Буря утихла, и теперь, после долго бушевавшего ненастья, река умиротворенно катила свои воды. Сквозь тяжелые серые тучи едва пробивались слабые лучи весеннего солнца, а ветер был злобным и колючим. До самого горизонта простирался пустынный берег, лишь кое-где покрытый редкой травой. Еще недавно яростно разбивавшиеся о него волны сейчас тихо плескались — Рейн словно отдыхал после бури, а может, собирал силы для нового штурма. В воздухе пахло туманом, и серая дымка окутывала небо над рекой — противоположный берег едва виднелся за серой пеленой. Хотя зима в этом году необычно рано сдала позиции, чувствовалось, что весна еще не одержала окончательной победы.

В монотонный шелест волн влился приглушенный рокот. На гребне холма появилась цепочка тёмных силуэтов, топот лошадиных копыт становился все громче. Перепуганный ворон с карканьем выпорхнул из зарослей кустарника, где он укрывался от ненастья. Маленькие точки вдалеке сформировались в четкие контуры: по склону холма к воде спускалась вереница всадников. Копыта лошадей, увязая в мокром песке, оставляли глубокие следы — но они тут же исчезали, будто река давала понять людям, как преходяще любое их деяние. Стряхнув с оперения последние капли влаги, ворон совершил еще один круг над водой, а затем улетел прочь.

Отряд представлял собой жалкое зрелище. Одежда всадников была изорвана и заляпана грязью, некогда сияющие железные латы утратили блеск. С ожесточенными лицами, скрючившись в седлах и мертвой хваткой вцепившись окоченевшими руками в поводья, воины продвигались вдоль берега Рейна. Многие из них были ранены, о чем свидетельствовали окровавленные повязки, иные даже не считали нужным перевязать раны. Из последних сил они держались в седлах. Тела лошадей блестели от пота, несмотря на холод. Белые клочья пены срывались с их губ, слышно было тяжелое дыхание загнанных животных. Не зная отдыха, они мчались многие часы, а может, и дни. Всадник, возглавлявший отряд, внезапно натянул поводья, поднял руку и гортанно вскрикнул. Один за другим его спутники тоже остановились, расположившись тесным полукругом. Кони беспокойно били копытами, стремясь поскорее к реке, к водопою.

— Остановимся здесь, — прозвучал приказ предводителя. — Лошади нуждаются в отдыхе.

Внешне этот человек ничем не отличался от остальных рыцарей. Одежда его была такой же простой, оружие покрыто зазубринами и высохшей грязью. Ростом он был даже ниже иных своих спутников. Единственным, что привлекало взгляд, были его шлем и щит, выкованные из черной стали. Массивный шлем венчали два орлиных крыла, оттенявших резко очерченное, изборожденное морщинами лицо, заросшее густой черной бородой. Круглый боевой щит, как и шлем, казался несколько громоздким. Одет всадник был в национальный костюм норманна: черный камзол и перевязь из прочного грубого сукна не обременяли никакие украшения. Кожаные перчатки и сапоги были подбиты узкими полосками черненого железа. На плечи наброшен длинный плащ — единственная деталь костюма не черного, а темно-красного цвета.

Обратный путь показался Хагену короче, чем утром. Да и лес было теперь не узнать: туман рассеялся, яркий солнечный свет заливал окрестности, недавно казавшиеся мрачными, несущими угрозу.

Но все-таки Хагену становилось не по себе при воспоминании о таинственной избушке, старухе и ее предсказании.

«Тебя погубит женщина, Хаген из Тронье!» Голос старухи звучал в ушах настолько отчетливо, что он готов был остановиться и оглянуться: не догнала ли она его. Хаген прибавил шагу. Издалека доносился шум рейнских волн; высоко в небе показалась маленькая черная точка. «Ворон, — подумал Хаген, — Предвестник несчастья».

Хаген остановился и, нахмурившись, взглядом проследил за полетом птицы. Холодок пробежал по его спине. «Хаген из Тронье, — Он насмешливо поджал губы. — Видели бы тебя сейчас при дворе Вормса!»

Плотнее запахнув плащ, Хаген начал быстро подниматься по склону холма. Внешне он был сдержан и спокоен, каким знали воины своего предводителя.

На следующее утро Хаген вопреки обыкновению проснулся поздно. Было уже светло, теплые лучи солнца проникали в комнату сквозь маленькое окошко башни. Весна заявляла о себе вовсю: над зубцами крепостных стен стояла золотая дымка. Броня и щиты стражников на башнях сверкали на солнце, и даже Рейн оделся в праздничный наряд, играя и переливаясь, словно жемчужная нить. Весна торжественно вступала в свои права, земля просыпалась от зимнего оцепенения.

Хаген приподнялся на жестком ложе и провел рукой по лбу: голова гудела. Вечером Гунтер настоял, чтобы Хаген остался до конца праздника. К себе он вернулся далеко за полночь. К тому же он выпил много вина — слишком много после долгих ночей, проведенных без сна в седле. Но по крайней мере Гунтер больше не заикался о предстоящем походе в Исландию, и остальные тоже не касались этой темы. На открытую рану не подсыпают соли.

До слуха Хагена донеслись чьи-то поспешные шаги, в дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь разрешения, ввалился Ортвейн из Меца, племянник Хагена.

— Хаген! — воскликнул он с порога, — Король вызывает тебя. Срочно.

Тронье машинально протянул руку к столу, где наготове лежали оружейная перевязь и шлем; камзол был на нем — он спал в одежде. Ночи были еще достаточно холодны, чтобы довольствоваться теплом одеяла и накинутой поверх медвежьей шкуры.

В маленькой каморке старой башни царила тишина. Сквозь наполовину прикрытые ставнями окна сюда проникали узкие полоски света, снизу едва слышно доносился приглушенный топот конских копыт, взволнованные голоса, скрип колес. Вормс стряхнул с себя оцепенение напряженного ожидания, и теперь улицы были заполнены оживленно суетящимися горожанами.

«Ну, — ехидно подумал Хаген, — день сегодня необычный. В крепость прибыли гости, да еще какие! Зигфрид, победитель дракона, со своим легендарным войском».

Он подошел к окну и распахнул ставни. Гунтер назначил на вечер торжество в честь повелителя нибелунгов, и подготовка к нему шла полным ходом. В окрестные деревни направлялись целые отряды, чтобы закупить у крестьян вина и мяса: крепостные погреба опустели за долгую зиму. На площади собрались певцы и музыканты в ожидании предстоящего вечера. Хаген высунулся из окна. Ни спутников Зигфрида, ни их лошадей видно не было. Все вокруг выглядело мирным и радостным, город облачился в праздничное убранство. Но Хагена не покидало тягостное ощущение незримой угрозы.

За окном противоположной башни промелькнула какая-то тень. Хаген поднял взгляд, пристально вгляделся в маленькое окошко, затем резко развернулся и быстро вышел в коридор. Сбежав по лестнице вниз, он обогнул здание и стал подниматься по лестнице с противоположной стороны. Услышав доносившийся из тронного зала разговор, он остановился. Гунтер и его братья отправились к себе, и даже Зигфрид удалился в свои покои — во всяком случае, он собирался это сделать. Может, Гунтер вернулся, чтобы отдать распоряжения к предстоящему празднику? Тогда ему предоставлялась редкая возможность поговорить с королем с глазу на глаз.

Решительным шагом Хаген направился к тронному залу. Голоса стали громче: разговаривали мужчина и женщина.

По дороге к покоям Гунтера он не встретил ни одного человека, хотя отовсюду доносились возбужденные голоса и топот ног. Громовой голос Румольда был слышен издалека, и Хаген не мог сдержать улыбки, слыша его ворчливые реплики. Если кому-то довелось столкнуться с ним на поле битвы, то он ни за что бы не поверил, что этот гигант с таким же воодушевлением может заниматься приготовлением еды и изобретением новых изысканных кушаний.

Вопрос о том, чья гибель — Хагена или Румольда — стала бы для Вормса большей утратой, часто задавался, но так и не был выяснен.

Остановившись перед дверью королевских покоев, он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Он бывал здесь редко: Хаген не любил сам, когда нарушали его покой, и уважал такое же стремление в других.

Гунтер был один. Он сидел в кресле откинувшись и широко раскрытыми глазами смотрел в окно, куда-то вдаль. Только вот взгляд его был пуст, лицо казалось усталым и осунувшимся. Хаген вдруг ощутил прилив глубокой нежности и любви к нему.

Отцу Гунтера у смертного ложа он поклялся защищать его сына, помогая нести все тяготы унаследованной власти. Но за одиннадцать лет, прошедших с того дня, дружба их переросла в глубокую взаимную привязанность. Хотя Хаген был старше Гунтера всего на десять лет и они могли бы быть братьями, он любил короля как собственного сына. Гунтер часто задавал ему вопрос, почему он оставался здесь, в Вормсе, его полководцем, хотя у себя дома, в Тронье, сам мог бы править страной и народом. Хаген всегда отвечал, что Тронье — маленькое бедное королевство, где царит холод и тьма бесконечных ночей. Земля эта не привлекает завоевателей, и охранять ее не от кого. Да к тому же сам он уже стар, и теплое, ласковое солнце Бургундии привлекает его куда больше. В Тронье же ему совершенно нечем было бы себя занять, кроме охоты на волков да песцов. Все эти причины действительно были обоснованны и служили ответами на вопросы короля.

Море в этот день, казалось, с особой яростью решило обрушиться на каменные стены замка Тронье. Поверхность океана почернела, пенистые волны с такой силой разбивались о камень, что крошечные капельки воды долетали до зубцов крепостных стен, смешиваясь с хлопьями снега, вздымаемыми ураганным ветром. На юге, где должна была быть видна линия, разделявшая поверхность воды и бушующие тучи, было черным-черно. Точно воплотившийся в стихии гнев богов обрушился на землю, заставляя души людей замереть в испуге.

Три недели уже свирепствовала непогода, и так будет продолжаться еще долго. Такой бури никогда не видели те, кто боролся с волнами там, внизу, на крошечном суденышке.

Хаген подался вперед, вглядываясь в то и дело пропадающую в снежном вихре маленькую точку. Наблюдатель на башне увидел корабль уже полчаса назад, и Хаген, закутавшись в меховой плащ, поспешил на крепостную стену. Судно приближалось очень медленно. Несмотря на сильный ветер, надувавший широкий белый парус, ладья с трудом боролась с течением. Высоко задранный киль, украшенный головой лошади, то и дело пропадал за серой стеной воды. Хагену казалось, что сквозь завывания бури он слышит пение натянутых до предела снастей, скрип деревянных весел, отрывистые команды.

На самом деле корабль, конечно, был слишком далеко, и слышать Хаген мог лишь завывание ветра да грозный рокот волн, разбивавшихся далеко внизу о гранитные стены крепости. Виден же был только белый парус, мелькающий за сплошной завесой шипящей пены.

Воображение Хагена подогревало его необычное возбуждение. Тронье и вправду находился на краю света, редкий парусник заплывал в коварные северные воды, тем более в пору весенних бурь, превращавших и без того опасные лабиринты фьордов и шхер в смертельные ловушки. И корабль этот был не просто каким-то неизвестным судном. На мачте его развевался кроваво-красный вымпел, а на белоснежном парусе ярким пятном алела распустившаяся роза.

— Откуда вы? — повторил вопрос Хаген. В тронном зале замка Тронье собрались Данкварт, Фриге, принесший с собой теплые пледы и кружку с обжигающим метом, и капитан потерпевшего крушение «Хенгиста». Напряжение последних часов сменилось усталой расслабленностью. Хаген несколько раз спускался из крепости на берег, помогая перетаскивать оставшихся в живых матросов. Тронье был маленькой крепостью, не приспособленной к приему гостей — тем более полутора десятков израненных, обессилевших людей. Они сделали для пострадавших все, что было в их силах, и теперь Хаген чувствовал себя бесконечно усталым. — Кроме того, он до костей промерз, и незрячий глаз опять начал болеть — как и всегда, когда он чрезмерно утомлялся. Однако он тщательно сдерживал лихорадочное нетерпение, вручая Арнульфу кружку с метом и вновь задавая свой вопрос.

Моряк пригубил дымящийся напиток, с наслаждением грея руки о кружку. Хаген укутал его меховым пледом, усадив на самое теплое место в зале, прямо возле камина. Арнульф был уже немолод — возможно, старше его самого, но при этом далеко не столь крепкого сложения. Было удивительно, как ему вообще удалось выжить.

— Ты будешь отвечать? — взвился Данкварт.

Хаген взглянул на него с упреком и сказал Арнульфу:

— Прости моего брата. Но после всего, что произошло…

Отряд продвигался на север, все глубже вторгаясь в белоснежные просторы ледяной пустыни, открытой всем ветрам. Хаген знал, что им предстоит битва, знал и то, что бой будет не на жизнь, а на смерть.

Конь его внезапно споткнулся о камень, скрывшийся под обманчиво гладким снежным настом, Хаген встрепенулся и слишком резко натянул поводья — скакун в ярости дернул головой и закусил удила. Хаген быстро оглянулся — не заметил ли кто его оплошности. Было бы неприятно, если бы кто-то из людей Арнульфа увидел, как он едва не свалился с лошади.

Но никто даже не повернул головы. Данкварт, закутанный в плащ из медвежьей шкуры, скакал сзади, так низко склонившись в седле, что Хаген начал сомневаться, не заснул ли брат на ходу. Остальные же — Арнульф с горсткой своих матросов и трое рыцарей из Тронье — вырвались далеко вперед, так что за густой пеленой снега виднелись лишь их смутные силуэты.

Хаген придержал коня, дожидаясь, пока его догонит Данкварт. Поравнявшись с братом, тот поднял голову — и Хаген вздрогнул. Данкварт был на десять с лишним лет моложе его, но узкое бледное лицо под глубоко надвинутым на лоб капюшоном выглядело сейчас старческим.

Хаген попытался улыбнуться, но сам почувствовал, как от холода и усталости улыбка на его лице застыла кривой гримасой.

Кто-то несильно, но настойчиво тряс его за плечо. Открыв глаза, Хаген увидел лицо склонившегося над ним брата.

— Данкварт? — заспанно пробормотал он. — Что…

Данкварт тут же приложил палец к губам, жестом приказывая Хагену встать и следовать за ним. Хаген разозлился: он устал и хотел одного — выспаться. Однако, кивнув, он осторожно выбрался из-под пледа и вскочил на ноги.

Холод пробрал до костей, когда он на несколько шагов отошел от костра — чтобы никто не смог их услышать. Снег больше не шел, и в бледном свете луны можно было разглядеть окрестности на расстоянии брошенного камня.

— Что случилось? — громко прозвучал голос Хагена в полной тишине.

Над лагерем витало молчание смерти. Костер потух, затоптанный копытами лошадей и заваленный безжизненными телами, кровь которых смешалась с пеплом.

Потрясенный жуткой картиной, Хаген застыл на месте. Он заранее предчувствовал, что их может ожидать что-то подобное, но разум не хотел мириться с этой трагедией. Он не ощущал ни слабости, ни боли, хоть шатался от усталости, а глубокая рана начала воспаляться. На первых вестников беды они наткнулись уже неподалеку от лагеря — снег был разметан копытами лошадей, но до последней минуты в душе Хагена теплилась надежда. И вот теперь он стоял у пепелища: снег был покрыт бурыми пятнами крови, повсюду разбросано оружие и клочья одежды, и всюду лежали трупы убитых товарищей…

Бой, судя по всему, продолжался недолго. Около половины отряда было застигнуто врасплох — они так и не успели проснуться, убитые на месте. Остальные же, кто успел схватиться за оружие, пали в неравном бою. Судя по следам, убийц было много, не менее дюжины вооруженных всадников, предательски напавших на горстку спящих людей. Они даже не потрудились прикончить всех мечами или копьями, многие тела были попросту растоптаны копытами.

— Они… они не пощадили даже лошадей, — пробормотал Данкварт.

Хаген оглянулся. Его любимая серая кобыла лежала с перебитыми ногами в нескольких шагах от пепелища. Снег рядом с нею потемнел от крови, в боку зияла страшная рана. Хаген опустился подле нее на колени, погладил по шее. Шкура была еще теплой.