Брекен родился апрельской ночью в тёплой тёмной норе в глубинах исторической системы Данктоноского леса. Ребекка была старше его на шесть кротовьих лет. Мы хотим поведать вам историю их любви – любви и борьбы за эту любовь.

Подлинная история восстанавливалась по целому ряду источников. То, что её вообще возможно рассказать, представляется не меньшим чудом, чем она сама. В этой связи нельзя не упомянуть ещё одного крота, блаженного Босвелла Аффингтонского, без которого Брекен и Ребекка умерли бы вместе со своей легендой, - сказание о них, обратившись в обычную любовную историю, кануло бы во тьме времён. Однако здесь мы имеем дело с чем-то неизмеримо большим, и лучшее подтверждение этому, - записи Босвелла, на основании которых и написана эта книга.

Существуют и другие источники – одни хранятся в библиотеках Священных Нор, другие вырезаны на отдельных камнях или жен бытуют и поныне в форме легенд и сказаний тех систем, из которых вышли три этих крота. Впрочем, рядом с опусом Босвелла источники эти представляются чем-то второстепенным.

Если бы не увлеченность и энтузиазм летописца, мы забыли бы о Брекене. однако, не будь Брекена, Босвелл вряд ли сподвигся бы на создание столь монументального труда.

Без Ребекки же рассказывать было бы просто не о чем.

Сентябрь. Дождь, хлынувший из огромной чёрной тучи, омыл пастбища, взбежал по склонам Данктонского холма и, наконец, добрался до буков и дубов самого Данктонского Леса. Ветер набросился было на деревья, что принялись раскачиваться и хлестать друг друга мокрыми ветвями, но вскоре утих, дождь же всё лил и лил. Вода стекала ручейками по стволам деревьев, превращая прелую прошлогоднюю листву в пропитанный водой холодный ковёр.

Какой стоял шум! Однообразный, неумолчный шум дождя, в котором тонули все прочие звуки – торопливые перебежки лисицы, кроличьи метания, кротовьи потасовки. Все попрятались по норам. Под этим нескончаемым дождём лес походил на забытый, заброшенный туннель.

Все кроты, кроме одного, находились сейчас глубоко под землёй, куда они скрылись от дождя и шума. В своих тёплых тёмных норах они могли не бояться никого и ничего.

Лишь одинокий Брекен не прятался от непогоды. Он застыл на вершине холма среди огромных буков, которые грозно закачались не ветру перед тем, как пошёл дождь, но тут же сдались и теперь стояли совершенно недвижно – потемневшие, промокшие.

Туннели с их постоянными драками и острыми когтями соперников остались далеко внизу. Сейчас Брекен сидел у подножия громадного Камня – странного одинокого утёса, молчаливо и величаво возвышавшегося над самой верхней точкой леса. Серый, твёрдый, покрытый странными наростами камень простоял здесь не один десяток миллионов лет. Немало подобных камней разбросано по холмам южной Англии, это – останки того монолита, который некогда покрывал собою все меловые отложения. Камни – частички древней массы – сохранили её ритм, наполняющий их великой тайной, которая ощущается всеми живыми существами. Некоторые существа, например кроты, стали обращаться к ним в те минуты, когда сердца их преисполнялись благодарностью или изумлением, страданием или болью, или – как это было сейчас с Брекеном – когда жизнь их обретала новые смысл и направление.

Нора, в которую с такой радостью нырнула Ребекка, служила верхним входом главной системы Данктона. Она находилась неподалёку от вершины холма. Его юго-восточный склон представлял собой почти отвесную меловую осыпь; западные, пологие, склоны были покрыты пастбищами и лугами, сбегавшими к видневшимся вдалеке долинам.

Известняк подходил здесь к самой поверхности, слой бедной червями почвы был очень тонок, что, в прочем, не мешало расти букам, опавшая листва которых образовывала сухой шуршащий покров. Корни деревьев вились серыми змеями, то тут, то там белели меловые выходы.

Здесь всегда ощущалось присутствие ветра. Он мог нежно шелестеть листвой, а мог и завывать, сотрясая кроны деревьев, реветь зимними бурями, устремлявшимися к вершине для того, чтобы стремительно слететь с мелового откоса, неся с собой жухлую прошлогоднюю листву или ломая сухие ветки.

Самая высокая и самая пустынная часть Данктонского Леса почиталась кротами особо, ибо под сухим шуршащим покровом скрывалась Древняя Система Данктона, покинутая кротами в незапамятные времена.

Здесь же стоял и великий Камень. Возле него буки заметно редели. Он был открыт всем ветрам – северным, южным, восточным и западным. Отсюда кроты могли бы увидеть (или, скорее, почувствовать) уходящий вниз треугольник Данктонского леса, ограниченный с востока меловым откосом, с запада – пастбищами, с севера – болотом, которое кроты предпочитали обходить стороной.

Грозою, пролившею кровь, явился он с открытых полей. И куда только запропали в это время совы? Куда исчезли луговые кроты? Тень его упала на лес задолго до того, как он оказался в его пределах. Содрогнулись взрослые кроты и приготовились к встрече. Местом их сбора был Бэрроу-Вэйл, откуда они небольшими группами – по двое-трое - отправлялись в Вестсайд, граничивший с лугами.

Произошло это ясным весенним вечером, когда солнце уже заходило. Чем ниже опускалось солнце, тем больше и страшнее становилась тень. Кроты принялись метаться по туннелям, вопя от страха и отчаяния, боясь даже смотреть на этого крота, чьи размеры вызывали в их душах ужас.

Он же молча наступал на них – огромная голова, рыло, похожее на чудовищный коготь, плечи, подобные корням тиса.

Первого напавшего на него крота он, казалось, едва задел, однако тот рухнул замертво; второй крот погиб от страшного удара когтём, разодравшего его надвое; третий хотел пуститься в бегство, но не успел. Мандрейк рванулся вперёд, и чёрная шерсть его замешкавшегося противника окрасилась кровью. Мандрейк же спокойно наступил своей тяжеленной лапой на хоботок несчастного и двинулся дальше, уготовив своей жетве страшную, мучительную смерть. Защитники системы бросились врассыпную, стуча зубами от ужаса.

Так Мандрейк вошёл в Вестсайд. Его не могли остановить самые сильные кроты системы. Он же направился прямиком в Бэрроу-Вэйл. Оказавшись в центре системы, он заревел и затопал лапами так, что о его появлении тут же узнали во всех её закоулках.

При Мандрейке система изменилась примерно так же, как меняется лес, когда его заволакивает туманной дымкой, — деревья стоят там же, где они стояли, цветы не меняют свою окраску, но все непостижимым образом преображается и начинает выглядеть зловещим.

Так произошло и с Данктонским Лесом. Вестсайдцы сохраняли свои прежние задиристость и боевой дух; юные кроты, как и прежде, отправлялись в Бэрроу-Вэйл для того, чтобы впервые в жизни выйти на поверхность; Догвуд отыскивал червей там, где их просто не могло быть; совиные когти рассекали вечерний воздух, убивая беззаботных подростков и потерявших чутье стариков; лес то шумел, то безмолствовал. Внешне все оставалось прежним.

Но с появлением Мандрейка даже туннели стали казаться темнее. Самцы не могли чувствовать себя в безопасности даже у себя дома, самки же постоянно раздражались и злились — они никак не могли взять в толк, зачем этот самый крот так запугал их мужей. Теперь кротам приходилось следить за каждым своим словом — приспешники Мандрейка рыскали по всей системе. Как ни печально, для того чтобы обрести хоть какие-то покой и безопасность, нужно было последовать примеру Руна и Буррхеда — объявить о своей поддержке Мандрейка и стать его послушным слугою.

Понять, в чем состоит его воля, мог далеко не каждый, и потому обитатели системы — включая приспешников Мандрейка — постоянно терзались неясными сомнениями и подозрениями. Никто толком не знал, чего именно хочет Мандрейк. Скорее можно было понять, чего он не хочет. Скажем, ему не нравились кроты, любившие бродить вдали от дома, — «эти праздные шатания ведут к неразберихе и хаосу». Соответственно, если служитель Мандрейка обнаруживал взрослого крота вдали от жилища, он считал себя вправе устроить форменный допрос, а если ответы последнего по какой-то причине его не устраивали — изуродовать или даже убить его.

Таким образом, каждая отдельная часть системы стала приходить ко все большей и большей автономии — к чужакам теперь относились с подозрением. Если какому-то гуляке и случалось забредать на чужую территорию, его тут же изгоняли за ее пределы.

Безмолвие Камня. Крот может вслушиваться в него всю свою жизнь, но так и не внять ему. Оно же может коснуться его души в самый момент рождения, наделив силой, что поможет преодолевать все назначенные ему испытания. Именно таким кротом был Босвелл, летописей из Аффингтона, в котором находились Священные Норы, крот, известный теперь всем и каждому как блаженный Босвелл. Обеты, данные им в свое время, стали тяготить его, ибо сердце его искало иного. Он проводил день за днем в молитвах и медитациях, совершавшихся возле Поющего Камня, что стоял у подножия Аффингтонского Холма, — камня, известного всем кротам своей особой силой — силой истины. Он ждал откровения, которое позволило бы ему нарушить данные обеты и отправиться через меловые холмы и глинистые низины, через реку и болото к Древней Системе Данктона. Наступил сентябрь, тот сентябрь, в который встретились Брекен и Ребекка; погода теперь то и дело менялась. С востока, со стороны Данктонского Леса, потянулись мрачные грозовые тучи. Они застряли на вершине Аффингтонского Холма, скрыв его за пеленою дождя и тумана. Одинокий Босвелл продолжал сидеть возле Поющего Камня, надеясь, что тот все-таки откроет ему свою волю. Вверху поднялся сильный ветер, его дыхание наполнило собой пустоты Поющего Камня, издавшего низкий вибрирующий звук, моментально развеявший все сомнения Босвелла и наполнивший его сердце твердой уверенностью в том, что ему следует отправиться в это полное опасностей путешествие. Он уже пытался получить благословение на путешествие в далекий Данктон у самого Святого Крота, явившись к нему со своим Учителем Скитом. Святой Крот был очень добр, но благословения не дал, как о том и предупреждал Босвелла Скит. — Я слишком ценю тебя, Босвелл. Кто лучше тебя знает тайны библиотек или древний язык, который забыли даже летописцы? И еще... — Святой Крот грустно глянул на Босвелла. — Ты ведь понимаешь, из подобных путешествий не возвращаются... Особенно такие, как ты, Босвелл. И действительно, на что мог надеяться Босвелл, который от рождения был хромым? В детстве он с трудом ковылял на своих слабых лапках, даже не пытаясь сравняться со сверстниками ни в силе, ни в ловкости. То, что он вообще выжил, подобравшему его Скиту казалось чудом, указывавшим на редкостные умственные качества несчастного хромоножки. Скит нашел Босвелла в системе, находившейся неподалеку от Аффингтона, и, взяв его под свою защиту, отвел в Священные Норы. Его привлекли к работам в библиотеках Аффингтона, поэтому еще до того, как Босвелл стал летописцем, он научился относиться к древним книгам с любовью и тем особым чувством, которое у летописцев было принято называть «радостью обладания». Иные кроты шутили, что родной норой Босвелла была именно библиотека. Его испещренная седыми волосками, перепачканная мелом библиотечных стен шкура казалась такой же старой, как сами древние книги. Скоро летописцы уже привыкли к тому, что рядом с ними работает хрупкое создание, пытающееся совладать с огромными — больше его самого — книгами и при этом отказывающееся от их помощи. Вид Босвелла вызывал у них неизменную улыбку. Освоив искусство летописцев в очень юном возрасте, он вызвал всеобщее уважение своими работами с целым рядом самых почитаемых священных текстов. Скажем, «Книга Земли» в ее нынешнем, исправленном виде, по сути, является творением Босвелла; «Книга Света», остававшаяся в течение долгого времени маловразумительным, понятным всего нескольким кротам текстом, была переведена и истолкована им же. А ведь он был еще совсем молод и видел всего одну Самую Долгую Ночь. Весною же — той самой весною, когда родился Брекен, — Босвелл стал меняться. У него было сразу несколько наставников, но только Скит смог понять, что изменения, происходившие с ним, как-то связаны с текстом, на который Босвелл наткнулся в одном из самых темных уголков библиотеки. Манускрипт этот представлял собой кусок коры, спрятанный здесь, вероятно, не без некоего тайного умысла. Он имел на себе самую священную из всех печатей — белую бересту — знак Белого Крота. Босвелл показал находку Скиту, своему главному наставнику, который тут же отнес ее к самому Святому Кроту, открывшему текст в присутствии одного Скита. Текст был написан на древнем языке и начинался такими словами: «Седам камени заветни и книг седморица...» В переводе на современный язык он звучал так: Семь Заветных Камней и Книг седьмерица. Шесть явилось — седьмая должна появиться. Первый Камень — Земля для живых, Камень второй — Страданья кротовьи, Третий — Бранный, явленный кровью, Камень Мрака — четвертый, в смерти берет он начало, Пятый — Камень-Целитель, касаньем рожденный, Свет чистой любви — Камень шестой. Мы же взыскуем Седьмого, последнего, Камня, Что замкнет их кольцо, И седьмой, Утраченной некогда Книги Благословений. Книгу вернуть помоги, Камень последний пошли Во Аффингтонские земли. Двое придут: он — воплощенье отваги, Она — состраданья. Третий исполнит их Теплого света любви. Песнь тишины, Незримого танец... Любовью рожденный Будет владеть Безмолвием Камня — Камень обрящет и Книгу. И Святой Крот и Скит тут же поняли, что текст этот крайне важен. Он мог служить подтверждением поверья, передававшегося летописцами из уст в уста, от одного поколения к другому. Согласно сему поверью священных книг было не шесть — именно столько книг хранилось в Аффингтоне, — а семь. Если же существовала седьмая Книга, должен был существовать и седьмой Заветный Камень, поскольку каждая из шести аффингтонских книг имела связь с одним из так называемых Заветных Камней — особых камней, находившихся в глубинной части Аффингтона, причем точное их местонахождение было известно только Святому Кроту и наставникам. Святой Крот и Скит попытались разобраться с тем, можно ли почерпнуть из этого текста ответ на два главнейших вопроса, касавшихся утраченной Книги: где она находится и чему она посвящена. Разумеется, они говорили и о седьмом Камне. Впрочем, как это нередко случается с учеными, они так и не пришли к определенному мнению. Когда в системе прослышали о найденном тексте и его содержании, поднялось невиданное возбуждение —: событие это было воспринято как некий знак. Естественно — это можно было предположить с самого начала, — появилось немало охотников (особенно среди молодых кротов, мечтавших о высоком призвании) отправиться на поиски Заветного Камня и потерянной Книги. Босвелла, разумеется, наставники даже не стали слушать — разве можно выпускать за аффингтонские пределы беззащитного калеку? Тогда Босвелл решил полностью посвятить себя библиотечной работе, понимая, что ему суждено разыскивать седьмую Книгу только таким образом. Он приступил к кропотливым и обстоятельным исследованиям тех текстов, которые имели сходную графику и стилистику. Эти изыскания достаточно подробно описаны в его трудах, нас же сейчас должно интересовать другое. К Середине Лета того года, когда и было совершено открытие первого текста, он нашел в одном из «Системных Реестров» — книг, описывавших далекие системы, которые посещались одними лишь странствующими летописцами, — весьма любопытную ссылку, выполненную тем же почерком, что и исходный текст. В ней говорилось следующее: «Данктонская система отделена от мира реками, текущими с трех ее сторон. Туннели ее выполнены весьма мудро и искусно». Ничего необычного в этих словах не было, но они, пусть это кому-то и покажется странным, буквально потрясли его. Читая их, он вдруг почувствовал нечто вроде зова, исходившего из недр этой затерянной в необъятности мира системы, — старый-престарый крот, явно тяготившийся тем, что он не может покинуть родного Данктона, звал его туда. Он усомнился в истинности зова, решив, что в нем заговорили гордыня и непреодолимое желание покинуть систему. Но в течение нескольких недель зов этот то и дело повторялся, что вынудило Босвелла обратиться к самому Святому Кроту с просьбой отпустить его в путешествие, конечной целью которого была известная летописцам Данктонская система, которую они, впрочем, не посещали вот уже не одно поколение. С этой просьбой он обращался к Святому Кроту трижды и каждый раз получал отрицательный ответ. В сентябре — когда Брекен и Ребекка впервые увидели друг друга — Босвелл спустился к Поющему Камню и приступил к бдению, желая услышать от него правду. Так уж случилось, что свет истины ему даровала буря — по милости Камня Босвелл принял .верное решение, пусть он и нарушал данные им прежде обеты. Говорят, что после этого он опять испрашивал благословения у Святого Крота и тот даровал его, сказав Босвеллу следующее: — Отпускаю тебя за все то, что ты сделал для Аффингтона, и ради того, что — волею Камня — тебе надлежит совершить во внешнем мире. Рассказывают — хотя никаких письменных свидетельств этого не сохранилось, — что сам Скит сопровождал своего ученика и друга до восточной границы Аффингтонского Холма и долго смотрел ему вслед, снедаемый печалью и тревогой. Засим мы предоставим его самому себе, ибо путешествие Босвелла было не только опасным, но и крайне долгим. Мы еще не раз услышим о нем, но произойдет это нескоро — путь до Данктона неблизок... В начале же этого пути повторим вслед за Скитом древнее напутствие уходящим в странствие, которым кроты провожают своих близких, моля Камень о милости и снисхождении: Миром силы твоей да направь его. И да пребудет с ним милость Белого Крота, Дабы целым и здравым в родную вернулся нору.

Желание отомстить, гнавшее Кеана вслед за Руном, вскоре сменилось здравомыслием. Чем глубже он заходил в лес, тем сильнее подавлял его вид огромных деревьев, ибо он привык к открытому небу, свежему ветру и редкой сети туннелей, пахнувших сухостью.

Он долго не мог решить — возвращаться ему или нет. Его брат Стоункроп некогда сказал ему: «Никогда не бросай схватку на середине». Кеан понимал это так: если уж затеял бой, убей неприятеля, иначе он будет представлять для тебя угрозу и в будущем.

В то же время Кеан чувствовал, что Руна нельзя считать побежденным, — он понимал, что от него можно ждать любого подвоха. Например, он мог позвать на помощь других данктонских кротов, встречаться с которыми Кеану в любом случае не хотелось. Он мог бы одолеть Руна, но только одного, а не двух и не трех кротов. Подумав об этом, Кеан прекратил преследование и поспешил назад, надеясь отыскать Ребекку.

На лугу сделать это было бы несложно, но здесь, в лесу, полном самых странных запахов и звуков, да к тому же еще и в ливень, затмевавший собою все вокруг, Кеану это не удалось. Мало того, он заплутал и вот уже несколько часов бродил от дерева к дереву, пытаясь найти путь к лугу. Наконец, когда дождь несколько поутих и вновь задул ветерок — к счастью, он был западным, — Кеан почуял запах пастбищ и не мешкая направился в нужную сторону, решив сначала выйти на луг и уже потом отправиться на поиски временной норы, в которой он оставил Ребекку.

Он брел вниз, время от времени выкрикивая ее имя, однако чувствовал, что ее нет на прежнем месте. Возможно, она отправилась на его поиски.

Именно среди опавшей буковой листвы, лежавшей у основания Камня, Брекен и нашел его. Он думал, что бежит, но на деле мог только ползти. Понять, в чем теплится его жизнь, было невозможно — Брекен еще никогда не видел таких изуродованных кротов. Окровавленные рыльце и щека, изодранные в клочья плечи и бока, вырванный левый глаз, изуродованные задние лапы, опереться на которые было уже невозможно, глубокие раны на спине — след страшных ударов неведомого исполина.

Брекен никогда еще не чувствовал в других кротах такого страдания; возможно, этим проникновением в чужие ощущения он был обязан тому, что и сам некогда натерпелся лиха.

Израненный крот подобрался к самому Камню и даже начал карабкаться на него, однако тут же соскользнул вниз и завалился набок. Брекену вдруг показалось, что крот подбирается именно к нему, и это его почему-то напугало. Сам же он все это время следил за неизвестным из-за Камня. Ему казалось, что сама смерть надвигается на него. Однако несчастный даже не замечал Брекена, — задыхаясь от напряжения и боли, пронизывавшей все его тело, он пополз к дальнему краю поляны, граничившему с лугами.

Едва он исчез в подлеске, Брекена пронзила острая боль, которая — он знал об этом — была не его болью. От несчастного израненного крота исходило острое чувство горести утраты, Брекену захотелось побежать за ним и сказать: «Нет, нет... Все не так страшно...»

Почему ему хотелось сказать именно эти слова и к чему они относились, Брекен не знал и сам.

После смерти Кеана словно первые тучи спустились над Данктонским Лесом. Кроты помрачнели, в каждой тени им мерещилось что-то зловещее, разговоры, которых в Бэрроу-Вэйле всегда хватало, прекратились, погода испортилась — холодные туманы и дожди лишили осенний лес его ярких красок, обратив опавшую листву во влажное месиво.

Кроты неохотно вылезали из нор на поверхность, улыбались еще реже. Казалось, лес ожидал исполнения некоего проклятия. Даже гости, с которыми прежде можно было весело поболтать и отвести душу, превратились в предвестников бед (впрочем, в гости кроты теперь почти не ходили).

В середине октября в Болотном Крае, а точнее, в системе Меккинса появилась Целительница Роза, которая не заходила в Данктонскую систему уже несколько месяцев. Едва завидев ее, Меккинс понял причину этого. У Розы был такой вид, словно она тяжело болела: мордочка заострилась, бока впали, лишь добрые, ласковые глаза — хотя, по мнению Меккинса, в них появилась некоторая печаль — оставались прежними.

— Привет, привет... — поздоровался с ней Меккинс подчеркнуто жизнерадостно, желая скрыть свою тревогу. — Что новенького? Как ты себя чувствуешь?

— Немного устала, мой хороший, — ответила она. Они поговорили о Болотном Крае, после чего Роза перешла к главной теме разговора.

Если с детством Брекен распрощался в тот день, когда умер Кеан, а он вернулся к норе Ру, то возмужание его было долгим и трудным, и началось оно в потаенных глубинах Древней Системы, в которую он затем отправился. Прежде всего Брекен занялся исследованием ее центральной части, где никто не бывал с той давней поры, когда кроты оставили эту систему, чтобы уже никогда не возвращаться в нее.

Он надеялся, что на сей раз безбоязненно войдет в Грот Темных Созвучий, однако надеждам его не суждено было оправдаться, — едва он оказался возле грота, на него опять напал страх. С восточной стороны, откуда он проник в зал, увидеть совиную голову было невозможно, однако звуки, которыми оглашался грот, не становились от этого менее ужасными. Собравшись с духом, Брекен двинулся прямиком к тому месту, где высилась страшная каменная голова; его рыльце подрагивало от волнения, шерсть встала дыбом, словно он уже вступил в смертельную схватку с грозным противником.

Вскоре он очутился перед поблескивающим серебристо-черными глазами древним изваянием и смог заглянуть в пустые глазницы кротовьего черепа, лежавшего перед седьмым туннелем, что уходил куда-то вниз. Брекен облегченно вздохнул. И череп, и скелет были, в сущности, всего лишь костями, которые не могли причинить ему никакого вреда. После того как у Брекена на глазах умер Кеан, он стал относиться к смерти совершенно иначе. Глядя на останки этого давным-давно умершего крота, он испытывал известную скорбь и одновременно силился понять, каким образом здесь мог оказаться этот костяк. Конечно, Брекена оставили далеко не все страхи, но скелета он уже нисколько не боялся, а потому осторожно обогнул его и вошел в седьмой туннель.

Это был самый обычный туннель, имевший гораздо меньшие размеры, чем остальные древние туннели, и лишенный каких-либо украшений. Вскоре он закончился другим туннелем, шедшим слева направо.

Брекен свернул и быстро побежал по этому туннелю (который, как потом выяснилось, замыкался кольцом), поднимая меловую пыль, накопившуюся здесь за долгие годы. Стены кругового туннеля-коридора, проходившего по твердым меловым породам, удивили его грубостью отделки.