Впервые мы увидели Анну на борту «Никитина». Она стояла у третьего трюма неподвижно, словно высеченная из голубого мрамора — на ней был небесного цвета японский спортивный костюм, — и только ее правая рука металась снизу вверх. Немного позже я понял, что она щелкала тыквенные семечки с удивительным проворством, как это умеют делать наши кубанские казачки. Около нее но бокам стояли близнецы Таня и Галя, удивительно похожие и малорослые. Они на голову были ниже Анны.

Матросы нашего «Дербента» уже перекинули на краболов тонкие лини. За ними, как змеи, потянулись толстые канаты. Их закрепили на барабаны лебедок и стали потихоньку натягивать, «Дербент» с черепашьей скоростью боком приближался к громадному борту «Никитина». Между судами прыгали на легких волнах акулообразные кранцы — туго накачанные резиновые мешки.

— Сейчас состыкуемся, — сказал конопатый Генка и тяжело вздохнул. Наше путешествие с берегов Кубани к берегам Камчатки подходило к концу. Долгим оно было — две недели поездом до Екатериновки, потом неделя морем на уютном «Дербенте». А здесь, на краболове, мы будем работать… «Куда нас занесло?» — подумал я, оглядывая все вокруг. Слева был небольшой остров Птичий, прямо — совсем близкая Камчатка. Низкий берег был черным, потому что на нем уже растаял снег, а белые сопки постепенно розовели, оповещая о скором восходе солнца.

Около меня продолжал тяжело вздыхать Генка, а Кости не было. Скоро он появился, оживленный и довольный. В руках у него был бинокль, который он выпросил у кого-то из матросов «Дербента». Костя приставил бинокль к глазам и восхищенно зацокал языком. Я вначале подумал, что он любуется сопками Камчатки, но он неотрывно смотрел на Анну и на ее верных адъютантов Таню и Галю. До них было метров сто пятьдесят. Восьмикратные линзы сократили это расстояние до минимума.

За последние дни почему-то участились несчастные случаи, и они очень обеспокоили Бориса Петровича.

— У меня каждый человек на счету. Тут же не берег: раз, два, и подменил человека, — говорит он мастерам и все чаще интересуется единственным на судне резервом рабочей силы — бич-бригадой. В ней, кстати, я увидел и того парня-франта, когда в седьмой каюте неизвестная мне компания «жарила» одеколон…

А вчера еще одна женщина сломала руку, причем в том месте, где она уже была однажды сломана и затем сбита (вот не знаю, как тут лучше выразиться) железными стержнями. Эта пострадавшая перебралась на танкер «Батуми», который, обеспечив все плавзаводы горючим, пойдет в Находку.

Сегодня кто-то сунул ногу между цепью и шестерней на конвейере. Сунул, конечно, случайно, отделался хорошо: успели вырубить электроэнергию.

Краб продолжал идти густо уже третью неделю. И всем хватало работы, особенно бригадам распутки. Старшины требовали сети. Сетей, как можно больше сетей! И оно было понятно. От количества выставленных сетей зависел улов и, значит, заработки всех, начиная от старого мойщика палубы Игнатьевича до капитана-директора «Никитина».

Вначале у крабов была так называемая вертикальная миграция. Они шли из глубин Охотского моря небольшими, но частыми косяками, на мелководье. Отдельно шли самки, а за ними — самцы. Это хорошо знали старшины и умело пользовались этим. Они на тех или иных участках ставили контрольные сети и узнавали, какой движется косяк. Если самцы, им перегораживали путь на десятки километров сетями, поставленными параллельно к берегу.

Через месяц после начала хода косяки самцов и самок встретились на малой глубине. Тут для промысловиков начались трудности. Дело в том, что самец, встречая самку, схватывает ее клешню своей — краболовы называют это «рукопожатием» — и уже не отпускает, ожидая линьки, в течение нескольких дней. После линьки самки самец оплодотворяет ее и отходит к каменистым россыпям, где сбрасывает старый панцирь и прячется. Затей начинается вторая миграция, на этот раз горизонтальная, вдоль берега. И тогда сети ставят по-другому, перпендикулярно берегу. Под действием мощных приливов и отливов перекатываются по дну моря тысячи старых панцирей, различный хлам и перепутывают сети, забивают их. Это самое тяжелое время для бригад распутки. Порой им приходится работать по 15—18 часов в сутки. Люди буквально валятся с ног от усталости, а ловцы неустанно требуют все больше и больше очищенных сетей. На путине, как на уборке урожая, дорог каждый час, каждая сетка на вес золота…

На вешалах стало шумно, как на южном базаре. Помогать распутчикам сетей вышли все служащие плавзавода. Бригаде Аннушки стали помогать одноглазый старик-главбух, но от него толку было мало; Юра из Грозного, который за последние полторы недели собрал, просушил, раздробил 700 килограммов панциря и заработал 240 рублей; и легкомысленный лентяй Франт. И я, когда у меня бывало свободное время, тоже торопился на вешала, чтобы помочь своим! Своими я считал экипаж «семерки», бригаду Анны, в которой трудились Костя и Гена.

Несколько раз прогудел наш «Никитин», мощно, красиво. А потом включились динамики в каютах, на палубах, в красном уголке, во всех цехах, в мастерских, в магазине, в парикмахерской, где трудится с раннего утра над женскими прическами кучерявый Арам. И голос, словно с неба, звонкий голос завлова Валерия Ивановича четко произнес в микрофон:

— К борту подходит последний, седьмой мотобот с крабом!

Ликовал мальчишеский голос Валерия, прорывалось в нем хриплое рычание, чудилась в нем будущая значительность, что-то мужское. Я в это время взял бинокль у Самсоныча и через него разглядывал море. Оно было пустынным, будто вымерло, по крайней мере вокруг нас, в нашем квадрате. Даже недругов Сабировича — инспекторов надзора, не было видать. Наверное, у них был выходной…

Все окна на верхних палубах были открыты настежь. Развинтили иллюминаторы жители низких палуб и сумели просунуть в них головы. Мы ждали последний мотобот.

Я глянул через плечо на огромную палубу и увидел, что на стреле висит чучело козла. Над ним вчера долго трудились наши женщины. Они собрали рваные сети, грузила, наплава и сделали чучело, одели его в старую робу. Димка сидел в кабине крана, был важным, небрежно трогал рукоятки управления и перекидывал «беломорину» с одного края рта на другой.