На взгорье Арышев остановился, оглядывая окрестности. Серая песчаная дорога, опускаясь в широкие низины и поднимаясь на пологие холмы, уводила в сопки. Позади виднелась залитая утренним солнцем небольшая станция. Там стояли составы с товарными вагонами и зеленым пассажирским поездом, на котором только что он приехал. А по сторонам желтела старой пожухлой травой степь, и только в низинах зеленела реденькая мурава. В небе звенели жаворонки. Трепыхая крыльями, повисла пустельга, высматривая добычу.

Этот край был хорошо знаком лейтенанту Арышеву. Здесь прошла его солдатская служба, отсюда он был направлен в военное училище. Но, как и прежде, пытливо смотрел на степные просторы, где громоздились сопки самых причудливых форм!

Перекинув с правой руки на левую шинель и взяв с земли маленький чемодан, лейтенант зашагал дальше, напевая знакомую армейскую песню:

Арышев открыл глаза. Через маленькое оконце, напоминавшее амбразуру дота, пробивался солнечный луч. Быкова уже не было, но Воронков еще спал.

«Опаздываем», — подумал Анатолий и быстро начал одеваться.

— Куда так рано? — проговорил Воронков, беря со стола карманные часы.

Пограничный город Маньчжурия стоял против нашей станции Отпор. На одной из его неказистых улиц выделялся двухэтажный кирпичный особняк, обнесенный железной оградой. У входа на бамбуковом древке висел белый флаг с багровым кругом — символом страны восходящего солнца. С тех пор, как японцы стали властвовать в Маньчжурии, жители города — китайцы и русские испытывали страх, проходя мимо этого дома. Боялись и хозяина особняка, пожилого худощавого японца в очках. Это его сотрудники выявляли недовольных порядками Маньчжоу-Го

[1]

и пытали в подвалах особняка. В этом городе готовились диверсанты…

Сегодня капитан Ногучи долго не выходил из кабинета, обдумывал предстоящую операцию. На улице было пасмурно, лил холодный весенний дождь. Это нагнетало тоску. Мысли Ногучи невольно перенеслись в далекий Токио, где он учился в разведшколе «Накано». Сейчас там щедро светит солнце, цветет камелия, распускается розовая сакура

[2]

. Цветение сакуры — праздник весны и изящества. В это время со всей Японии собираются люди в парке Уэно, в аллее сакуры. Сколько чарующих, пьянящих сил таится в этом благоухающем царстве! А здесь — пустыня, ветры и холода. Надоело сидеть в этой дыре, ждать высочайшего указания о вступлении в Россию. Скоро два года, как Германия ведет войну с русскими, а Квантунская армия все стоит на взводе и чего-то ждет…

Ногучи не знал, что вопрос о войне с Россией решался на секретном совещании высшего командования с участием императора Хирохи-то еще 2 июля 1941 года. К этому времени вице-министр Томинага по указанию военного министра Тодзио разработал план нападения на СССР. План условно назывался «Кан-Току-Эн» (особые маневры Кван-тунской армии). На высочайшем совещании было решено:…«Если ход германо-советской войны примет благоприятный для Японии оборот, мы применим оружие для решения северных проблем…»

Военный человек быстро применяется к новой обстановке, скоро знакомится с окружающими его товарищами и идет в ногу с их жизнью.

Так было и с Арышевым. За это время он уже имел представление о каждом бойце своего взвода, был в курсе всех событий. И хотя далеко отсюда громыхала война, здесь жили теми же чаяниями и заботами, какими жила вся страна. Радостными минутами трудового дня были полученные утром известия с фронта, а вечером — доставленная со станции почта.

Анатолий пока не ждал писем, потому что недавно написал сам. Все свободное время он отдавал бойцам: следил за тем, как они чистят оружие, проводил беседы, играл в домино.

Так уж, видно, устроена жизнь людская: через трудности и преграды, через оплошности и ошибки проходит человек и от этого растет, мужает, умнеет.

Многому научил Арышева смотр, но главное, показал истинное лицо Незамая, который хотел толкнуть его по неверному пути.

Вернувшись в землянку после обеда, задумчивый и молчаливый, Арышев лег на топчан. Воронков, чувствуя его душевное состояние, тоже молчал. Но Быкову хотелось поговорить, успокоить товарища.

Как ни рисуют в своем воображении прелести капиталистического мира, как ни обольщаются ими жаждущие вкусить райскую жизнь, а когда окажутся в ней, то все выходит не так, как им представлялось, все иначе.

Когда-то на заставе Померанцев думал, что его с радостью примут за рубежом, легко поверят тому, что он расскажет о себе. И для него наступит необыкновенная жизнь.

В действительности получилось другое.

Предательство Померанцева принесло много неприятностей: в полк несколько месяцев наведывались большие и малые начальники, проводили тревоги, выезжали на рубеж, словно наказывали весь личный состав за совершенное одним человеком преступление.

Весной, когда оттаяла земля, каждый батальон выходил на границу, работал по три-четыре недели на своем участке, перестраивая основные и запасные позиции. Каждый понимал, что предатель мог раскрыть то, что было в секрете.

Арышев хотя и не получил взыскания, но морально чувствовал себя виноватым за Померанцева. И теперь, возвращаясь на рубеж с полкового совещания, он вспоминал Ивана. «Чем он там занимается, подлец? Выслуживается, конечно, перед японцами. Видно, впрок пошло ему бабушкино воспитание».

Какагаши — дачное местечко на берегу Желтого моря близ Дайрена

[7]

1. Этот живописный уголок, утопавший в зарослях белых акаций и вечнозеленых кипарисов, Семенов избрал местом постоянного жительства. В 1932 году недалеко от песчаного пляжа на склоне горы он выстроил кирпичный трехэтажный особняк и жил в нем со своей семьей.

…Ранним майским утром, когда солнце только что выплыло из-за моря и купало свои лучи в дымящейся глади, Семенов вышел из спальни на большой полукруглый балкон. Тучный, в белой сорочке, в светло-серых шортах, он постоял с минуту, полюбовался морем и зашагал вниз по лестнице.

За горой, в долине, простирался фруктовый сад, который обслуживали наемные китайцы. Тут же была конюшня, где содержались атаманские лошади. Бывший казак не расставался с конями, радел о них, часто выезжал на прогулку верхом. Вот и сейчас он нежно гладил лоснящуюся шею своей любимицы, рыжей кобылицы Машки. Раздувая розовые ноздри, Машка топталась на месте и тихо прерывисто ржала, как бы на что-то жаловалась хозяину.

Родзаевский определил Померанцева в свою разведшколу инструктором. Как пехотный офицер, Иван должен был проводить занятия по боевой подготовке.

Школа имела два отделения: диверсионное и пропагандистское. Пропагандисты изучали общественные науки, работу партийных, профсоюзных и советских органов.

Для такого важного заведения японцы предоставили богатый трехэтажный особняк, обнесенный кирпичной стеной. Что делалось за этой стеной, мало кто знал из жителей Харбина.

На окраине старого Харбина, на невысоком взгорье, приютился госпитальный городок. Еще в русско-японскую войну в его белых каменных корпусах лечились раненые русские солдаты.

Лечился в то время и ротмистр Никифоров. Как-то из окна палаты он увидел такую картину. На пустырь недалеко от госпиталя русские привели двух японцев со связанными руками. Офицер выстроил солдат в линию, вынул из ножен саблю и вскинул над головой. Солдаты подняли винтовки. В это время японцы повернулись в сторону Востока, сделали глубокий поклон и снова выпрямились, чтобы принять смерть. Офицер опустил саблю. Раздался залп. Расстрелянных тут же закопали.

Среди больных тогда говорили, что это были японские диверсанты, пойманные в районе Хайлара. Рассказывали даже, как это произошло. Однажды зимней ночью русские, охранявшие КВЖД, заметили в степи огонек костра. Они решили узнать, кто там. Когда подошли к костру, то увидели двух «китайцев», одетых в меховые халаты, мохнатые шапки, из-под которых свешивались на спины длинные косы. Русские начали расспрашивать, что они здесь делают. Но «китайцы» что-то непонятное бормотали. Тогда солдаты решили отвести их к офицеру. Те начали сопротивляться. Один из солдат схватил китайца за косу… и она легко оторвалась. То же самое случилось и со вторым. При обыске у них нашли взрывчатку. Диверсанты имели задание взорвать железнодорожный мост, чтобы помешать переброске русских войск под Мукден.