Глаза котенка не отрываясь следили за скомканным клочком бумаги на ниточке, которым его дразнила Элен Кендал, держа бумажку под ручкой кресла. Именно за эти ярко-желтые глаза котенка и назвали Янтариком.

Элен очень любила наблюдать за глазами Янтарика. Их зрачки, постепенно меняясь, то превращались в тонюсенькие щелочки, то расширялись в непроницаемые пятна оникса. Эти черно-янтарные глаза буквально гипнотизировали Элен. После того, как она долго смотрела на них, ее мысли начинали как-то непроизвольно скользить, ни на чем не задерживаясь. Она, случалось, забывала заботы сегодняшнего дня, свою комнату, саму себя и даже своего котенка. Мало того, она могла забыть даже Джерри Темплера и эксцентричную тетю Матильду и вместо этого размечтаться о том, что давно уже прошло и забылось.

Вот и сегодня она опять задумалась о событиях, происшедших много лет назад.

Очень много лет назад. Тогда Элен Кендал было всего десять лет, и у нее был другой котенок, серый с белым. Однажды он забрался на крышу, да так высоко, что не осмеливался спуститься вниз. И вот высокий мужчина с добрыми серыми глазами принес длинную лестницу, взобрался на нее и, стоя на ее колеблющейся верхушке, приманивал к себе испуганного котенка.

Дядя Франклин.

У Джеральда Тора никогда не было таланта его брата «делать деньги» или, точнее, их копить. Там, где Франклин ревниво стерег то, что у него росло не по дням, а по часам, поджимая губы и решительно отвечая «нет», когда этого требовали интересы дела, Джеральд беспечно сорил деньгами, согласно теории «легко пришли — легко и уйдут». На протяжении нескольких недель он не только растратил весь свой капитал, но даже и на жизнь должен был зарабатывать исключительно одной своей адвокатской практикой.

Этот переход от благополучия был особенно тяжелым. Начав свою практику с золотого правила не тратить времени на пустяковые дела, принимать клиентов только по предварительной договоренности, Джеральд скоро очутился в таком положении, что рад был любому частному делу, за которое можно было хоть что-нибудь получить.

Крепко прижимая к себе котенка, отчетливо слыша каждый спазм, который просто потрясал крохотное тельце, Элен с благодарностью думала, что ее дядя Джеральд самый милый, самый понимающий из всех людей, окружающих ее. Интересно знать, всегда ли он был таким? Во всяком случае, его собственные трудности и неудачи не сделали его черствым. Наоборот, после банкротства он стал как-то мягче и внимательнее. В то время как тетя Матильда наверняка приказала бы Комо уничтожить котенка, дядя Джеральд гнал машину. Так что уже через несколько минут Янтарик оказался в руках опытного ветеринара.

Доктор Блейкли, сразу же поставив диагноз, потянулся за шприцем.

— Это не водобоязнь? — спросила Элен.

Джордж Альбер спускался по ступенькам лестницы. Если он действительно походил на своего отца, как уверял дядя Джеральд, — подумала Элен, — то нет ничего удивительного, что двадцать лет назад тетя Матильда, да и другие женщины, теряли головы из-за Стефана Альбера.

Впрочем, его поклонницы наверняка принадлежали к типу тех женщин, которые млеют даже при виде фотографии популярных киноактеров, обладателей смазливых физиономий, как однажды выразилась сама же Элен. В наружности Джорджа тоже имелось что-то неестественное, что-то от театральной, немного искусственной красивости, как будто кто-то специально выпрямил его нос, придал черным бровям особый размах и уложил волосы ровными волнами.

Но ретушер совершенно не уделил никакого внимания его рту, поэтому губы получились излишне толстыми, а подбородок совершенно безвольным. Мало того, именно рот был ответственен за выражение тщеславия и жестокости, не сходившее с лица Альбера-младшего.

— Что это за история со взбесившимся котенком?

Его голос напоминал его лицо, смесь самодовольства и подретушированной бархатистости, как считала Элен. Уж слишком он был хорош, чтобы быть подлинным.

Природа наградила Перри Мейсона тем располагающим к себе магнетизмом, который часто обнаруживается у высоких мужчин. Порой его лицо казалось высеченным из твердокаменного гранита, что же касается его истинного лица, то о нем можно было судить в редкие моменты необычайного душевного волнения.

Иной раз, особенно в зале суда, перед присяжными, он проявлял талант незаурядного актера. Голос его был воистину тончайшим музыкальным инструментом, который сопровождал и подчеркивал значение того, что было сказано в точно сформулированных и отточенных фразах. А его вопросы на суде можно было сравнить только с бритвой, которая моментально вскрывает и отбрасывает все недомолвки, увертки и лживые заверения недобросовестных свидетелей.

Да, в трудные моменты он умел быстро реагировать и думать, обладал интуитивным пониманием всех слабых мест противника, точно рассчитывал его ходы: действовал не только на умы, но и на сердца и воображение всех членов жюри.

Делла Стрит, секретарша Перри Мейсона, открыла дверь в его кабинет. Сам адвокат сидел на вращающемся стуле за огромным столом, далеко вытянув свои длинные ноги.

— А вот и я, — объявила девушка, стаскивая с рук перчатки и освобождаясь от легкого пальто.

Цепь странных и загадочных событий, о которых я собираюсь здесь рассказать, началась 15 октября 1962 года.

Еще весной мы сняли на берегу залива небольшой домик, казавшийся нам безумно симпатичным и наиболее подходящим для наших целей. Он стоял на пустынном болотистом выступе, врезающемся в один из многочисленных узких фиордов Чесапикского залива. Сразу за домом начинался густой лес, за которым тянулись пашни. Ближайший городок, больше напоминающий поселок, находился на расстоянии 15 миль. Там мы запасались продуктами и получали почту. С трех сторон нас окружали лазурные воды залива, пестреющие летом разноцветными яхтами. Но никто из нас не был яхтсменом, и их присутствие не возбуждало нашего интереса.

Осенью наш уголок дышал еще большим покоем. Было так тихо, что, сидя вечерами на террасе, мы отчетливо слышали как плещется рыба, выныривая из воды.

И именно в начале осени этот сказочный покой был неожиданно нарушен самым возмутительным образом.

Мы только что вернулись из Нью-Йорка, куда ездили в связи с моей работой. Был поздний воскресный вечер, и мы очень устали от поездки. Мэри — моя жена, приготовила мне стакан горячего молока, и я отправился спать. Вскоре улеглась и Мэри.

На утро к нам явился высокий молодой человек. Он постучал, а затем заглянул через маленькое окошко в кухонных дверях.

— Добрый день! Есть тут кто-нибудь? Меня зовут Рейнольдс, лейтенант Рейнольдс.

— Вы из Береговой Охраны? — Мэри подбежала и открыла ему двери.

— Так точно, мисс. Из Окружного бюро.

Он показал свое удостоверение, и Мэри пригласила его пройти в дом. На нем был темно-синий плащ и начищенные до зеркального блеска ботинки. Рослый, широкоплечий, он держался непринужденно. Густые темные волосы были коротко подстрижены.

Мэри была подавлена этой историей. Лейтенант Рейнольдс не внушал ей доверия. Я пытался убедить ее, что машина правосудия приводится в движение постепенно, и дядя Сэм знает, что делает; но без малейшего результата.

— Этот юный болван, — сказала она, — никогда в жизни не найдет убийц. — Присев на ступеньках, ведущих в кухню, она закурила сигарету. — Убийцы будут разгуливать на свободе, а их несчастная жертва навеки останется на дне залива, не отомщенная, покоясь в своей водяной могиле.

— Успокойся, Мэри, прошу тебя. Ведь мы ее даже не знаем. Ни ее, ни убийц.

— Вот именно, и это самое ужасное, — она посмотрела на меня прекрасными грустными глазами. Губы у нее дрожали. — Они-то знают, кто мы.

— Мне наплевать на это.

Мэри выбралась из машины, и я с первого взгляда заметил, что она сильно возбуждена. В руках она держала большую бумажную сумку и коричневую книгу. Когда я бежал ей навстречу, то решил промолчать о голубом иоле. Не хотелось ее пугать.

— Джек! — выпалила она. — У меня был потрясающе интересный день. Кажется, я напала на след.

Мы устроились в гостиной у камина, в котором я быстро развел огонь. На маленьком столике стояли два приготовленных мною коктейля и бутерброды с паштетом, а на кухне жарилась баранья нога.

Мэри оживленно рассказывала о том, что с ней произошло. Я никогда не видел, чтобы какое-нибудь дело ее так волновало. Оказалось, что она уже успела побеседовать с хозяином магазина, начальником верфи, ловцом устриц… и даже заглянуть в небольшую местную библиотеку.

— Теперь я знаю, кому принадлежит голубой иол, — закончила она с триумфом.