального и культурного развития определялись некоторой периферийностью Норвегии в системе Швеция — Ютландия.
Эпоха Инглингов: миф, эпос или история?
История вендельской эпохи не написана, как и история римского железного века в Скандинавии. Более того, вряд ли она вообще когда-нибудь будет написана. Состояние источников таково, что представить себе событийный ряд, наполненный некой непрерывной (или относительно непрерывной) вязью исторических фактов совершенно невозможно. Практически полное отсутствие дат — вернее, абсолютных датировок — уже само по себе переводит это время в разряд «доисторических». Многочисленные имена, — а у нас нет основания считать их совершенно легендарными, речь идет лишь о степени этой легендарности, — придающие эпохе подлинное лицо, также не создают прочной основы для позитивистского исторического повествования. Мы можем говорить скорее о тенденциях и культурных феноменах, а также о вполне логичной и устойчивой последовательности определенных исторических событий, не привязывая их, однако, к точным датам. Подобно тому, как рунологи чрезвычайно осторожно описывают обнаруженные надписи, относя их к одному из трех больших периодов рунической письменности и не пытаясь покушаться на большее, именно по этому образцу и может быть воссоздана история вендельского периода.
Мы располагаем, к счастью, чрезвычайно ценными источниками — такими как «Сага об Инглингах» Снорри Стурлусона и «Деяния датчан» Саксона Грамматика. Несмотря на известную легендарность, геометрически возрастающую от глав, посвященных более позднему периоду, к главам, описывающим седую древность Севера, эти произведения являются нашим единственным историческим источником. Кроме того, исследователи на протяжении, по меньшей мере, нескольких последних веков неоднократно подвергали эти произведения тщательному источниковедческому анализу, стремясь отделить от правды очевидный вымысел либо легенды. В результате мы можем признать высокую достоверность сообщаемой информации и рассматривать ее либо как прямой источник, либо как повод и основу для определенных выводов и исторических конструкций.
Итак, скандинавская традиция начинает собственную историю с правления Одина в Великой Свитьод. Разумеется, «история глазами Инглингов», властителей Швеции и Норвегии, по сути своей «шведоцентрична». Однако сам праисток Швеции, локализуемый традицией в бассейне Танаиса (Дона), указывает на отголоски весьма давних исторических преданий, сохранявшихся в «фоне» этой традиции в течение длительного времени. Существующая литература, посвященная этому вопросу, не позволяет вынести окончательный вердикт касательно прародины древних германцев, однако сам факт сохранения этой информации, а также ее контаминация с проблемой индоевропейской прародины и готской проблемой весьма симптоматичны.
Один, правление которого современной наукой хронологически вписывается в рубеж эр, выступает в этой, весьма демифологизированной, версии в качестве не только своего рода культурного героя, но прежде всего в ипостаси мудрого и отмеченного явной харизмой правителя:
Дань географическому детерминизму
Устойчивая зависимость человеческих коллективов от окружающей их природной среды обусловлена, прежде всего, биологической природой человеческого организма. Абсолютная заданность и предопределенность этой природы вынуждают сообщества людей находиться в известных и достаточно узких — с точки зрения физики — пределах, которые допускают само их физическое выживание и воспроизводство. В то же время поверхность Земли почти повсюду допускает (за редким исключением) существование человека, в силу чего большинство пространств суши было освоено еще в древности.
Известно, что первые цивилизации возникают в сравнительно теплых и благополучных, с точки зрения наличия ресурсов, регионах. В то же время также давно подмечено, что оптимальным для бурного и устойчивого развития общественного, материального и культурного прогресса является умеренный климатический пояс. С одной стороны, он дает социумам, его населяющим, относительно адекватное количество ресурсов. С другой — населяющая его общность постоянно находится под определенным давлением среды, не катастрофическим, как правило, но все же достаточно ощутимым для того, чтобы не позволять общности «расслабляться». Иными словами, в умеренном поясе природа, предоставляя материальную основу существования, параллельно постоянно воспроизводит стимулы для совершенствования культурных институтов, преобразующих эту основу в потребляемые блага. Поощряя, природа постоянно угрожает. Европа, наиболее последовательно подпадающая под данную характеристику, самой логикой истории, а вернее, логикой географии, была предназначена к своей культуртрегерской миссии в течение II тыс. н. э.
Блестящая характеристика географической составляющей исторического процесса принадлежит перу Ф. Броделя:
В данном случае автором отмечен весьма показательный результат существования последовательно сменяющих друг друга обществ, которые, наследуя одно другому, продолжают, однако, использовать в качестве основы своего бытия одну и ту же среду обитания. Линия развития средневековой Европы, вырастающей из развалин Рима, была именно такой. Однако Бродель рассуждает именно о средиземноморском варианте цивилизации, частным случаем которой служит цивилизация галльская (Бродель анализирует Францию). В сущности, все Средиземноморье, выработав в самом начале своего цивилизованного пути, на заре талассократий, определенные стереотипы культурной деятельности, сохранило их как наиболее оптимальный способ решения воспроизводящихся проблем и в почти неизмененном виде пронесло до наших дней — не только до конца Средневековья.
