Так давно это было, что как начнешь вспоминать, так кажется, что не о себе вспоминаешь, а о каком-то мальчике, которого когда-то раньше хорошо знал.

Было мне от роду лет восемь. Жили мы вдвоем с матерью, а отец давно умер, когда я еще совсем маленьким был. Мама моя служила в земской управе кассиршей, — пожалуй, единственная женщина была служащая в нашем городке. В то время женщин редко принимали на службу. На ее заработок мы и жили, да еще мамин брат, инженер, помогал нам.

Наш маленький городок стоял на горе. И почти со всех сторон его окружали реки. С одной стороны большая река Сна, по ней пароходы ходили. В Сну тут же впадала другая река — Ярба и город с двух сторон огибала. А в Ярбу еще речка впадала, Серовка. Словом, куда мы ни пойдем, бывало, с мамой гулять, обязательно на реку придем, не на ту, так на другую.

А на реке, особенно по праздничным дням, весь берег рыбаками усыпан. И старые и молодые сидят по целым дням с удочками и на поплавки смотрят. А больше всего, конечно, среди них было мальчиков — и постарше меня, и одних лет со мной.

С Федей мы, действительно, подружились.

На другой же день я пошел к нему, встретил его на улице у ворот и к себе затащил. Почти целый день он пробыл у нас. И целый день мы с ним, что называется, не покладая языка, проговорили — столько у нас общих интересов нашлось. Но, конечно, больше всего говорили о рыбе и об ужении. Федя по этой части оказался человеком знающим, и я много нового узнал от него. Показал я ему свои рыболовные богатства, и он мне объяснил употребление некоторых не известных мне рыболовных принадлежностей.

Но главное — узнал я от него самую простую и самую важную вещь: чтобы рыбу ловить, надо знать ее. Знать, в каких местах какая рыба живет, чем и когда она кормится и когда и где, следовательно, надо ловить ее. Пескарь, например, живет на неглубоких местах, где дно покрыто крупным зернистым песком с галечником и где течение есть. Уклейка на поверхности воды ходит, и ловить ее надо «на верховую», то есть без грузила, чтобы насадка, червяк или муха, неглубоко в воде плавала. Ерш живет в глубокой тихой воде и кормится вечером. Много еще нового рассказал мне Федя. Спросил я у него, откуда он все это знает, а Федя говорит:

— Отец у меня рыбак, так от него. Он меня иногда берет с собой рыбу удить.

Скоро осень наступила. Отдала меня мама в школу, в ту самую, где и Федя учился, в городское училище, только в другой класс. Появились у меня новые интересы, и рыбная ловля стала забываться. А тут и зима пришла.

В конце зимы приехал к нашей Марьюшке из деревни ее отец — этакий ласковый седенький старичок. И весь пушистый — и волосы у него пушистые, и борода пушистая, и усы, и даже брови пушистые. А вокруг глаз — морщинки лучиками.

Конечно, я с ним в разговоры пустился. Привел его в свою комнату, усадил на теплую лежанку и давай расспрашивать: велика ли деревня, есть ли лес, есть ли река…

— Река у нас есть, — говорит. — Конечно, небольшая, даже, можно сказать, вовсе маленькая. Нелаза называется.

В это лето долго не пришлось мне поудить. Сначала, пока высокая вода в Ярбе стояла, я не смел и подумать попроситься у мамы на реку. А во всю вторую половину мая шли обложные дожди. Уж и учение в школе давно кончилось, а я все еще сидел дома и с тоской глядел на свои удочки. И Федя на реку не ходил. Отводили мы с ним душу только тем, что строили широкие планы на то время, когда будет хорошая погода: и окуня большого ловить собирались, и щуку на жерличку, и леща на «кисточку».

В самом начале июня наступила наконец ясная, теплая погода, и в какие-нибудь три дня земля подсохла. Решился я наконец попроситься у мамы на реку.

— Что ж, — сказала мне мама, — пожалуй, иди. Надеюсь, ты теперь благоразумнее стал и в реку больше не упадешь.

Побежал я сразу же к Феде, и решили мы с ним идти завтра с утра. Вечером червей накопали, приготовились.

Дурное настроение не прошло у Шурки и на следующее утро, да и я невеселым поднялся. Встали мы с ним рано-рано — с вечера-то выспались. От вчерашнего ненастья и следа не осталось — солнышко, хоть оно еще только-только над садом поднялось, такое яркое, всю комнату нашу заливает светом своим. А мы оба почему-то надутые и кислые. И не смотрим друг на друга и не разговариваем.

Наконец, Шурка выдвинул ящик своего столика и стал в нем разбираться с таким видом, точно до меня ему и дела никакого нет.

Тяжело мне стало с ним оставаться. Вышел я в сени, взял удочку и пошел, сам не зная куда. А Шурка из окна меня спрашивает:

— Ты куда же?

Мне было одиннадцать лет, а моему лучшему другу Феде — двенадцать. Мы оба любили удить рыбу и, бывало, летом дни и ночи проводили на реке с удочками.

И в это лето, как только кончились учебные занятия, мы с жаром принялись за ужение. Но ловилась рыба плохо — попадалась одна мелочь, а интересной рыбы мы и не видали.

Кто-то сказал нам, что на Макарьинском пруду хорошо берут на удочку караси. Карасей нам с Федей еще ни разу не приходилось удить, мы и решили идти на Макарьинский пруд.

До Макарьина, старинной заброшенной усадьбы, было всего два-три километра. Из нашего городка она была хорошо видна: на горе большой нежилой дом с колоннами и балконом, старый сад по склону горы, а еще ниже — широкая луговая пойма судоходной реки Сны.

На другой день я проснулся рано и, не одеваясь, побежал к своим банкам. Смотрю, что такое?! Карасики в воде кверху брюхом плавают — мертвые. Из полутора десятков личинок плавунца осталось пять-шесть, самых крупных, а от остальных валялись только ножки, головы и обрывки шкурок на дне банки. Вот хищные какие, думаю, даже друг друга не пощадили. А в маленькой баночке, где был жук-плавунец, — никого нет.

Я даже растерялся сначала, так все это было для меня неожиданно. Почему же, почему, думаю, так случилось? А, впрочем, если разобраться, так оно и понятно. Карасиков посадил я вчера, не подумавши, в непривычную для них колодезную воду, — вот они и умерли. Личинки переели друг друга потому, что я им никакой еды не дал. А вот куда жук девался? Может быть, кот Васька выловил? Нет, Васька, прежде всего принялся бы за карасиков. А может быть, жук улетел? Окно ведь всю ночь было открыто… Летают ли водяные жуки?.. Не знаю…

Сидел я так около банок и размышлял. В комнату заглянула мама.

— Что же это ты, Шурик, так, не одевшись, и сидишь? И такой грустный?

На другой день я подошел к окну, где стояли мои банки, и обрадовался. Вода в них, действительно, отстоялась и была совершенно прозрачная. Но чуть только я слегка пошевелил карандашом воду в одной из банок, как клубы мути поднялись со дна. Стало ясно, что если посадить в банку хотя бы одну только маленькую, но бойкую козявку, она через пять минут взмутит всю воду.

Эх, думаю, даже и такого-то аквариума мы не сумели сделать. Нет, надо нам еще учиться да учиться.

Скоро пришел Федя, Мы с ним позавтракали и около полудня пошли смотреть аквариум.

Домик, в котором жил Семен Васильевич, был небольшой, еще совсем новый, украшенный затейливой резьбой. И всюду вокруг него в изобилии росли цветы и всякая зелень. И на окнах в горшках и ящиках, и в палисаднике на клумбах были цветы, и по стенам они вились на протянутых веревочках. А когда мы вошли во двор, то и здесь увидели затейливо разбитый цветник.

Однажды утром мы с Федей только что собрались в очередной поход за кормом для наших животных. Вдруг слышу, мама в передней с кем-то громко поздоровалась и разговаривает. Меня любопытство разобрало — кто бы это, думаю, мог быть к нам так рано. Выбежал я в переднюю, смотрю и глазам своим не верю — Екатерина Васильевна, а с ней сам Шурка…

Шурка был мой товарищ. Мы в эту зиму учились с ним вместе, в одном классе. А Екатерина Васильевна была его мать, жена капитана Бутузова, — наша старая знакомая. Летом они жили не в городе, а в селе Людце на реке Сне. Я бывал у них в Людце и очень хорошо время провел — много удил, окуней больших наловил, щуку поймал…

Доброе худое лицо Екатерины Васильевны, с длинным носом и впалыми щеками, было озабочено больше, чем всегда. Да и Шурка был не такой, каким я привык его видеть летом. Хоть и загорел по-летнему до черноты, но в нем совсем не видно было его обычной уверенности, а наоборот, — что-то болезненное и жалобное заметил я на лице его… Его левая рука была на перевязи и вся кисть обмотана повязкой.

Слышу, Екатерина Васильевна говорит маме:

Через несколько дней после нашего возвращения из Людца я неожиданно остался один: Федя уехал в деревню к какой-то своей родне. Мне стало скучно — ведь я без Феди жить не мог. Все у меня из рук валилось. Даже самое важное наше дело — наши зверушки, вдруг перестали занимать меня, и хотя я продолжал ухаживать за ними и кормить их, но делал это без увлечения, а как будто по обязанности.

Однажды вышел я за кормом для них на берег Ярбы. Настроение у меня было, как и во все эти дни, невеселое, а вид, должно быть, кислый. По крайней мере, встретившийся со мной Тараканщик, прежде всего, спросил меня:

— Что с тобой? Кислую капусту ел? Селедку с уксусом и с горчицей? Ел? Ел. Так?

— Нет, — говорю, — не ел. Скучно мне, Федя уехал…