«Тихие выселки» — это небольшая деревенька, которую долгие годы считали бесперспективной. Однако она живет своей трудовой жизнью. Ее жители — люди разных поколений — решают важные задачи.
Автор показывает те разительные и благотворные перемены, происшедшие как в облике и укладе современной сельской жизни, так и в сердцах.
Часть первая
Наследство
1
В распахнутые настежь ворота, в проемы окон, из которых выставили рамы, влетал теплый ветер. Он примешивал к духу скотного двора запахи полей, доцветающих садов и перелесков, заигрывал с женщинами, задирая подолы.
Добрая погодка стоит, — сказала Анна Кошкина, споро орудуя лопатой. — Вычистим дворик и все летечко и пего не заглянем.
Совсем не пригодится, — возразила Прасковья Антоновна. — Не коровники — настоящие дворцы строят. А этот — тьфу!
Заговорила! А когда его построили, ты от радости чуть ли не прыгала. Тогда все думали: лучше не сделать.
Анна Кошкина и Прасковья Антонова в одних годах, им за сорок, немного, правда, но за сорок.
2
Вечером Грошев пригнал к Барскому пруду серого меринка. Была у него мыслишка: «Припоздаю, авось мужики разбредутся по домам». Но мужики под зубоскальство Егора ладили стропила. Думал, дня три проканителятся, но им, видать, посул гребтился — мотались дотемна.
Едва успел Грошев закинуть вожжи на спину Серого, как Егор закричал:
— Привез? Не привез, избенку разбросаем! Без обмывки ей не стоять!
От крика завозились на ветлах грачи.
— Привез, — проворчал Грошев. — Разбойник с большой дороги, а не плотник ты. Низовцев узнает, из каких фондов транжирю денежки, наподдает.
3
Пела, плясала, пила, не оставляя ни капельки, Анна не с радости — обошла ее Прасковья, обошла, как обокрала, а тут Устинья Миленкина смятение в душе посеяла, и почудилось Анне, что рушится все. В темную избу вбежала шумно, щелкнула выключателем. Комната, оклеенная золотистыми обоями, ярко озарилась. Во дворе протяжно замычала корова.
Пела, плясала, пила, не оставляя ни капельки, Анна не с радости — обошла ее Прасковья, обошла, как обокрала, а тут Устинья Миленкина смятение в душе посеяла, и почудилось Лине, что рушится все. В темную избу вбежала шумно, щелкнула выключателем. Комната, оклеенная золотистыми обоями, ярко озарилась. Во дворе протяжно замычала корова.
— Не доил?
Трофим, что ушел домой прямо от Васька, качнул лохматой головой. И то, что бурлило в Анне, вырвалось:
— Он не не доил! Он меня ждал! Ты мужичок, но что в тебе толку? Кто в доме главный добытчик? Я за два месяца около трех сотенок зашибла, ты сколько?
4
Стояло солнечное воскресное утро. У Антоновых окна распахнуты. Прасковья, засучив рукава, возится у печи. Маша в голубенькой сорочке, с распущенными волосами сидит на корточках и трет кирпичной пылью медный самовар. Иногда она смешно поводит носом в сторону печи и клянчит:
— Мамочка, ну хоть кусочек пирожка кинь!
Раскрасневшаяся и казавшаяся особенно молодой, Прасковья добродушно перечит:
— Чего еще выдумала! Чай, не кошка — садись за стол и ешь.
— Мамочка, работу хочется закончить, руки у меня вон какие! — и показывает красные от кирпича ладони, подносит их к лицу. — Не дашь, возьму и накрашусь.
5
Тимофей Антоныч тяжело оторвал голову от подушки — не выспался, и хмель мучил, — жадно выпил ковш кваса, сполз с кровати на лавку. Тянуло сызнова в постель, закрыться бы с головой, как в детстве, но одолел себя — надо было бить по наличникам, извещать доярок, чтобы к Барскому пруду топали пешем — Гришка Пшонкин заболел.
Обежать Малиновку не велико дело. Перед крыльцом Антоновых Грошев остановился. Чья-то злая рука на двери жирно вывела дегтем две буквы — на все похабное слово, поди, не хватило едучего деготьку. Он невольно оглянулся на мазанку, где летом спит Маша.
«Неужто Манька с городским шоферишком? — подумал бригадир, почесав затылок и сдвинув шапку с растрепанными ушами на пористый, будто в оспе, лоб. — Да, кому-то, значит, надо».
— Ты что, Тимофей, там разглядываешь? — спросила тихо Прасковья.
Он не заметил, как та растворила окно.