Проездом в… Как назывался этот городок? Он любил заштатные городки, потому что его там никто не знал. И даже имени не слыхивали. В Париже слыхали, в Риме слыхали, а тут, на задворках родины, ни одна собака не слыхала. Но это не огорчало. Слава ему надоела. Хотелось свободы и чтобы никто не докучал. Любимый его поэт, на беду обладавший гадкой непоэтической внешностью, сказал об этом безумные и точные слова: «Забыться и уснуть!» Едва ли в Рязанском имении друзей, куда он направлялся, можно было «забыться», но, по крайней мере, он там отоспится. И немного поработает в свое удовольствие. Конечно же, все семейство Белозерских, включая мальчишек-близнецов, жаждет заполучить портреты. Но это как получится, по вдохновению. Из расчета он вообще никогда не писал. И многие светские красавицы на него дулись, а их мужья уж такие гонорары сулили! Но он бегал и от этих глупых красавиц, и от их тщеславных мужей. Слава и нужна была, чтобы освободиться. Выбирает он, а не они. И никакие высочества, светлости, преосвященства не вынудят его поступать иначе. Гордыня? Да, его обвиняли в гордыне. А он с юности был очень неловок и застенчив, и гордыня была его щитом, его способом отстоять себя. Сын бедного ремесленника с императорских фарфоровых заводов, ставший самым громким именем среди своих соплеменников-живописцев. Но соплеменники — что?! Он с ними не состязался. Мелкие, ничтожные, жадные до денег и пития. Получив академический пенсион, кинулись в Италии прожигать жизнь, да так бездарно и в соответствии с размерами пенсиона — копеечно. И все до единого подражали его итальянке, собирающей персики! Все до единого! Нет, он равнялся на Тициана, на Рембрандта! А эти? Только и годились, чтобы сочинять про него злые и бездарные анекдоты. Горд и несговорчив, заносчив, нетерпелив, язвителен, ядовит, колок, надменен, аки змий, и своеволен до неприличия. Все в лес, а он уж точно по дрова! А уж что сочиняли про его дам! Кто-то утопился из-за него, кто-то отравился. Все почти выдумки, враки! А он сам был ранен, едва ли не смертельно. Но об этом никто не знал. Не нравилась даже его внешность — слишком не приглаженная для эпохи шагистики и казенных мундиров — необычная, живая! Со своими медными кудрями в крупных кольцах, с красивой головой, ладным телом юноши-атлета, пружинистой походкой барса, мгновенно поражающим взглядом серых глаз, одетый всегда изящно, но не так, как требовала мода, а с уклоном в свободный полет артистического воображения — он вызывал зависть и злоречие, злоречие и зависть. И у мужчин, и у дам. У мужчин своим высокомерием. У дам — отсутствием к ним интереса. Того специфического интереса, которого требовала светская жизнь — флирта, волокитства, легких влюбленностей. Но при всей своей внешней легкости, в этом деле он был тяжел. И тут он часто повторял строчку поэта, под обаянием которого находился уже несколько лет: «Полюбит не скоро, зато не разлюбит уж даром».

В этом крошечном городке, приехав к обеду, он решился заночевать. Белозерские рекомендовали ему местных купцов Перегудовых, у которых можно было остановиться. Младший Перегудов получил хорошее образование в Петербурге по юридической части, но вернулся домой и вместе с отцом продолжал торговлю чаем, открыв в городке и окрестностях несколько современных магазинов, где продавали не только чай, но и мед, пряники, варенья. Белозерский говорил также, что сынок Перегудов пописывает стихи. Но это Павла Брунста не отпугнуло. Вот если бы он узнал, что хозяин дома, где он собирается заночевать, малюет картины — его бы туда не затащить! Еще станет показывать да ждать одобрений! А стихи — кто их не пишет?

Даже она, графиня, язва, умница, и та что-то такое пописывала и, кажется, Жуковскому показывала, проезжающему через Рим. И добрейший Василий Андреич сказал ей несколько невнятных и высоковитийственных слов, из-за которых она еще более гордо стала задирать свою маленькую изящную головку. Тоже гордячка! В этом они похожи. Только в этом. Она — графиня. Он — плебей. Но не это встало между ними. Не это. А что же, что? Через некоторое время после их встречи, столь катастрофической для него, она, жертвуя титулом, вышла замуж за танцора из итальянского кордебалета, а он почти тотчас женился на юной английской леди, играющей от скуки на флейте. И оба быстро, с каким-то привычным отчаянием, ожесточением, горечью, бежали — она от мужа, он от жены. Гордецы. Непоседы. Неисцелимые, в сущности, люди. Это кровь бурлит и все гонит куда-то, к неведомому, чужому, новому.

Вот зачем он потащился в Рязань к Белозерским? Мало ему Петербурга? Парижа? Рима? И уж совсем заштатный этот городок — он-то зачем?

Между тем кучер Антон, единственный его дорожный друг и собеседник, доставил его к дому купцов Перегудовых.