Я смутно чувствовал, что когда-то уже был здесь. Я шел по тропе через бескрайние болота, тянущиеся к северу от фьорда. Высокие стебли травы с метелками на концах хлестали меня по лицу. Стояло раннее летнее утро. Птенец ласточки, еще не овладевший искусством полета, опустился слишком низко и упал, сломал крыло о стебель. Он лежал у моих ног и пронзительно пищал. Я наступил на него босой ногой, и меня замутило. Он погрузился в жидкую грязь, но моя ступня еще ощущала его трепет. Я убрал ногу, голова птенца торчала над водой, испуганные глаза с ненавистью смотрели на меня. Выхода не было — пришлось добить его, чтобы он перестал мучиться. Птицы гомонили уже вовсю. Между землей и небом плыла серая дымка, скоро солнце рассеет ее и станет жарко.

У меня за спиной у подножия горы притулилось несколько домов с амбарами для товаров, во фьорде стояли два торговых корабля. Старик, с которым я нынче ночью делил постель, поглядел на меня водянистыми глазами и сказал:

— Когда-нибудь здесь будут танцевать девушки.

И он тоже мечтал о женщинах в белых одеждах, о городах и мужчинах с кружками в руках. Когда я уходил, он еще спал. С глубоким почтением я поклонился ему — мудрецу, глаза которого затуманила тень смерти: дышал он с трудом.

На пологие лесистые склоны Слагена уже пришло утро. Теперь я иду вдоль реки. Она течет извиваясь и так узка, что мне ничего не стоит перепрыгнуть через нее. Я уже знаю, что в реку завели корабль. Осадка у него неглубокая. Над деревьями виднеется грозная и прекрасная голова дракона. У меня над головой в белесом небе кружатся две ласточки. Они понесли утрату и, конечно, считают меня убийцей. А я сам ищу человека, который бы не убивал, рассказы о людских злодеяниях преследуют меня и не дают спать по ночам.

Взгляд Асы, королевы Усеберга, устремлен вдаль.

— Это было в дни моей юности, — начинает она, обращаясь ко мне. — Он шел за мной по росе. Я была босиком, высокая трава намочила край моей юбки. В первый раз я тогда подумала, что он смотрит на меня, замечает, что на мне одето. Мысленно я все перебрала: юбка кроваво-ржавого цвета с синей полосой по бедрам, на шее платок, рубаха бледно-зеленая, словно трава, пробивавшаяся из-под старого снега. Самая искусная красильщица у нас в усадьбе майской ночью накопала нужных корней и выжала из них красящий сок. Я была юная, стройная, сильная, волосы цвета меди свободно падали на спину.

За мной шел он, Фритьоф, мой слуга, которого отец подарил мне, когда у меня прорезался первый зуб. Теперь мне было тринадцать, — ему семнадцать. Потом Фритьоф стал отцом Хеминга. Понимаешь, гость из неведомого, потом он стал отцом Хеминга! Фритьоф повсюду сопровождал меня, он ходил с длинным ножом, висевшим на поясе, а в тревожные времена брал с собой еще и короткий меч. Когда наступал вечер, служанки выгоняли его из моих покоев. Но Фритьоф спал у дверей и чуть что сразу вскакивал, однажды он даже вбежал ко мне. Ему что-то приснилось, так он сказал. Никто не знал его снов, кроме меня. Но я выгнала его прочь.

В то утро на нем была зеленая рубаха. Я сама так захотела. Сперва, когда он стоял на дворе и ждал меня, на нем все было коричневое. По-моему, зеленое тебе больше к лицу, сказала я, надув губы. Он побежал к себе в каморку, переоделся и вернулся ко мне в зеленой рубахе. Он шел чуть позади, как подобает телохранителю, была середина лета, над морем плавала синяя дымка.

Под нами на склоне раскинулась огромная усадьба моего отца — Харальд был могущественным человеком в Агдире, в его присутствии никто не посмел бы усмехнуться, величая его конунгом. Он отправлял людей в викингские походы, а в далекой молодости и сам ходил за море. Но шла молва — и, наверно, в ней была доля правды, — будто он предпочитал отсиживаться на корабле, пока его люди убивали жителей и возвращались к нему с ожерельями из жемчуга и слитками серебра. Он подарил мне такое ожерелье. Я всегда надевала его, если меня ожидало что-то важное. В тот день ожерелье было на мне.